– Здравствуйте, – приветливо сказала она. – Хотите с нами заниматься? У нас бригада.
– Гутен морген! – ответил я. – Нет, спасибо. У меня собственный метод. Индивидуальный.
– Вы, наверное, уже приготовились? – вздохнула девчонка.
– Да-а, в основном. Прогнал на четыре раза.
Парни смотрели на меня, как вьючные мулы на своего необъезженного собрата.
Я сделал ручкой и с независимым видом зашагал прочь.
– Кому непонятно, мальчики? – скучным голосом спросила за моей спиной девчонка.
Я ушел в глубину сквера, выбрал скамейку, достал из кармана справочник для поступающих, лист чистой бумаги и принялся решать невеселый кроссворд. Выписал все здешние институты, с адресами и факультетами. Торопиться мне было некуда, и я красиво выводил:
1. Инженерно-строительный
а) архитектурный,
б) ПГС,
в) гидротехнический,
г) канализация и водоснабжение.
Потом стал вычеркивать. Исключил педагогический, загадочный НИИГАиК. Поставил большой жирный крест на водном. Скоро незачеркнутыми остались два слова: инженерно-строительный, гидротехнический.
Здесь, в дальнем уголке скверика, уже можно было заметить, как рождается осень. Один желтый лист, а может, он был ближе к оранжевому, даже сорвался и, перевернувшись несколько раз, стукнулся о дорожку зубчатым своим боком. И сразу на том месте, где он висел, образовалась дырочка, и в нее стало видно одно из институтских окон. Я прикинул по вертикали – приблизительно пятый этаж. На четвертом и пятом – общежитие. Прикинул по горизонтали – получилось, что окно Полинкино. Я постарался не шевелить головой – откроется окно или нет?
Какой-то проспавший утренний холодок парень делал обстоятельную зарядку. Он пробежал мимо меня, высоко и правильно вскидывая бедро. Потом еще раз. Окно все не открывалось. Парень закончил третий круг. Выдыхательно помахал руками, сел рядом.
Заглянул в мой листочек и громко сказал:
– В строительный документы уже не принимают. Я знаю, у меня туда кореш поступает…
Я промолчал.
– А на гидрофак – тем более, – добавил он. – Там конкурс – шесть человек.
Я зачеркнул последние два слова и поднялся. Теперь было вполне не рано забирать документы.
В комнате приемной комиссии сидела только секретарша, та самая, с золотыми нашивками на рукаве.
– Агарков, Агарков, – сказала она. – Что-то такое, не могу вспомнить… Да! Вас просили зайти в деканат.
– Ничего не понимаю, – сердито сказал декан. – Вы же почти круглый отличник – и забираете документы. Передумали? Так у нас другие факультеты есть. Да и поздно передумывать.
Я объяснил ему, в чем дело. Декан слушал, приговаривая «так-так», и вроде веселел. Потом, неожиданно переходя на «ты», спросил:
– Что ж, черное от белого не отличаешь?
– Черное от белого отличаю, – сказал я.
– Какой цвет? – вдруг ткнул он кривым мундштуком трубки в карту, прямо в Советский Союз.
– Красный.
– А это? – Он поднял авторучку.
– Голубой.
– А лысина моя какого цвета? – закричал декан.
– Голова у вас розовая, – сказал я.
– Голова! – фыркнул декан. – Какого же они черта!..
Я пояснил, что путаюсь только в оттенках.
– Ишь ты, – явно издеваясь, сказал декан. – Серьезный недостаток. А ну-ка, пойдемте к этой мадам.
Уже в коридоре он остановился и, больно взяв меня за руку, сказал:
– Кстати, дорогой, как будущему гидротехнику, вам надлежит запомнить: земснаряд никуда вести не надо. Это судно не управляемое, а буксируемое. Го-ло-ва!
…Алексеич зубрил физику.
– Ну? – отбросив учебник, спросил он. – Помог лысина?
– Мировой дядька! – сообщил я, не успев даже подумать, откуда он знает, что я был у декана. – Просто замечательный дядька!
– А ну-ка, какой цвет? – спросил Женька, поднимая синюю ученическую тетрадь.
– Черный цвет! Зеленый! Бутылочный! Серо-буро-малиновый! Черт полосатый! – Я повалил Женьку на кровать и начал дубасить кулаками по спине. – Коричневый! Бордовый!..
– Митя, – остановил меня Алексеич. – Побереги энергию. Физика послезавтра.
Да, послезавтра физика – первый экзамен.
А я не прочитал ни странички. И как раз по физике-то у меня четверка.
– Физик у нас, ребята, между прочим, был… Враг народа.
– Ого! – сказал Женька. – Школу поджег?
– Да нет. В тюрьме за что-то сидел. И вообще темная личность. Я ему на экзамене трансформатор сжег.
– Двойка? – спросил Женька.
– Нет, четверка.
– Ну какой же он враг народа? Это ты враг прогресса.
– Заткнитесь, – сказал Алексеич и встал.
И сразу половина комнаты стала полосатой из-за его тельняшки.
– Ты, Митя, когда последний раз шамал?
– Вчера утром.
– Вот, – покачал головой Алексеич, – видали йога? Давай за Полинкой – и в столовую. Ну что ты окаменел, генеральский зять? Давай, давай, она же еще ничего не знает. Да есть у тебя совесть или нет?
И чуть не выдвинул меня за дверь вместе с кроватью, за которую я уцепился.
Наверное, это был такой счастливый день. Полина первым делом обследовала мое ухо.
