Тогда Старший вынул письмо госпожи Ли.
– Послушайте, – продолжала Четвертая, – у всех моих старших братьев жены, ну, прямо феи-небожительницы… Пусть попросят каждая своего отца там или брата, вот дело и сладится. К чему было вам таскаться сюда, в этакую даль?
Старшему нечего было сказать. Он только упрашивал и умолял. Четвертая нахмурилась.
– Ах, вот как, – сказала она… – Я-то думала, что ты притащились сюда, чтобы проведать сестру!.. А оказывается, не к ней, а к знатной даме за помощью в большом уголовном деле!
Взмахнула рукавом и быстро прошла в свои покои.
Старший Ху вышел в большом смущении, весь объятый стыдом и гневом. Приехал домой и все рассказал, как было. Тогда и старшие и младшие стали поносить Четвертую на все лады. Даже госпожа Ли и та сказала, что она жестокая.
Через несколько дней Второй был отпущен домой с миром. Все были страшно рады и принялись смеяться над Четвертой, которая, будучи здесь ни при чем, совершенно-де напрасно снискала себе от них злость и хулу. И как раз в это время доложили, что Четвертая прислала гонца, который хочет видеть госпожу Ли. Ввели гонца. Он выложил золото, серебро и другие деньги, сказав при этом так:
– Моя госпожа отправила меня второпях – всё из-за дела Второго господина – и не успела даже ничего черкнуть в ответ на ваше к ней письмо. Вместо письма она позволяет себе прислать вам эти скромные подношения.
Тогда только все присутствовавшие поняли, что своим возвращением в дом Второй был обязан именно силе и влиянию Чэна.
Впоследствии дом Третьей стал беднеть. Чэн одарил ее с редкой щедростью. У нее не было сына – он принял ее к себе и чтил, как родную мать.
Красная яшма
У старика Фэна, жившего в Гуанпине, был единственный сын, прозывавшийся Сянжу. И отец и сын – оба были сюцаи. Старику было под шестьдесят. Он отличался непримиримой прямотой. В доме у них частенько пустовало. В течение нескольких лет, друг за дружкой, умерли старуха и невестка. Пришлось самим возиться у колодца и ступки.
Как-то ночью Сянжу сидел при луне и заметил, что со стены на него смотрит вдруг появившаяся соседская дочка. Поглядел на нее – хороша. Подошел к ней – улыбнулась. Поманил рукой – не идет, но и не уходит. Бросился ее умолять. Она подставила лестницу и перелезла. Лег с ней спать…
Спросил у нее имя и фамилию.
– Я – Хунъюй, Красная Яшма, соседская дочь.
Студенту она сильно полюбилась. Предложил ей уговор – быть близкими навсегда. Она согласилась и стала приходить каждую ночь.
Так прошло у них с полгода. Раз старик встал ночью и, услыхав в помещении сына веселый разговор, заглянул к нему, увидел деву, рассердился, вызвал его из комнаты и набросился на него с бранью.
– Ты, скотина, что тут у меня делаешь? – кричал он. – У нас бедным-бедно, а ты и не думаешь об усердных занятиях науками… Да еще, сверх того, приучаешься блудить. Узнают люди – погубят твое честное имя. Не узнают – укоротишь себе жизнь.
Студент стал на колени и принес повинную, плакал, каялся. Старик кричал теперь деве:
– Послушай, девушка, ты, кажется, не блюдешь теремной строгости. Ведь ты не только себя пятнаешь, но и людей. Вдруг да все это обнаружится – тогда, пожалуй, дело этим не кончится: не только одни мы будем терпеть лишения и приютим у себя стыд!
Выбранив ее, ушел в сердцах спать.
У девы катились слезы.
– Когда бранят за проступок в отчем доме, – сказала она, – то есть чего стыдиться, очень даже! Нашей с тобой соединенной судьбе пришел конец.
– Да, – ответил студент, – пока отец еще жив, я не посмею поступать по собственному произволу. Но если у тебя, милая, есть ко мне чувство, то тебе следовало бы, как говорится, проглотить скверну, как приятное.
Дева резко настаивала на расставанье. Студент плакал горькими слезами. Она принялась его останавливать.
– Послушай, – говорила она, – у нас с тобой никогда не было ни переговоров свахи, ни согласия отца с матерью. Я к тебе лезу через стену, проникаю в щель… Разве можно так жить до белых голов? А здесь есть одна прекрасная для тебя пара, за которую ты мог бы посвататься.
Студент указал на то, что он беден.
– Ты меня жди в следующую ночь, – сказала она. – Я для тебя что-нибудь придумаю.
На следующую ночь она и впрямь явилась, достала сорок ланов белого золота (серебра) и подарила их студенту.
– За шестьдесят ли отсюда, – сказала она при этом, – есть деревня рода У. В ней живет девица Вэй, которой восемнадцать лет. Ею, видишь ли, дорожатся. Так вот, она до сих пор еще не отдана. Ты же дай им съесть от тебя побольше, и они обязательно дадут полное свое согласие.
