[160]. Единственно, чего можно от них ожидать, – это только гибели. Ты ведь, милая моя, такая умница: неужели ты об этом не думаешь? Если б ты могла бежать отсюда за мной, то, уверяю тебя, дюймовое сердечко[161] это не останется неблагодарным!
Совершенно растерявшись от подобных речей, девочка молчала. И вдруг у нее в уме совершенно прояснилось, и она как будто пробудилась ото сна.
– Убежать за спиной у родителей, – сказала она после долгого молчания, – бессовестно. Позволь мне сказать им об этом!
И она пошла к своим родителям, стала доказывать им, где настоящая выгода и где крах. Но Чжао ее не понимал.
– Наш учитель, – говорил он, – человек-бог. Какие могут быть у него превратности мыслей и заблуждения?
Девочка поняла, что доказать ему ничего не удастся. Тогда она сменила свою детскую прическу-челку на шиньон замужней женщины, извлекла двух бумажных змеев-коршунов, на одного села сама, на другого – Дин. Змеи издали свист ветра, взмахнули крыльями и полетели рядышком, словно птицы цзянь-цзянь[162].
На рассвете долетели до Лайу[163]. Тут девочка свернула коршунам шеи, и они вдруг съежились и упали. Тогда она их подобрала, а вместо них сделала двух ослов.
Они сказались там бежавшими от мятежа и наняли себе помещение. Выходить на люди они стали кое-как, не обращая на себя внимания и стараясь на наряды быть поскромнее.
У них был недохваток в дровах и припасах, что приводило Дина в глубокое уныние. Пошел было он занять крупы у соседей, но никто не согласился дать ему ни меры. Эр же не проявила ни малейшего огорчения. Взяла лишь да заложила свои булавки и серьги, заперла дверь, уселась с Дином вместе и давай загадывать и отгадывать «загадки лампы»[164].
Не то они принимались вспоминать из своих забытых книг и на этом поприще состязались, кто ниже, кто выше[165]. Того, кто проигрывал, другой бил по руке сложенными двумя пальцами.
Их сосед с запада[166], некто Вэн, был отважный человек по части «зеленого леска»[167]. Однажды, когда он возвращался после набега домой, Эр сказала мужу:
– Раз мы богаты таким соседством, чего нам тужить? Возьмем у него в долг тысячу серебром… Даст он нам, как ты полагаешь?
Дин сказал, что это трудновато допустить.
– А я так заставлю его, знаешь, с радостью нам эти деньги внести! – сказала Эр.
И с этими словами она схватила ножницы и вырезала из бумаги фигуру Судного Чина. Затем поставила ее на пол и накрыла куриной клеткой. Сделав все это, она схватила Дина за руку и полезла с ним на кровать.
Разогрели запасенное вино и стали рыться в «Чжоуских церемонных статутах»[168] для чарочной конституции[169]. Говорили наобум: такая-то книга, лист, строка – и тотчас же принимались вместе искать. Тот, кому попадались знаки с боковиком[170] еды, воды, укисания, – пил. Тот же, кто натыкался прямо на вино, – пил вдвое.
Эр сразу же наткнулась на «Виночерпия»[171]. Дин тогда взял большую чару, налил ее дополна и заторопил Эр выпить ее до дна. Эр произнесла тоном заклятия:
– Если удастся извлечь эти деньги, ты, сударь, пусть набредешь на главу выпивки!
Дин раскрыл книгу и нашел главу о «Черепаховоде»[172].
– Вот и вышло, – засмеялась Эр.
Накапала вина и передала Дину. Тот не соглашался и не уступал.
– Нет, слушай, – говорила она, – ты теперь водяной воин[173] и должен пить по-черепашьи[174].
Только что они этак поспорили и пошумели, вдруг слышат, как в клетке кто-то крякает. Эр вскочила с кровати.
– Пришел, – вскричала она.
Раскрыла клетку, смотрит – а в мешке лежат огромные серебряные слитки, кусок за куском, заполнив все как есть пространство. Дин ошалел от радости, с которою не мог справиться.
Немного погодя нянька Вэнов с младенцем на руках пришла к ним поболтать и шепотком передавала, что вчера их барин только что вернулся и сидел, накрыв свечу, как вдруг земля под ним разверзлась, и до такой глубины, что не чуялось дна. И оттуда вдруг вылез Судный Чин[175]. Вылез и сказал:
– Я один из управляющих подземного дворца. Бог и повелитель Тайской горы[176] на совещании с властителями темного царства набрел на злостный лист «жестоких гостей»[177]… Придется им поставить тысячу серебряных лампад, по десяти ланов[178] весом каждая. Если ты дашь денег на сотню, то грехи твои и преступления могут быть вычеркнуты.
