В кампанию 1812 года Матвей, старший из братьев, истинным героем себя проявил: как только война началась, вступил в Семеновский полк, дрался под Бородином, получил Георгиевский крест, потом тяжело был ранен. В общем, овеянный славой вернулся. Младшие-то братья, Ипполит и Сергей, слишком молоды были еще, хотя и упрашивали папеньку вместе с братом их отпустить.
И дом этот их на Старой Басманной в Великий московский пожар не сгорел, выстоял, словно десница Божья его берегла. Но беда на семью Муравьевых все же обрушилась.
Матвей в чине подполковника вышел в отставку и вместе с Сергеем основал тайный «Союз благоденствия» и вскоре уже как член тайного «Южного общества» был привлечен следствием к процессу декабристов, как и оба брата его. Матвея приговорили к смертной казни через отсечение головы. К счастью, был все же помилован «по уважению совершенного и чистосердечного раскаяния» и осужден на каторжные работы на 20 лет. Только и каторги удалось ему избежать, после того как из его переписки открылось, что он «удерживал брата Сергея и тайное общество от кровопролития и покушения против высочайших особ». Ссылкой лишь отделался Матвей Муравьев-Апостол. Ипполит, которому только-только двадцать исполнилось, не дожидаясь, пока на него петлю наденут, сам руки на себя наложил, а тридцатилетний Сергей, подполковник, был казнен вместе с другими четырьмя декабристами.
И остался Иван Матвеевич без сыновей.
Жизнь его сделалась унылой и горестной. Будучи сенатором, он оставляет службу, уезжает в Италию, надеясь отрешиться, забыться. В России появляется лишь изредка. Вторая жена тяжело болела, средств к жизни у Ивана Матвеевича оставалось немного, он еле-еле сводил концы с концами. Умирать вернулся на родину. Могила его в Петербурге на Охтинском кладбище затерялась бесследно.
А дом вот стоит. Хотя и бесконечно грустное зрелище являет собой сейчас. Был в нем одно время музей декабристов, я все собирался зайти, посмотреть — да думал, успеется, не уйдет от меня. А теперь ни следа нет музея. Голые, мертвые стены.
Только думаю, может, вернется музей? Нельзя, чтобы память о таких людях уходила как вода в пустынных песках.
Дорога на Сенатскую площадь начиналась в московском переулке
Одно время я часто бывал в этом старинном доме.
В его первом этаже помещался отдел иллюстраций большого журнала, и я время от времени туда заходил. Иногда бросал рассеянный взгляд на старые стены с лепниной, на широкую лестницу, не ведая, чей это дом, какие люди ходили по этим ступеням…
А дом меж тем замечательный. И люди в нем жили великие.
Более ста лет этим домом в Петровском переулке, перестроенном на палатах XVII века, владела семья князей Трубецких, ведущих свою родословную с XIV века. Множество славных людей дала России эта семья: знатные бояре, дипломаты, полководцы, сенаторы. Дмитрий Тимофеевич Трубецкой в Смутное время был избран главным и единственным правителем Российского государства. Необычайные взлеты и внезапные падения испытала семья Трубецких. И все это более, чем к кому-либо другому, относится к князю Сергею Петровичу: вот уж кого судьба помяла да побросала…
В двадцать два года, во время Отечественной войны с Наполеоном, Сергей выказывал чудеса храбрости, получал чины и награды, а вернувшись домой и увидев после Франции жуткое, рабское положение народа, вступил в тайную масонскую ложу.
Что хотели они, чего добивались, на что рассчитывали? Преобразовав ложу в «Союз спасения», вознамерились переделать само устройство России: урезать в правах монархию, дать волю крестьянам. Показать пример просвещенной России на своем личном примере. Принимая в «Союз» Жуковского, дали тому устав почитать, так Жуковский только вздохнул: «Мысль такая благодетельная и такая высокая, что почел бы себя счастливым, если бы мог убедить себя, что в состоянии выполнить его требования, но, к несчастию, не чувствую в себе достаточной к тому силы» — доподлинные слова сохранились.
Не установлено точно, но, кажется, вот в этом доме состоялся съезд «Союза благоденствия», как стал он тогда называться. И если во главе его стоял Никита Муравьев, то душою был Сергей Трубецкой. В критический момент заговора, когда выяснилось, что великий князь Константин Павлович не принимает короны после смерти императора Александра, Трубецкой был избран диктатором в тайном союзе.
Наверное, не следовало ему соглашаться. Он теперь уже другой, не тот, что был во время войны с французами, — не лихой, отчаянный гвардеец, готовый в мгновение положить жизнь за царя и Отечество. Он осторожен теперь, осмотрителен. Не допускает и мысли, что может пролиться кровь. И хотя собирались декабристы вывести войска на Сенатскую площадь, но, уж во всяком случае, рассчитывали обойтись без стрельбы. Однако когда 13 декабря на собрании заговорщиков князь Оболенский и Бестужев, шепотом обговаривая свой замысел, высказались за покушение на жизнь Николая Павловича, Трубецкой, как ни странно, согласился на это… А сам чуть позже признал, что и себе не может дать ясного отчета в своих словах и поступках… Видно, хотел отступить, но в последний почти момент перед лицом товарищей не смог этого сделать. И пошли на плаху они.
