— Когда вы рассматривали помещение через щелку для писем, вам был виден потолок или люстра?
— Нет, сэр, мне мешал язычок. Только влево, вправо и вперед, но не кверху и не вблизи.
— Когда вы смотрели на дом снаружи, то свет проникал в дом только через окошко над дверью. Однако в щелку вы увидели освещенные комнаты — и справа, и слева, и в глубине?
— Верно, сэр.
— Есть ли у этих домов задние двери?
— Есть, сэр. Если свернуть с Мерримен’з-энд направо, то можно пройти проулком, который приведет к задним дверям.
— Как я погляжу, у вас отличная зрительная память! Посмотрим, как обстоит дело с другими видами памяти. К примеру, не ответите ли вы мне, пахло ли в каком-нибудь из домов, которые вы посетили этой ночью, чем-нибудь необычным? Особенно в домах 10, 12 и 14?
— Пахло, сэр? — Полисмен зажмурился, стараясь припомнить. — Кажется, да, сэр. В доме 10, где живут две старушки. Такой странный запах... Как бы это получше выразиться... Не лаванда, а что-то такое, чем пользуются старушки — розовые лепестки, что ли... Сухие духи — вот что это такое! Сухие духи! Что до дома 12... Нет, ничем особенным там не пахло, разве что я, помнится, подумал, что в доме, видать, прилежные слуги, хотя они не попались нам на глаза. Пол и стены там начищены до такого блеска, что в них можно увидеть свое отражение. Воск и скипидар, сказал я себе. И еще работа до седьмого пота. В общем, чистый дом, и пахло там чистотой. Другое дело — дом 14... Тамошний запах мне совсем не понравился: какой-то удушливый, словно негр обкуривал благовониями своих идолов. Не выношу негров!
— Так, так! — произнес Питер. — Очень любопытно! — Сложив вместе пальцы, он задал последний вопрос: — Вы когда-нибудь бывали в Национальной Галерее?
— Нет, сэр, — удивленно ответствовал полисмен, — как будто не бывал.
— Очень характерно для Лондона, — сказал Питер. — Мы стоим позади всех остальных народов мира по части знания великих сокровищ, хранящихся в родном городе.
Итак, как правильнее поступить, чтобы застать их врасплох? Наведываться с визитом, пожалуй, рановато. С другой стороны, нет ничего лучше, чем добрый подвиг перед завтраком, да и с сержантом вам следует разобраться, не мешкая. Дайте подумать... Ага — вот как мы поступим! Переодевания вообще-то не в моем стиле, однако в эту ночь от заведенного порядка и так мало что осталось, поэтому одной экстравагантностью меньше, одной больше — какая разница? Подождите, пока я приму ванну и переоденусь. Возможно, это займет какое-то время; однако являться к ним до шести было бы дурным тоном.
Мысль о ванне вызвала у него прилив энтузиазма, однако действительность принесла разочарование: при погружении в теплую воду его неожиданно охватила апатия. Шампанское утрачивало действие быстрее, чем ожидалось. Он с трудом встал из воды и включил для бодрости холодный душ. Теперь требовалось обдумать костюм. Он без труда отыскал серые фланелевые брюки, выглаженные, правда, более тщательно, чем это требовалось по роли, которую ему предстояло исполнить; оставалось надеяться, что это несоответствие пройдет незамеченным. С рубашкой возникло больше хлопот. У него имелась внушительная коллекция рубашек, однако все они были слишком скромными, как и подобает рубашкам истинного джентльмена. Он собрался было остановить выбор на белой рубашке с открытым спортивным воротом, но потом передумал и взялся за голубую, приобретенную в порядке эксперимента, признанного вскоре неудачным. Убедительнее всего на ней смотрелся бы красный галстук, однако такового у него на беду не обнаружилось. Поразмыслив, он припомнил, что как-то видел на супруге широкий галстук, в гамме которого доминировал оранжевый цвет. Это отвечало его планам; оставалось найти сей кричащий предмет. На ней он выглядел прилично, он же будет походить в нем на... Он перешел в соседнюю комнату и к своему удивлению нашел ее пустой. Его охватило сосущее чувство: пока он копается в ящиках жены, она, вознесенная на верхний этаж дома и зорко охраняемая там двумя сестрами милосердия, улыбается только что появившемуся на свет младенцу, из которого может вырасти невесть что...
Он присел перед зеркалом и уставился на собственное отражение. Он чувствовал себя так, словно за ночь с ним произошла нешуточная перемена; однако отражение выглядело всего-навсего нёбритым и несколько отравленным. И то, и другое было бы вполне простительно, если бы не относилось к отцу семейства...
Он вытащил все ящики гардероба, издававшие смутно знакомый запах пудры и саше для носовых платков. Настал черед встроенного шкафа; тут его взору предстали платья, костюмы и горы нижнего белья, при виде которого он впал в некоторую сентиментальность. Наконец, он наткнулся на многообещающую жилу, туго набитую перчатками и чулками. Еще мгновение — и из-под кирки брызнули галстуки; оранжевое изделие с ярлычком уважаемой фирмы бросилось в глаза первым. Он повязал им шею и принялся с наслаждением созерцать в зеркале эффект, способный заставить замереть в восхищении целый цыганский табор. Он поспешил прочь, оставив ящики выпотрошенными, словно после визита домушника. Его собственный вполне древний твидовый пиджак сельской расцветки, пригодный разве что для рыбалки в шотландской глуши, удачно дополнил его обмундирование. Последним штрихом стали коричневые парусиновые туфли. Закрепив брюки на талии при помощи ремня, он выудил откуда-то шляпу неопределенного цвета с обвислыми полями и, отцепив от шляпы несколько искусственных мушек для ловли форели, а также запихнув рукава рубахи под рукава пиджака, решил, что желаемый эффект достигнут. Повинуясь последнему побуждению, он вернулся в комнату жены и выбрал себе широкий шерстяной шарф с сине-зелеными переливами. Спустившись к полицейскому Берту, он обнаружил того крепко спящим; рот полицейского был широко раскрыт и извергал могучий храп.
