«Эксплуатационный», – вывела Полинка.
– Интересно, кем мы станем? – шепотом спросила она.
– Инженерами, во всяком случае, – ответил я. – Это уж точно.
– Ну как же ты, Митя?! Ну смотри: вот лиловый. Что же ты? Вот к оранжевому ближе. Правда ведь, ребята, ближе к оранжевому?
Ребята молчали. Полинка расстроенно опустила на колени учебник физики.
– Урод – вот и все объяснение. Чего там… – сказал я.
Из нашего товарищества выбито первое звено. Это звено – я. Полчаса назад меня забраковали на медицинской комиссии. Вот уж чего не ожидал.
– Раздевайтесь, – сказала врач. – До пояса.
Я разделся. Прослушивала и выстукивала она меня с пятого на десятое. Я, конечно, не такой гигант, как Алексеич, но ведь сразу же видно закалочку.
– На юге загорали? – спросила врач.
– А что такое юг? – небрежно шевельнул плечом я.
Она рассмеялась.
Потом отошла в угол и стала шепотом произносить разные слова. По-моему, даже слишком громко. Проверила зрение.
– Не надо, не надо! – сказала, когда я начал читать самый нижний ряд букв.
А под конец раскрыла учебник физики на последней страничке – там, где вытянут полосочками солнечный спектр.
– Какой цвет?
Я назвал.
– А это?
Я опять назвал.
– Ну, а это?
И ткнула пальцем в какое-то хилое пятнышко. Я протер глаза. Черт его знает: не то зеленоватый, не то светло-коричневый.
– Ну, ну, – сказала она. – Это какой?
И снова палец ее замер на квадратике между двумя основными цветами.
Я молчал.
– Да-а, – протянула врач. – Как ни жаль, а документы придется вернуть. Нельзя вам учиться в нашем институте.
– Из-за таких пустяков? – спросил я как можно спокойнее.
– Хороши пустяки! На реке, товарищ, обстановка. Белые бакены. Красные бакены.
– Но ведь я же на гидрофак поступаю, – попытался я схватиться за последнюю ниточку.
– Неважно, – строго сказала она. – А если случится война? И вам поручат вести земснаряд? Что?
– Ничего. – Я еще заставил себя усмехнуться. – Война все спишет. Куда за документами?..
– А я, братцы, билеты в цирк купил, – сказал Алексеич. – На четверых…
– А он взял и умер, – сказал Женька. – Что ты его хоронишь?
– Я не хороню. Обидно просто. Там один при мне через двое очков смотрел – и ничего, пропустили.
– Конкурс, – сказал Женька. – У него дальтонизм. У тебя могли заворот кишок обнаружить. И привет.
Алексеич пропустил «заворот» мимо ушей. Он соображал вслух:
– Надо ему к декану пойти. Рассказать все: так, мол, и так. Говорят, декан у гидротехников справедливый. Я его видел. Лысый такой, здоровенный. На Стеньку Разина похож…
Странное у меня состояние. Вот сидят ребята, разговаривают обо мне в третьем лице. Еще не чужими, но уже далекими-далекими кажутся. Даже расположились на скамейке отдельно. А я – ломоть отрезанный. Торчу в стороне на заборчике. И так мне тоскливо. Оттого, что остался вдруг один. Оттого, что Полинка сидит не рядом, а напротив, между парнями, и смотрит на меня как на приговоренного. А больше всего оттого, что снова надо мне что-то решать. И еще, как назло, гидротехнический факультет кажется теперь самым лучшим на свете.
– Не пойду я к Стеньке Разину. И в цирк – тоже. А вы идите. Чего вам из-за меня сохнуть? Идите. Загоните лишний билет – купите даме мороженого…
Я чувствую, что меня разносит. Сейчас наговорю им обидного, а они не виноваты. Вон Полинка уже надула губы, а у Женьки удивленно светлеют глаза. Чтобы замять неловкость, я начинаю валять дурака.
– Пойду я лучше к физкультурнику. Прицеплю значок, мускулатуру продемонстрирую. Пусть вытягивает будущего чемпиона. Может, мне к нему для убедительности на руках войти, а? Вот так? – И я жму стойку прямо на земле.
А через несколько часов я впервые поссорился с Полинкой. Они, конечно, ушли в цирк. А я, понятно, ни у какого физкультурника не был. Проболтался по городу и вернулся в общежитие к вечеру. Ребят в комнате не было. Я постучал к Полинке.
Дверь открыла какая-то бледность в кудряшках и кокетливо сказала:
– А ее нет.
«Ладно, – зло подумал я. – Ладно. Черт с вами…» И снова ушел на улицу. Просто невозможно было сидеть одному в пустой комнате.
Я брел вдоль институтского скверика в самом раскиселенном состоянии и мечтал: вот сейчас неслышно подойдет Полинка, тронет за руку, так, как только умеет она одна, и скажет: «Ну куда ты пропал, Митька? Я тебя везде обыскалась». И тогда я осторожно уберу с ее лба эту бесконечно милую прядь и буду смотреть, как медленно она опадает обратно. А Полинка, забавно выпятив нижнюю губу, дунет на волосы, чтобы они не закрывали левый глаз.
А потом мы будем сидеть на скамейке, близко, плечом к плечу, и молчать. Потому что совсем не надо сейчас говорить и давать мне какие-то советы…
Так, без остановки, я и примечтал в дурацкую историю…
Это была типичная сцена. Здоровый подвыпивший парень, расставив руки, загородил дорогу девчонке. Девчонка сначала пятилась от него, пока не коснулась спиной штакетника. Тогда она решила, видимо, прорваться.