Нерешительность спасла жизнь Трубецкому. В ночь с 14 на 15 декабря его арестовали и привезли в Зимний дворец. Император, выйдя, чуть ли не ткнул ему пальцем в лоб: «Что было в этой голове, когда вы, с вашим именем, с вашей фамилией, вошли в такое дело? Гвардии полковник! Князь Трубецкой, как вам не стыдно быть вместе с такою дрянью? Ваша участь будет ужасная!»
Верховный суд приговорил князя к смертной казни «отсечением головы», и только вмешательство самого государя заменило казнь вечной каторгой. Супруга Трубецкого последовала за ним. Там, в сельце подле Иркутска, они прожили почти тридцать лет, и там, в неволе, у них родились дети. Помилованный Александром II, Трубецкой время от времени появлялся в Москве, вот в этом доме, но постоянно жить в Первопрестольной ему не дозволялось. Угасал он долго — все-таки в Москве.
Дом достался его дочери. Она вышла замуж за замечательного человека — Осипа Бове, того самого, который восстанавливал Москву после пожара 1812 года, и вместе с ним жила здесь, в родовом своем гнезде. Бове был главным архитектором «фасаднической комиссии по строению Москвы» и сделал как никто другой много для того, чтобы Москва отряхнула с себя пепел и обрела неповторимый свой облик, до наших дней сохранившийся.
Вот какие люди жили под кровом этого старого-престарого дома. Фасад его, нынче обращенный во двор, еще не так давно выходил в Трубецкой переулок — даже я хорошо помню его. Но нет теперь переулка. Дом намного его пережил. Как и все другие дома поблизости. Только-только его реставрировали, и он выглядит совсем молодым. Этаким бравым гвардейцем. Каким был некогда его прежний хозяин.
С их плеч слетали головы
И вправду, я в детстве жутко боялся этого страшного сооружения. Всегда, если я оказывался поблизости от Лобного места на Красной площади, мне мерещились на нем тени казненных. И всегда так и подмывала нечистая сила заглянуть за верхний край этого безликого круга из тесаного камня. Да больно уж высоко…
С годами, конечно, страх этот ушел, но какая-то странноватая, труднообъяснимая робость и сейчас осталась во мне. Однажды гулял по Красной площади и обошел вокруг Лобного места. Возле зарешеченного входа в него увидел у подножия сооружения букет красных гвоздик. Пятнами крови смотрелись цветы на фоне желтоватого, почти белого камня… Кто принес их, кому…
Обосновал Лобное место, по преданию, Иван Васильевич Грозный, и, как ни странно, вовсе не для того, чтобы казни вершить. В 1550 году или накануне его с этого места дал он обет народу, запрудившему Красную площадь, править на всеобщее благо.
По описанию, на годуновском плане Москвы Лобное место сложено было из кирпича и венчал его шатер на деревянных столбах. Называли тогда это место «Царевым». Тут всегда крестные ходы останавливались, и архиереи с Лобного места осеняли богобоязненный народ крестным знаменем. А потом освященные ветви вербы раздавались царю, духовенству, боярам. В допетровское время отсюда объявлялись важнейшие царевы указы, да и сам царь-батюшка являлся на сем месте дважды в год перед народом и отсюда же показывал народу наследника, когда отрок достигал шестнадцати лет. Было здесь, под кремлевскими стенами, бойко и весело, гульба шла и днем и ночью, поскольку подле Лобного места стояли пушки и располагался царев кабак «Под пушками». Точнее бы, конечно, назвать его «Под мухою». Но Алексею Михайловичу виднее было, само собой, как кабак свой назвать.
Чем еще знаменито Лобное место в допетровское время… Здесь казнил крамольников Иван Грозный, отсюда Василий Шуйский провозглашен был царем, и с этого места Лжедмитрий просил дозволения оправдаться перед народом. И здесь вскоре лежал его обезображенный труп. Еще было это место для лиц духовного звания своеобразной биржей труда: здесь они нанимались на службу в домовые церкви. Нет, все относительно мирно пока на этом бойком перекрестке на Красной площади, и кровью пока что не особенно пахнет.
Но подходило, уже подошло время Петра. И головы восставших и тут же поверженных стрельцов по приказу разгневанного царя слетали с плеч вот здесь, на Лобном месте. Долго отсеченные головы валялись тут, и висели на столбах тела казненных… Только при Петре И, по указу 1727 года, велено было свалить виселицы и столбы те ужасные. Уже не называли это место Царским.
Предполагается, будто Лобным место стало зваться из-за тех голых черепов, хотя люди ученые объясняют иначе: новое название произошло от латинского слова «лобиум», что означает «возвышенное место», «кафедра». Как бы то ни было, оба толкования подходят.
Екатерина II велела перестроить Лобное место. Теперь его выложили из дикого белого камня, а круглый помост с амвоном — возвышением для проповедника, обнесли каменными перилами, ступенчатый вход оградили решеткой и дверь поставили. От любопытных не в меру.