С этими словами она простилась и ушла. Студент, улучив удобный момент, стал говорить об этом с отцом и выразил желание идти посмотреть невесту. Однако о том, что ему дали денег, он умолчал, не смея упоминать о них отцу. Старик же, считая, что средств нет, прекратил разговор. Студент мягко заметил: «А что – можно ведь просто попытаться, и только». Старик дал согласие. Тогда студент, одолжившись конем и слугой, явился к Вэям.
Вэй был старый землепашец. Студент крикнул ему, чтобы он вышел за ворота, и стал с ним запросто беседовать. Вэй понял, что студент принадлежит к роду, пользующемуся уважением. Увидев к тому же, что он держит себя блестяще, в душе уже давал согласие, но все еще боялся, как бы тот не поскупился на деньги. Студент, прислушавшись, как он то воздерживался, то высказывался, уловил его мысли, вывернул мошну и все выложил перед ним на стол. Вэй был доволен, пригласил соседнего студента принять на себя роль посредника. Тот написал красную бумагу[248], и брачный договор был заключен.
Студент вошел к старухе и сделал поклонный обряд. В комнате было убого, тесно. Девушка отстранилась, припав к матери. Студент бросил на нее беглый взгляд. Несмотря на грубую простоту наряда, все ее существо так и сияло красотой. Студент внутренне ликовал.
Старик нанял помещение и стал угощать в нем жениха, заявив ему при этом:
– Вам, барин, незачем самому выходить навстречу невесте. Чуточку подождите, пока мы сделаем ей все наряды, и мы сейчас же сами пришлем ее к вам в паланкине.
Студент уговорился окончательно о сроке и поехал домой. Дома он соврал отцу, заявив, что у Вэя симпатии к их чистому дому[249] бедных ученых и он не спрашивает денег. Старик выразил свое удовольствие.
Когда наступил назначенный день, Вэй и в самом деле привез девушку. Она оказалась работящей, бережливой, отличалась покорностью и смирением. Лютня цинь с цитрой сэ[250] сложились в весьма усердный лад. Через два года она принесла мальчика, которого назвали Фуэр.
Однажды в «Праздник чистой и светлой погоды»[251] она с сыном на руках пошла на могилы. Там ей повстречался местный магнат, некий Сун. Этот Сун имел должность цензора, но, как говорится, «сел» по обвинению во взяточничестве и был уволен. Поселившись теперь на родине, «в роще»[252], он всячески старался показать свою силу и запугать людей. В тот день, о котором речь, он тоже ходил на могилы и на обратном пути увидел молодую женщину, пленился ее красотой, спросил у жителей села, кто она такая, и узнал, что она жена Фэна. Он решил, что Фэна, как бедного студента, можно будет соблазнить большим кушем, и, надеясь этим его поколебать, послал слугу намек- нуть.
Едва студент услышал об этом, как гнев изобразился на его лице. Однако, подумав о неравенстве их положений, он подавил гнев и сделал улыбку, потом пошел домой и рассказал старику. Тот рассвирепел, выбежал и прямо в лицо пришедшим слугам стал бранить и поносить их господина на тысячи ладов: указывал на небо, чертил по земле…[253] Слуги разбежались, как мыши. Сун теперь тоже рассердился. Отрядил несколько человек, которые вошли к студенту в дом и стали бить и его, и его отца. Все кругом кипело, бурлило, словно в котле.
Когда молодая услыхала этот шум, она бросила ребенка на кровать, распустила волосы[254] и стала звать на помощь. Толпа пришедших схватила ее, усадила в паланкин и сейчас же шумно удалилась.
Избитые, израненные, отец с сыном лежали на земле и стонали. В комнате «уа-уа» кричал ребенок. Соседи поглядели на них с сожалением и сочувствием, подняли и положили на кровать.
Прошел день, студент мог уж с помощью палки встать, но старик, кипя яростью, не стал принимать пищи, захаркал кровью и тут же умер. Студент зарыдал, схватил на руки сына и побежал возбуждать дело. Он дошел до губернатора, неоднократно подавал жалобы, прошения, но добиться справедливости ему не удалось…
Затем до него дошло, что жена его, не вынеся оскорбления, умерла, – он затужил еще сильнее: от обиды спирало грудь и горло. Выхода ждать было неоткуда. Стал все время думать, как бы зарезать Суна на дороге, которой тому не обойти. Однако его брало опасение по поводу многочисленных спутников магната, да и ребенка было оставить не на кого. В таких горьких думах проводил он теперь дни и ночи, и веки у него не смыкались.
Вдруг к нему явился с траурным визитом какой-то мужчина с трепаной бородой, растущей по всему широкому подбородку. Фэн никогда ранее с ним не был знаком, но усадил его и уже собрался спросить, как его зовут и откуда он, как гость торопливо заявил:
– У вас ведь месть за убитого отца и обида за похищение жены… Вы, что ж, забыли отплатить, что ли?
Студенту пришло на мысль, что это, быть может, подосланный Суном соглядатай, и он ответил неискренне, лишь бы как-нибудь отделаться. Гость пришел в ярость… Зрачки его готовы были лопнуть. Он поспешил уйти.
– Я, – сказал он, – считал вас человеком. Теперь же понял, что вы – хам, с которым не стоит разговаривать!