– Эта холопка лишена всякого стыда, – говорила она ему. – Изгадила человеку постель, да еще штаны на меня обменяла! Не угодно ли! Погоди ж ты, я тебе за это как-нибудь задам!
С этих пор не было вечера, чтобы она не приходила и они не предавались самой задушевной любви.
Она достала из рукава золотой браслет.
– Вот, – сказала она при этом, – вещь моей Басянь.
Еще через несколько дней она принесла пару вышитых башмаков с жемчужной прокладкой и парчовым шитьем. Работа была совершенно исключительная. Она велела Лю открыто их показывать. И Лю доставал башмачки, показывал родным и знакомым, хвастаясь и расхваливая. Все, кто приходил смотреть, приносили ему за показ деньги и вино. С этих пор Лю хранил у себя башмачки как диковинку. Придя к нему как-то ночью, дева вдруг заговорила о прощанье. Лю, удивленный до крайности, спросил, что это значит.
– Сестра моя, видишь ли ты, ненавидит меня за историю с башмачками и хочет увести семью подальше, чтобы прекратить нашу любовь и разлучить нас.
Лю перепугался и выразил желание вернуть башмачки.
– Не к чему, – сказала она на это. – Ими она меня держит в своих руках. Если ты их вернешь, то сам попадешь в ее козни.
– Почему же ты не можешь оставаться здесь одна?
– Отец с матерью, видишь ли, ушли далеко, и вся наша семья, в добрый десяток ртов, целиком зависит от господина Ху и живет на его средства. Если я с ними вместе не пойду, то, боюсь, как бы эта женщина с длинным языком не сделала белого черным.
С этих пор она более не появлялась.
Прошло два года. Лю думал о ней неотступно. Как-то ему случилось быть в дороге. На пути ему встретилась какая-то женщина, сидевшая верхом на небольшой лошади. Лошадь вел под уздцы старый слуга, прошедший мимо Лю и задевший его плечом. Дева обернулась, подняла вуаль, посмотрела на него. Красоты она была совершенно исключительной. Тут же, кряду, подошел к нему сзади какой-то молодой человек.
– Что это за женщина? – спросил он. – Кажется, она очень хороша собой.
Лю принялся ревностно ее расхваливать. Юноша сложил руки в жест приветствия и сказал с улыбкой:
– Вы уж, знаете, расхвалили ее чересчур. Это моя, как говорится, горная поросль.
Лю, сконфузившись, заторопился попросить прощения в своей вине.
– Ну, что за беда! – возразил молодой человек. – Одно только скажу вам: из трех Гэ, как говорится в Наньяне, вы, сударь, приобрели себе Дракона[280], а об этом мелком ничтожестве[281] стоит ли говорить?
Лю недоумевал, что значат эти слова.
– Что ж, сударь, не узнаете вы, что ли, того, кто без вашего разрешения спал на вашей постели? – сказал молодой человек, и Лю наконец догадался, что это – Ху. Они исполнили теперь друг перед другом то, что полагается между сватьями, шутили над собой, острили – все это в полном взаимном удовольствии. Молодой человек сказал:
– Тесть, знаете ли, только что вернулся домой, и я собираюсь разок его навестить. Не пойдем ли мы вместе?
Лю выразил радостную готовность и вошел с ним в крутящиеся извивы горы. В этих горах давно уже стоял дом одного из земляков Лю, который в свое время спасался здесь от опасности. Женщина слезла там с коня и вошла в дом.
Вскоре вышло из дому несколько человек, которые, вглядевшись в проезжих, сказали:
– Барин Лю тоже приехал.
Лю вошел в дом и представился старику и старухе. Там находился еще юноша, пришедший раньше. Платье и обувь у него были красивы ослепительно.
– Это наш зять Дин, – представил его старик, – из Фучуаня.
Обменялись поклонами, уселись. Вскоре наставили сложными рядами вина и лучших закусок. Веселый разговор шел с самым сердечным оживлением.
– Сегодня, – сказал старик, – у нас в доме все трое зятьев – премилое, можно сказать, общество! Да и посторонних людей нет, так что можно позвать сюда детей и устроить, таким образом, сбор всей родни.
Сейчас же вышли сестры, которым старик велел поставить кресла, каждой возле своего мужа. Басянь, увидя Лю, только и могла, что, зажав рот, фыркнуть, а Фэнсянь сейчас же принялась насмехаться над мужем и острить. Шуйсянь наружностью своей ей уступала, но была серьезнее и важнее, приветливее и выдержан- нее.
Когда сидевшие вели общую непринужденную беседу, она сидела с чаркой вина в руках и незаметно улыбалась. В это время туфли и башмаки, что называется, перемешались[282], всех охватывал сильный запах орхидей и мускуса[283], пили вино, наслаждались вовсю. Лю заметил, что на диване разложен полный набор музыкальных инструментов; взял яшмовую флейту и сыграл в честь старика арию, испрашивавшую ему у богов долговечность. Старику это было очень приятно; он велел каждому играющему взяться за свой инструмент. Все тотчас же устремились к инструментам – только Дин и Фэнсянь не прикоснулись ни к чему.
