Чжао дал крупным чинам огромные деньги, и студенты-жалобщики были схвачены по обвинению в принадлежности к партии заговорщиков. Затем Чжао стал искать следы человека, «схватившего нож». Чжан в испуге бросился бежать.
Добежав до границы с областью Фэнсян, он обнаружил, что его «топор-помощник» пришел к концу. Дело было к вечеру. Он топтался в открытом поле, не зная, куда деваться на ночлег. Вдруг он увидел перед собой небольшую деревушку и быстро к ней направился. Какая-то старая женщина только что вышла к воротам, чтобы закрыть их. Увидя Чжана, она спросила, что он тут хочет делать. Чжан сказал ей всю правду.
– Вот, видите ли, – ответила она, – пить, есть, постель – все это пустяки. Дело в том лишь, что у нас в доме нет мужчин, так что оставить гостя ночевать неудобно.
– Я и не посмел бы, – возразил Чжан, – думать о том, что превосходит всякие надежды. Позвольте мне лишь примоститься в воротах у вас, просто чтобы спастись от тигров и волков. С меня и этого достаточно.
Тогда старуха впустила его, закрыла за ним дверь и дала соломы для подстилки.
– Мне жаль вас, как человека чужой стороны, – сказала она при этом наставительно, – человека, которому некуда деваться, и я пускаю сюда вас на ночь, не спросясь, и потому вам следует удалиться отсюда пораньше, еще до света. А то я боюсь, как бы наша барышня не услыхала и не узнала. Того и гляди – придет в ужас и забра- нит.
Старуха ушла, а Чжан, прижавшись к стеночке, не раздеваясь, уснул. Вдруг появился свет фонаря в абажуре, и Чжан увидел, что старуха выходит из дому впереди какой-то девушки. Он поспешил убежать в темное место, откуда и стал смотреть. Это была красавица лет двадцати с чем-то. Дойдя до ворот и увидев подстилку, она обратилась к старухе с вопросом по этому поводу, и та сказала ей правду. Девушка рассердилась.
– Послушай, – говорила она, – весь наш дом состоит из слабых, хрупких созданий, как ты могла впустить сюда негодяя?
И тут же спросила, куда ушел этот человек. Чжан, испугавшись, вышел, пал и поклонился ей у приступки крыльца. Девушка стала подробно расспрашивать его о месте жительства и о семье. Лицо ее слегка прояснилось.
– Счастье наше, – сказала oнa, – что это ученый человек, развитой и тонкий… Оставить его у нас не мешает. И тем не менее эта старая холопка совершенно не считает нужным мне доложить. А разве принимают благородного человека с такой безалаберностью?
С этими словами она велела старухе проводить гостя в комнаты. Быстро принесла вина и всяких напитков. Все, что было подано, отличалось изысканностью и чистотой. Вслед за тем на кровать положили парчовые тюфяки. Чжан был тронут этим вниманием и спросил потихоньку, как фамилия этой семьи.
– Наша фамилия, – сказала старуха, – Ши. Досточтимые родители этой барышни распрощались с миром, оставив трех дочерей. Та, что вы видели, – старшая, Шуньхуа.
По уходе старухи Чжан нашел на столе «Канон Наньхуасца с комментариями», взял к себе на подушку, лег на кровать и начал перелистывать. Вдруг в комнату вошла, распахнув двери, Шуньхуа. Чжан отложил книгу и стал искать шапку и туфли. Дева подошла к постели, коснулась его и сказала:
– Не надо, не надо!
Затем подсела к нему на постель и вся зарделась, покраснела.
– Я знаю, – сказала она, – что вы талантливый ученый, с одухотворенным и подвижным умом, и хочу поручить вам наш дом. Вот почему я и преступила боязнь, как говорится, «тыквы и сливы». Как вы скажете – удастся мне не быть отринутой или же нет?
Чжан был в крайнем замешательстве и не знал, что ей на это сказать, и промолвил только:
– Не смею вас обманывать… Ваш покорный слуга у себя дома, собственно говоря, имеет жену.
– В этом проявляется ваша благородная искренность и честная открытость, – сказала дева с улыбкой. – Впрочем, это ведь не помешает. Если только я вам не противна и не ненавистна, то завтра придется попросить услуг свахи.
Сказав так, она уже хотела идти, но Чжан ухватил ее и не пускал.
Она осталась.
Еще не светало, как она поднялась. Достала серебра и подарила Чжану.
– Возьми это, – сказала она, – для того, чтобы приходить сюда и на меня смотреть. Приходить тебе следует под вечер, попозже, а то я боюсь, что тебя увидят посторонние.
Чжан стал поступать так, как она сказала, уходил рано утром, а приходил по ночам, и в течение полугода сделал это своей привычкой.
Но вот раз он пришел слишком рано и, очутясь на месте, не нашел ни деревни, ни дома. Не в силах справиться с испугом и удивлением, он стал шагать взад и вперед, как вдруг слышит голос старухи:
– Что это вы так рано?
Миг – и все по-прежнему: дом и поселок, а сам он, как и следовало ожидать, уже находился в комнате. Удивление его возрастало.
Из внутренних комнат вышла Шуньхуа, засмеялась и спросила:
– Ты, кажется, меня в чем-то подозреваешь? Так я тебе скажу правду; я лиса-святая. У меня с тобой давно предопределена связь судьбы. Но если ты упорно будешь относиться ко мне как к чудищу, то, прошу тебя, сейчас же распростимся.