– Пустите! Да пустите же! – отчаянно колотила она его книжкой по рукам.
А что такому бугаю эти удары?
– Вот это ко-о-осы! – дурашливо тянул он и не опускал рук.
Косы действительно были редкостные. Темно-русые, толщиной каждая в руку, они, казалось, даже голову девчонки оттягивали назад.
– Эй, друг, – тронул я за плечо парня. – Ну чего ты к ней привязался?
Он повернулся и, как-то дико всхлипнув, изо всей силы ударил меня в ухо. Я почувствовал, как мотнулась в сторону голова, ослеп на мгновение и в следующий момент получил еще один удар, который отбросил меня к ограде. Теперь мы оказались лицом к лицу, и я увидел глаза парня. Может, свет луны так окрасил их, но это были страшные, побелевшие от бешенства глаза.
«Убьет», – подумал я.
– И-эх! – крикнул парень и, отскочив, занес обе руки.
И тут я встретил его левой в солнечное сплетение. Встретил скорее машинально, но, видно, попал точно. Парень как-то сразу обмяк. Тогда я, собрав силы, дважды ударил его в подбородок, и каждый удар звоном отозвался в моей голове. Он сел на тротуар сразу, будто из него вынули кости.
– Вам больно? – подбежала ко мне девчонка.
Теперь я понял, почему она откидывает назад голову. Это не из-за кос. Это от привычки смотреть снизу вверх: девчонка была совсем маленького роста. Маленькая и тонкая, как стебелек.
– Ничего, – сказал я. – Пойдем отсюда… Пойдем.
Мы прошли несколько шагов, и я подтолкнул ее в темную аллею.
– Пойдем сюда…
– Вы что? – встревожилась она. – Вы испугались?
– Нет… не в этом дело.
Мне не хотелось объяснять ей, что если этот верзила встанет, а он встанет, то будет безобразная, звериная драка, с кровью и катанием по земле. И мой бокс вряд ли поможет – я только что понял это.
На подбородок побежала теплая струйка крови.
– Давайте я… – потянулась девчонка, вытащив откуда-то из рукава малюсенький платок.
– Не порть платок. – Я сорвал листик и вытер кровь. – Ты откуда?
– Из Киева.
Она сказала мягко – «с Киева».
– Нет. Я про другое. Здесь откуда?
– А вон. – Она показала глазами на освещенные окна института. – Поступаю.
– Ага. Ну пойдем – провожу. Зачем же ходишь одна так поздно? Здесь не Киев.
– Где это тебя, старик? – испуганно спросил Женька, приподнимаясь.
Они сидели втроем и пили чай. Хозяйничала, наверное, Полинка, потому что тумбочка была уставлена баночками-скляночками.
– Подрался, – буркнул я. – За девушку вступился.
– За девушку? – сказала Полинка и вроде бы даже растерянно опустила стакан.
И здесь такая жгучая обида вдруг затопила мое сердце! На комиссии забраковали! Какой-то гад ни за что набил морду! Друзья тоже хороши – цирк им дороже!
А теперь и Полинка! Ну зачем она так? Неужели думает, что я слепой? Не замечаю, как они, забываясь, смотрят друг на друга с Женькой? А если слепой, и дурак, и все мне только кажется, то почему она сегодня тоже ушла?! Почему не случилось то, о чем мечтал я в сквере?!
– Да, за девушку! – вызывающе сказал я, почти крикнул, и прямо посмотрел ей в глаза. – За очень красивую! Из Киева. Мы с ней отлично погуляли. Папа у нее, между прочим, в Киеве – генерал!
Папу-генерала я непонятно зачем придумал только что. И вид у меня был, наверное, отчаянно глупый, потому что Алексеич вскочил, оттеснил меня в угол и умоляюще зашептал:
– Что ты, Митяй? Митя, зачем ты так? За одну девушку вступился. Другую обижаешь!
А Полинка встала, теперь уже и в самом деле растерянная, и вышла из комнаты.
Остались на тумбочке баночки-скляночки.
Утром к нам пожаловала комендантша. Мы еще лежали под одеялами. Правда, Женька и Алексеич уже с книжками в руках.
– Долго спите, молодежь, – физкультурным голосом сказала комендантша и прицелилась глазом на Женькин «Беломор». – Не возражаете? – решительно вытряхнула она последнюю папиросу.
Женька не стал возражать.
– Кто староста комнаты? – спросила комендантша, прикуривая.
Староста был я.
– А который из вас Агарков?
Агарков тоже был я.
– Сдадите постель кастелянше, Агарков, – сказала она, – с одиннадцати до часу.
И вышла. Осталось только перистое облачко дыма.
– Как сон, как утренний туман, – сказал Женька.
Я встал и начал одеваться. Ребята почему-то вели себя абсолютно спокойно. Ни гу-гу. Только когда я взялся за дверную ручку, Алексеич заметил ласковым голосом:
– За документами, Митя, рановато.
– Ничего, – бодро сказал я. – Подышу воздухом.
В скверике, на полукруглой площадке, спиной к цветнику стояла вчерашняя девчонка. А перед ней на скамейке сидело… раз, два, три, четыре, пять. Мамочка! Шесть парней. Вот это свита! Где только они вчера были, голубчики?
Девчонка, видимо, держала свой секстет в строгости. Дирижируя худенькой ручкой, она читала им книгу, и рыцари преданно смотрели ей в рот. Между прочим, косы у нее оказались не темно-русыми, как мне показалось в сумерках, а классически каштановыми, если, конечно, этот цвет так назывался. А глаза – классически голубыми.