– Господин Дин не умеет играть, ну и пусть его, – сказала Басянь. – А у тебя-то что – пальцы, что ли, не разгибаются?
И с этими словами бросила на грудь Фэнсянь кастаньеты, которые сейчас же врезались в общий сложный гул.
Старик был доволен.
– Ну, – сказал он, – семейное наше веселье удалось как нельзя лучше. Но вы, дети, ведь умеете петь и танцевать. Почему бы каждой из вас не представить нам, что каждая умеет?
Басянь поднялась и схватила Шуйсянь.
– У нашей Фэнсянь, – сказала она, – как говорится: золото, яшма – голос ее. Ее не смею беспокоить. А мы с тобой давай споем о фее Ло[284].
Обе запели и стали танцевать. Когда они кончили, служанки внесли на золотых подносах фрукты – и все такие, названий которых Лю не знал.
– Это, видите ли, – пояснял старик, – все привезено мною из Чжэньла[285]. Там они растут на дереве, называемом тяньполо[286].
С этими словами он взял несколько плодов и велел передать их Дину.
Фэнсянь это было неприятно.
– Разве принято, – сказала она, – любить или презирать своих зятьев, судя только по тому, что они богаты или бедны?
Старик усмехнулся. Не успел он ответить, как Басянь сказала сестре:
– Папа считает, что господин Дин живет не в нашем уезде, и поэтому чтит его как гостя. Если разбирать, кто старше и кто моложе, то разве у одной только сестрицы Фэн имеется муж – горсть какой-то кислятины?[287]
Фэнсянь все-таки оставалась недовольна, сняла с себя свой роскошный наряд, передала служанке кастаньеты и спела отрывок из арии «Разрушенная пещера»[288]. Слезы падали в такт звукам. Кончив арию, она взмахнула рукавом и решительным шагом вышла. Всем сидевшим это не понравилось.
– У этой холопки, – сказала Басянь, – все тот же заносчивый характер.
И побежала за ней вслед. Но Фэн ушла неизвестно куда. У Лю, что называется, не было лица[289]. Он тоже откланялся и пошел домой.
Пройдя половину пути, он увидел, что Фэнсянь сидит у дороги. Она крикнула ему, чтобы он сел с нею ря- дом.
– Послушай, сударь, – сказала она, – ты ведь мужчина, неужели же ты не мог ради человека со своей постели проявить как следует свой дух? Твоя «золотая комната», очевидно, находится среди книг. Я хочу, чтобы ты хорошенько ими занялся.
Потом она подняла ногу и продолжала:
– Я вышла из дому второпях и чем-то проколола насквозь башмак с подкладкой. У тебя с собой ведь эти, помнишь, башмаки, что я тебе подарила?
Лю вынул. Она взяла башмачок и переобулась. Лю попросил у нее хоть порванный. Она так и покатилась со смеху.
– Ты, знаешь, порядочный шалопай! Где видано, чтобы человек прятал вещь, идущую вместе с его собственным одеялом или подушкой? Нет, уж если ты меня любишь, то у меня есть одна вещь, которую я могу тебе подарить.
Она достала зеркало и передала его Лю.
– Если захочешь меня видеть, то ты должен искать меня в книгах. Иначе – нет тебе срока для свиданья со мной.
Сказала – и стала невидимой.
Лю побрел домой один, в горе и тоске. Посмотрел в зеркало. Видит – Фэнсянь стоит там, повернувшись к нему спиной, и вид имеет человека, ушедшего шагов за сто. Лю вспомнил, что было ему велено, стал отказывать всем приходящим и опустил, как говорится, занавес[290]. И вот однажды он заметил, как в зеркале ему вдруг показались прямо лицом; полная-полная грации, она готова была уже улыбнуться. Лю еще больше стал ее любить и ценить. Как только вокруг никого не было, он сейчас же ставил зеркало перед собой.
Через месяц его бодрое решение стало заметно слабеть. Он загуливался, постоянно забывая о возвращении домой. Вернувшись как-то раз, он взглянул на фигуру в зеркале: она была грустна, словно плакала. Через день взглянул еще раз – и увидел, что она стоит к нему спиной, как в первое время. Теперь лишь Лю понял, что это оттого, что он забросил свои занятия. И он заперся у себя дома, основательно принялся за учение – с утра до ночи, без перерыва. Через месяц с чем-то тень в зеркале снова повернулась лицом наружу.
С этих пор он стал проверять. Всякий раз, как он из-за разных дел забрасывал ученье, ее лицо опечаливалось. Стоило несколько дней поусердствовать, как лицо смеялось. И вот таким порядком, повесив перед собою зеркало, он с утра до вечера чувствовал себя словно в присутствии учителя или царского наставника.
Так прошло два года. Лю в один прием победоносно прошел на экзамене и радостно сказал:
– Ну-с, теперь можно будет показаться на глаза моей Фэнсянь.
Взял зеркало и посмотрел. Видит – расписные брови длиннеют дугами, а тыквенные семена уже почти открываются. Лицо так радостно, их хоть осязай – так и стоит перед глазами! В любовном исступлении Лю уставился в зеркало, не сводя глаз. Вдруг в зеркале засмеялись.