Чжан, влюбленный в ее прелести, на этом пока успокоился, но ночью стал ей говорить:
– Раз ты, милая, святой человек, то, значит, тысячи ли тебе – раз дунуть. Твой ничтожный студент вот уже три года как удален от дома, дума о жене и детях так и не выходит из сердца. Не можешь ли ты свести меня, хоть раз, домой?
Деве, по-видимому, это не понравилось.
– Я вижу, – сказала она, – что чувство лютни цинь и лютни сэ во мне глубже, чем в тебе. Ты, занятый одной, думаешь о другой… Значит, все нежные объятия, обращенные ко мне, – ложь и вздор!
– Зачем, милая, у тебя вырвались эти слова? – оправдывался Чжан. – Знаешь ведь, что говорит пословица?
В один день стать женой и мужем —
На сотни дней любовь и долг!
Потом, когда я буду дома, то и о тебе буду думать точно так же, как сейчас думаю о той. Представь себе, что я из тех, что за новым забывают старое! Неужели это было бы тебе приятно?
Дева улыбнулась.
– У меня, знаешь, пристрастное сердце, – сказала она. – Что касается меня лично, то я бы хотела, чтобы ты меня не забывал. Что до других, то хочу, чтобы ты их забыл. Впрочем, если хочешь на время вернуться домой, то какое тут может быть затруднение? Ведь твой дом, я уверена, всего-то в полуаршине отсюда.
С этими словами она взяла его за рукав и потащила за ворота. Он увидел, что вся дорога перед ним во мраке; в нерешительности он мялся на месте, не двигаясь вперед. Дева потащила его, он пошел. Прошло немного минут, как она сказала:
– Пришли. Ты теперь дома, а я на время удалюсь.
Чжан остановился и стал внимательно осматриваться и распознавать. И в самом деле – перед ним ворота его дома! Он пролез через разрушавшуюся стену и вошел во двор. Видит – в комнате еще мерцает огонь свечи. Он подошел и двумя пальцами постучал в дверь.
– Кто там? – спросили из комнаты.
Чжан сказал в точности, кто и откуда. Внутри взяли свечку, открыли засов – и впрямь это – Фан! Оба были сражены радостью, схватились за руки и вошли за занавес. Смотрит Чжан, а на кровати лежит мальчик. Чжана охватило глубокое волнение.
– Когда я ушел, – сказал он, – сын был мне еле-еле до колен. А теперь – смотри как вытянулся!
Муж и жена приникли друг к другу, и голова у них кружилась, словно все это было во сне. Чжан стал рассказывать про то, что с ним случилось. Затем он спросил про суд и дело и теперь лишь узнал, что из студентов, подавших жалобу, кто высох в тюрьме, кто сослан подальше. Он все больше и больше преклонялся перед дальновидностью своей жены.
Она всем телом припала к его груди и проговорила:
– У тебя есть прекрасная подруга… Мне думается, что тебе и не приходило больше на мысль, что в одиноком одеяле лежит человек, роняющий слезы?
– Если б я не думал о тебе, – сказал Чжан, – так зачем бы пришел? У меня с ней хотя и сказано, что любовь насмерть, все же, в конце-то концов, мы не одной породы. Мне, впрочем, трудно забыть ее нежное чувство и ее честность.
– А ты думаешь, я кто? – спросила Фан.
Чжан стал пристально вглядываться – а это вовсе не Фан, а Шуньхуа! Потрогал рукой сына – оказывается, «бамбуковая барыня».
Сильно сконфуженный, он молчал.
– Твое сердце, государь мой, мне теперь понятно, и, по настоящему-то рассуждению, следовало бы после этого все наши отношения прекратить. К счастью, все-таки ты еще не забыл моей нежности и моего внимания, так что, в общем, этого достаточно, чтобы искупить вину.
Затем, по прошествии двух-трех дней, она вдруг заявила ему:
– Знаешь, что я думаю: любить и жалеть человека моим глупым чувством ни смысла, ни вкуса в конце концов не имеет. Ты каждый день ропщешь, что я тебя не отсылаю домой. Но вот теперь я хочу побывать в столице. Нам по пути – пойдем вместе.
С этими словами она взяла валявшуюся на постели «бамбуковую барыню», и оба они сели на нее верхом. Она велела ему закрыть оба глаза. Чжан почувствовал, что он несколько отделился от земли и что ветер так и свистит, так и гудит… Прошло некоторое время, и он вдруг сни- зился.
– Ну-с, – сказала дева, – теперь – прощай!
Только что он кинулся уговориться с ней, как она удалилась и исчезла. Постояв некоторое время в горестном раздумье, он услыхал лай деревенских собак и в мутной дали увидел деревья и дома – совсем картина родных мест! Пошел по дороге и пришел домой. Перелез через стену, постучался в дверь – ни дать ни взять как в тот раз! Фан в испуге вскочила и не хотела верить, и только когда муж и жена обменялись вопросами и он дал веские, правдивые свидетельства, она заправила огонь и вышла, рыдая и всхлипывая. Увидя мужа, она плакала уже до того, что не могла поднять головы.
Чжан все еще думал, что это мираж и проделки Шуньхуа. Кроме того, он опять увидел лежащего на постели сына – совершенно так же, как на днях вечером. Засмеялся и сказал:
– А бамбуковину-то ты снова туда вложила?