– Распухло. Будешь еще гулять с посторонними красавицами?
– Ладно, – сказал я. – Довожу до сведения: был у декана…
– Он был, – дернула плечом Полинка. – Да Алексеич и Женя еще вчера к нему ходили. Сразу же, перед цирком. Съел?
Я съел. Проглотил не пережевывая. Ну хватит! Идиотских положений больше не будет. Отходил в несчастненьких. Оттенки кончились. Начинаются основные цвета – экзамены.
– Хорошо-о! – говорит Алексеич с какой-то зябкой бодростью, словно только что выскочил из-под холодного душа. – Ух, хорошо.
Хорошо… Впрочем, у него-то не совсем. У него – посредственно. У меня – отлично. Мы с ним сдали физику. Женька с Полинкой написали сочинение. Они в другом потоке.
Мы сейчас все в одном потоке – в уличном. Мы шагаем легко и четко, как на параде, и милиционеры сигналят нам полосатыми, как Алексеичева тельняшка, жезлами: путь открыт!
Все пути открыты! Все дороги ясны. Прав Алексеич: хорошо жить на свете! Только… Только впереди идет Полинка – узкоплечая, стройная, с тонкими, изящными, как у танцовщицы, руками. Она знает, что мы смотрим на нее, и дурачится. Надела мохнатую кепку Алексеича, чуть пританцовывает на ходу и через плечо улыбается нам, морща нос.
– Ах, ребятишки, ребятишки, – совсем уж растроганно бормочет Алексеич и обнимает меня за плечи. – Никогда больше не ссорьтесь. Слышишь, Митя?
Ах, милый человек, Алексеич! Неужели он совсем ничего не замечает? Не видит, как все дальше и дальше уходит от меня Полинка?
«Женя рассказывал… Женя считает… Женя передумал… Женя, Женя, Женя!» – без счета повторяет она. Просто удивительно, когда успел молчальник Женька рассказать ей столько историй, высказать столько мнений, обнаружить столько желаний?
Я осторожно высвободил плечо из-под тяжелой руки Алексеича. Успокойтесь, дорогой товарищ Черданцев! Кажется, мы никогда больше не поссоримся.
В кинотеатре Полинка вдруг закапризничала.
– Ты сядешь рядом со мной, – сказала она.
– Мне и здесь хорошо, – ответил я, оставляя между нами Женьку и потом Алексеича.
– Нет, ты сядешь с этой стороны. – Полинка бросила кепку на крайнее кресло. – Вот сюда.
Наступило замешательство. Ребята стояли. Алексеич простодушно улыбался. На лице у него было написано совершенно определенно: ну что ж ты, чудак, ломаешься? Женька, как и я, понял, наверное, смысл этой вспышки. Он терпеливо ждал, слишком пристально рассматривая экран.
Я обошел ряд кругом, поднял кепку, сел и сказал как мог просто:
– С Алексеичем бы я мнениями обменивался по ходу. Не люблю, понимаешь, молча смотреть.
– А? – повернулась Полинка. – Мнениями? Поговоришь со мной…
Жужжит за спиной движок. Тянется через весь зал тоненький желтый лучик. На экране мужественный человек красиво любит растерявшуюся, беспомощную женщину. А если скосить глаза чуть в сторону, то можно разглядеть, как в темноте встретились их руки.
«Хорошо поговорили», – думаю я и незаметно вытираю слезы мохнатой кепкой Алексеича.
– Побродим? – предлагает Женька и переводит ожидающий взгляд с меня на Алексеича.
– Нет, – говорит Алексеич. – Я на боковую. Эх, и спать же буду сегодня!
Полинка смотрит вниз, молчит и вращает туфельку, словно растирая что-то на асфальте. Они стоят близко друг к другу, напротив нас, и я чувствую, как вырастает между нами стенка, по неписаным законам которой мне тоже полагается зевнуть и присоединиться к Алексеичу. Но я заставляю какую-то пружину внутри себя распрямиться, шагаю через вязкую пустоту, беру Полинку под руку.
– Побродим, – говорю я и твердо гляжу на Женьку.
Женька опускает глаза:
– Нет, пожалуй, и я – спать.
…Мы гуляем с Полинкой. Мы добросовестно обходим кругом институт. Девятьсот сорок восемь шагов. И ни одного слова. Второй такой круг я не выдержу. Я завою.
– Домой, Поля?
– Да.
Вот и кончился первый день экзаменов.
Алексеич, оказывается, любит оперетту. Мы собрались на «Сильву». Он в этот день получил очередную тройку, но все равно до самого вечера насвистывал «Без женщин жить нельзя на свете, нет…».
– Оперетка вообще-то не первый сорт – хабаровская, – сияя, говорит он. – Ну ничего – зато оперный здешний посмотрим… «Сильва, ты меня не любишь!..»
К нам поселили четвертого. Его зовут Гена. Он из Якутии. Кажется, парень ничего. Тихий, розовощекий. Все хочет с нами подружиться. По вечерам организовывает чай. Приносит батоны, любительскую колбасу в прозрачной бумажной обертке и деньги не берет. Мне Гена одолжил пиджак. Увидел, что я натягиваю куртку, и сказал:
– Возьми надень.
Пиджак был только чуть-чуть узковат в плечах, а так подходящий. И еще Гена понацеплял для чего-то столько разных значков, что хватило бы четверым спортсменам. Я попробовал снять их. Нехорошо. Все лацканы в дырках. Привинтил обратно.