— Нет, нет, у нас сейчас рамазан!
Я знал, что мусульмане строго соблюдают этот праздник поста, но, несмотря на это, настоял:
— Возьми, никто не увидит! Давай есть вместе!
Айше с. опаской оглянулась и стала лакомо грызть печенье. К ее губам прилипли крошки, но ей и в голову не пришло стряхнуть их. Печенье кончилось. Тогда она открыла скрипучую дверцу стенного шкафа, нырнула в него и, улыбаясь до ушей, достала оттуда целую пригоршню сушеных диких груш. Она стала есть их с таким наслаждением, что даже забыла предложить мне и только время от времени по-детски доверчиво и заговорщически поглядывала на меня. И я подумал: «Правы мусульмане, она действительно еще ребенок».
Вдруг со двора послышалось:
— Айше! Айше!
Она вздрогнула, глянула в окно и покраснела.
— Айше! Айше! — позвали ее снова.
Она без нужды оправила на себе одежду и быстро вышла. А я успел заметить, что она по-женски смутилась. А как же? Вдруг узнают, что она была здесь не одна? Я стоял посреди большой комнаты и улыбался:
— И все-таки Айше — женщина!
Мне стало скучно одному в доме, и я решил пройтись по селу. На площади собрались бойцы. Одни чистили оружие, другие — отдыхали, греясь на солнышке, третьи курили. Я шел без определенной цели, а перед глазами у меня стояло смущенное лицо Айше и ее нежная, как ласка, улыбка. Я не заметил, как обошел все село и снова оказался на площади. Какой-то боец неожиданно хлопнул меня по плечу и заставил выйти из забытья:
— Смотри!
— Куда?
— Вон там! По-моему, тебя зовут!
Я оглянулся и увидел Айше с двумя кувшинами воды, которые стояли у ее ног. Она, видно, несла кувшины домой, но, увидев меня, поставила их на землю и теперь махала мне рукой. Волнуясь, я подошел к ней. Она радостно улыбалась. Достав из-за пазухи кусочек сахару, протянула мне. Я обомлел: если бойцы это увидят, непременно поднимут на смех. Поэтому поспешил уйти. Она не поняла моего смущения и, подняв кувшины, с довольным видом пошла к своему дому. Я с досадой отвернулся:
— Ну и ребенок!
Пройдя быстрым шагом через площадь, я вышел на околицу села и поднялся на холм. Оттуда виднелось все село с маленькой мечетью в центре. Глазами я искал дом Айше и мысленно укорял себя: «Обманула меня ее улыбка и то, как она смутилась, когда ее позвали. Все гораздо проще: улыбка была выражением простодушной вежливости, а остальное объяснялось неудобством от того, что она нарушила религиозный закон. Ведь позвавшая ее женщина могла догадаться, что Айше ела во время рамазана. Ну что ж, я получил кусочек сахару, и это помогло обуздать мне разыгравшуюся фантазию!»
Я облазил все окрестные холмы и почти сумел забыть о ней. Только когда осеннее солнце склонилось к западу, я спустился в село. Отдохнувшие партизаны вновь собрались на площади. Я подошел к ним и вдруг увидел Айше. Она суетилась во дворе своего дома. Я стал наблюдать за ней. А она, собрав щепки у сарая, куда-то уносила их, а потом высыпала там же, где взяла. Вешала половичок на веревку, потом снимала его, опять вешала, принималась было выбивать, но тут же хваталась за другую работу. Всем своим видом она вроде показывала, что ни до кого ей нет дела, а сама все время поглядывала в сторону партизан, разыскивая меня взглядом. В ней угадывалось какое-то нетерпение, тайное желание и томление. Не знаю почему, но я разозлился на себя: «Глупец слепой, не видишь разве, что она настоящая женщина?»
Только я собрался пойти к ней, как появился наш командир. Он сообщил, что мы остаемся в селе на ночлег, установил комендантский час и назначил две смены часовых. Мне выпало заступать на пост после полуночи. Выслушав командира, я посмотрел во двор. Айше куда-то пропала. Я прогулялся к колодцу, но и там ее не было. Искать ее больше не стал — солнце скрылось за холмами, комендантский час начинался с наступлением темноты, жители села разошлись по домам.
Когда совсем стемнело, я пошел на свою квартиру. Делать было нечего, и я улегся спать. Подняли меня в полночь. Еще не проснувшись как следует, я забросил автомат на плечо и отправился на пост.
Среди разорванных облаков в небе плыл ясный месяц. Когда он выкатывался из-за них, тьма убегала прочь, прячась под стрехами, за углами домов, в ветвях деревьев. Как только месяц скрывался, она выползала из своего убежища. Наблюдая за игрой света и тени, я окончательно проснулся.
Во время одного из таких лунных «затмений» я услышал шаги. Вглядываясь в темноту, заметил крадущуюся тень и навел на нее автомат:
— Кто идет?
Тень, не останавливаясь, двигалась прямо на меня.
— Стой!
Тень заскользила еще быстрее. Месяц выплыл из-за тучи, и в нескольких шагах от себя я увидел Айше.
— Ты куда?
Она удивленно ответила:
— К тебе. А что?
— Уходи сейчас же. Выходить из дому запрещается. Буду стрелять!
Она удивилась еще больше.
— Как же ты будешь стрелять, ведь мы с тобой друзья?
Мне стало неловко: чего это я, в самом деле, схватился за автомат? Она подошла ко мне и протянула руку. Сделала она это как человек, которому нечего стесняться.
— Не спится. Выглянула в окно и увидела тебя. Наверное, только мы с тобой сейчас не спим.