– Хозяин наш, – продолжала рассказывать нянька, – перетрусил, испугался, бросился зажигать курильные свечи, бить ему лбом о пол и молиться. Затем покорно и благоговейно поднес ему тысячу серебром. Тогда Судный Чин как-то незаметно влез обратно в землю, которая тут же замкнулась.
Муж и жена, слушая все это, притворно покрикивали, выражая свое крайнее изумление.
После этого происшествия они стали прикупать себе то корову, то лошадь. Стали заводить прислугу и оборудовали себе целый большой дом.
Один из местных негодяев, высмотрев все их богатства, стакнулся с такими же беспутными парнями, вместе с ними перелез к Динам через забор и начал их грабить. Муж с женой не успели еще очнуться ото сна, как уже грабители, с пуками горящей соломы в руках, наводнили всю комнату. Двое из них схватили самого Дина. Жена, как была, голая вскочила и, тыча в злодеев пальцем, словно пикой, закричала:
– Стой, стой!
И все тринадцать воров стали, одеревенев, с высунутыми языками. Вид у них был глупый-преглупый, словно то были не люди, а деревянные идолы.
Тогда только молодая надела штаны[179] и слезла с кровати. Затем она крикнула и собрала всех слуг, велела им скрутить за спину грабителям руки, одному за другим, и вынудила принести повинную, говоря все как есть начистоту.
Она стала их теперь корить.
– Послушайте, – говорила она, – к вам издалека пришли люди спрятать, как говорится, свою голову в ручьи и долы. Пришли и рассчитывали встретить здесь помощь и поддержку. К чему же такое безжалостное бесстыдство? Бывает ведь, что человеку становится иногда очень и очень трудно, но тем, кому приходится туго, никто не мешал бы об этом просто сказать нам… Разве мы какие-то скопидомы, скряги, кулаки? За такие действия вас, шакалы, волки вы этакие, следовало бы по всей справедливости всех казнить… Только вот что, я не могла бы этого вынести! Так вот, пока что я вас отпущу, а уж если еще раз попадетесь, не помилую.
Воры поклонились Эр в ноги, поблагодарили и ушли.
Через некоторое время Сюй Хун-жу попался. Оба Чжао с сыном и невесткой были казнены. Студент взял с собой серебра и пошел выкупать малолетнего Чанчунева сына. Выкупил и принес его домой. Мальчику было три года. Дин стал воспитывать его, как свое собственное детище, под своей же фамилией, дав ему имя Чэн-тяо[180].
Через это односельчане мало-помалу прознали, что Дины – потомки Белых Лотосов.
Как раз в это время случилось, что напала саранча, нанося вред посевам. Тогда Эр сделала из бумаги стокрылого коршуна и пустила в поле. Саранча ринулась вдаль и уже не появлялась на их поле, которое осталось неповрежденным. Это вызвало среди деревенских общую зависть. Они явились толпой к правителю и выдали Динов головой как партийных сообщников Хун-жу.
Правитель, позарившись на богатство Динов, как на вкусное мясо, схватил Дина и арестовал. Дин сунул ему солидный куш и в конце концов был освобожден, но жена говорила ему:
– Богатство наше пришло к нам, не правда ли, зря. Значит, и правильно, что ему суждено распылиться. Все это так, да, но жить со змеями и скорпионами в одном месте долго нам нельзя!
И вот они задешево продали все, что имели, и ушли оттуда. Осели теперь они в западном пригороде уездного города.
Молодая отличалась феноменальной сноровкой и ловкостью. Она умела экономно вести хозяйство, а в деловом отношении далеко оставляла за собой мужчин.
Попробовали они открыть стекольное дело. И что же? Она каждому поступившему рабочему собственноручно все показывала, шашки-шахматы или лампы – что бы то ни было, все это блистало оригинальностью формы и блеском росписи. Никто на всем рынке не мог за ней угнаться, ей удавалось быстро сбывать товар, даже по повышенным ценам.
Так прожили они несколько лет. Богатством стали славиться еще пуще прежнего. Тем не менее молодая сама смотрела за работами и с прислугой была очень строга. В доме у них сидело едоков прямо-таки несколько сот, а лишнего рта не было ни одного.
Когда она освобождалась от хлопот, то садилась с мужем варить чай и играть в шахматы. А то брались за классиков или историков и с удовольствием их разбирали.
Все денежные и продовольственные выдачи и поступления, а равно дела прислуги и рабочих отчитывались раз в пять дней, причем Эр сама держала в руках палки[181], а Дин за нею отмечал, выкрикивая имена и цифры. Наиболее усердных награждали, одних больше, других меньше – по заслугам. Ленивых же наказывали розгой, плетью, бранью, простаиванием на коленях.