Питер почувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах. Он жертвовал собой ради этого безмозглого стража порядка, который даже не соизволит отдать должное стараниям нежданного союзника! Однако время будить его еще не наступило. Питер сладко зевнул, чуть не вывихнув челюсть, и тоже сел.
В половине седьмого спящих разбудил лакей. Если странное одеяние хозяина, почивающего в холле в компании упитанного полисмена, и вызвало у него некоторое удивление, он был слишком хорошо вышколен, чтобы признаться в этом даже себе самому. Он ограничился тем, что забрал поднос. Слабое звякание стекла разбудило Питера, всегда отличавшегося чутким сном.
— Доброе утро, Уилльям, — сказал он. — Уж не проспал ли я? Который час?
— Без двадцати пяти семь, милорд.
— В самый раз. — Он вспомнил, что лакей провел ночь наверху. — На Западном фронте без перемен? — осведомился он.
— Не совсем, ваша светлость. — Уилльям позволил себе подобие улыбки. — Часов в пять юный хозяин проявил активность. Однако все прошло благополучно, насколько я знаю от сестры Дженкин.
— Сестра Дженкин?... Не позволяйте себе легкомысленных увлечений, Уилльям. Слушайте, ткните-ка полицейского Берта под ребро. Нас с ним ждут неотложные дела.
Мерримен’з-энд уже жила утренней жизнью: в дальнем конце улицы появился разносчик молока, в спальнях загорелся свет, то в одном, то в другом окне разъезжались в стороны шторы. Перед домом 10 горничная уже скребла ступеньки. Питер велел полисмену стоять у начала улицы.
— Не хочу появляться в сопровождении официального лица, — пояснил он. — Когда понадобится, я вас позову. Между прочим, как зовут симпатичного джентльмена из дома 12? Полагаю, он может оказать нам помощь.
— Мистер О'Халлорен, сэр.
Полисмен выжидательно посмотрел на Питера. Он забыл обо всякой инициативе и полностью доверился этому гостеприимному и несколько эксцентричному джентльмену. Питер неуклюже зашагал по улице, засунув руки в карманы и беспутно надвинув нищенскую шляпу на самые глаза. Поравнявшись с домом 12, он замедлил шаг и оглядел окна. Окна первого этажа были распахнуты; дом уже пробудился. Он поднялся по ступенькам, на секунду прильнул к щелке почтового ящика, а потом позвонил. Дверь отворила служанка в чистеньком голубеньком платьице и в белом переднике с шапочкой.
— Доброе утро, — приветствовал ее Питер, слегка приподнимая свой головной убор. — Мистер О Халлорен дома? — Звук «р» был произнесен мягко, на европейский манер. — Я имею в виду не пожилого джентльмена, а молодого мистера О’Халлорена.
— Дома, — с сомнением ответила служанка, — только он еще не вставал.
— О, — пробормотал Питер, — рановато для визита. Однако мне нужно срочно с ним повидаться. Я... У меня дома произошла неприятность. Не могли бы вы попросить его?... Будьте так добры! Я пришел к вам пешком. — Данное правдивое замечание должно было вызвать жалость.
— Неужели, сэр? — участливо покачала головой служанка. — Вы и впрямь выглядите усталым.
— Пустяки, — ответил Питер. — Просто забыл поужинать. Но главное — увидеться с мистером О’Халлореном.
— Вам лучше войти, сэр, — решила служанка. — Попробую его разбудить. — Пригласив изможденного иностранца в дом, она предложила ему сесть. — Как мне о вас доложить, сэр?
— Петровинский, — как ни в чем не бывало произнес его светлость. Как он и ожидал, ни экзотическая фамилия, ни петушиное одеяние столь раннего гостя не вызвали у прислуги сильного удивления. Оставив его в маленьком уютном холле, забранном деревянными панелями, она направилась наверх.
Крутя из стороны в сторону головой, Питер заметил, что в холле совершенно нет мебели. Единственным источником света была люстра, висевшая у самой входной двери. Почтовый ящик представлял собой обыкновенную проволочную клетку с плотной бумагой на дне. Из глубины дома доносился запах поджариваемого бекона.
Очень скоро на лестнице раздались торопливые шаги, и взору Питера предстал молодой человек в халате.
— Это ты, Стефан? — крикнул он. — Мне доложили о тебе как о мистере Виски. Неужели Марфа снова удрала, или... Что за черт? Кто вы такой, сэр?
— Уимзи, — мягко представился Питер. — Уимзи, а не «Виски». Друг полисмена. Я просто заглянул к вам, чтобы поздравить с мастерским владением ложной перспективой; я-то думал, что она исчезла с лица земли вместе с непревзойденным Ван-Хуугстратеном или хотя бы с Грейсом и Ламбеле.