Она села. Глупо было торчать рядом, и я тоже сел. Айше весело посмотрела на меня и спросила, съел ли я сахар. И протянула еще один кусочек. Я был готов обидеться, но, увидев, как она радуется, проглотил обиду и разломил кусочек на две половины — одну для нее, другую — для себя. Она положила свою половинку в рот и громко захрустела. Месяц снова ушел за тучу. В темноте я криво усмехнулся, подумав:
— Как ни крути, а она еще ребенок!
Чтобы не молчать, я принялся рассказывать ей какую-то смешную историю. Айше рассмеялась. Я попросил ее смеяться потише. Она притихла и, желая показать, какая она послушная, положила голову мне на грудь. Посидела так молча, а потом сказала:
— Я слышу удары твоего сердца.
Я ничего не ответил. Она прижалась ко мне сильней:
— Какой ты теплый… А мне холодно.
Я укутал ее своей курткой и прижал к себе. Она умолкла. Я чувствовал, как ею овладевает сладкая истома. Она растерянно посмотрела на меня. Влажные глаза ее блестели в темноте. Не успел я осознать до конца, что с нами происходит, как Айше вырвалась у меня из рук и убежала. Ошеломленный, я вскочил: «Вот видишь, к тебе пришел ребенок, а убежала женщина!»
Утром наша партизанская колонна прошла по площади. Провожали нас всем селом. В толпе я разглядел и мою знакомку. Увидев меня, она бросилась ко мне с явным намерением повиснуть у меня на шее. Я подумал: «Вот она, ребенок Айше!»
Но что-то заставило ее устыдиться своего порыва, она остановилась посреди дороги, опустила голову и издали помахала мне на прощание. Мне показалось, что в ее прозрачно-голубых глазах сверкнули слезы. Я тоже помахал ей и закончил свою мысль: «А это-женщина Айше!»
Стало мне и весело, и грустно — видно, я полюбил и ту, и другую.
НОЧНАЯ АКЦИЯ
Штаб знал, что в двадцати километрах отсела, в котором остановился наш партизанский отряд, находится большое охраняемое имение. Его нужно было захватить. Задача довольно трудная. Командиры долго совещались и решили провести операцию около полуночи. Отряд немедленно выступил в поход. Проводником вызвался местный крестьянин. Он выбрал трудную, но самую безопасную дорогу. Пробирались мы по обрывам и оставленным ливнями рытвинам, карабкались на скалы, под которыми зияли вселяющие ужас пропасти. Продираясь сквозь колючий кустарник, мы исцарапали в кровь лица и руки. Вдобавок ко всему в ущелье опустился такой густой туман, что мы с трудом различали друг друга. От влажного воздуха перехватывало дыхание, першило в горле. Но кашлять было нельзя. Оставалось только утешать себя тем, что туман поможет нам успешно провести эту операцию.
Как и было предусмотрено, к месту сражения мы вышли в полночь. Стараясь не выдать себя, стали окружать имение. Нужно было подойти к нему как можно ближе и по сигналу начать атаку. Неожиданность удара должна была парализовать охрану. Поэтому мы рассчитывали обойтись без потерь.
Долгое время, продвигаясь ползком, мы из-за тумана и темени не могли ничего разглядеть даже в каких-нибудь двух метрах. Рядом со мной полз один серб. Я несколько раз видел его в деле, и потому его присутствие придавало мне смелости. Глаза у меня болели от того, что приходилось постоянно напрягать зрение и вглядываться в темноту. Я уже подумал, что мы заблудились и что впереди нет никакого имения. Но приказ есть приказ. Справа и слева ползли другие партизаны, и я чувствовал их готовность в любую минуту подняться в атаку.
Вдруг я увидел впереди что-то, напоминающее человеческую фигуру. Наверное, это был часовой. Я подполз к сербу и легонько толкнул его локтем. Он замер и тоже стал напряженно вглядываться в темноту. Мы подползли ближе. Да, это был часовой. Он стоял к нам спиной. Мы вплотную приблизились к нему и уперли дула автоматов ему в спину. Мой товарищ шепотом приказал:
— Руке у вис!
Солдат, медленно поднимая руки, осторожно обернулся и взволнованно спросил:
— Вы партизаны?
— Партизаны!
— Наконец-то, — с облегчением вздохнул он. — Мы вас давно ждем.
Примерно такой же разговор мы услышали недалеко от нас. Солдаты решили присоединиться к партизанам, они знали, что мы рядом, и ждали нас.
Уже через десять минут партизаны и солдаты обнимались. В имении мы обнаружили сложенные пирамидой винтовки. Несколько офицеров лежали на полу — связанные и обезоруженные.
Один солдат в очках, высокий, светловолосый и худой, кивнув в сторону связанного начальства, сказал:
— Полюбуйтесь на них! Они почти все такие. Хотя и понимают, что больше никому не нужны и не могут управлять, но не хотят добровольно уйти, держатся за власть до тех пор, пока их не свяжешь!
Как и предусматривал штаб, операция прошла успешно, без потерь.
МАТЕРИ
Я даже не заметил, как отбился от отряда. Вместе со всеми я выполнял приказ — под прикрытием оврага мы меняли дислокацию, стараясь избежать встречи с посланной против нас воинской частью. В овраге лежал густой туман, и из-за этого я потерял ориентировку. Видеть своих товарищей я не мог — только слышал их шаги. Но, странное дело, шаги отдалялись все больше и больше. И только выбравшись из тумана, я понял, что произошло. Оказывается, я шел по оврагу, который расположен параллельно тому, по которому продвигался весь отряд. Но параллельно они тянулись не больше с