– На что ловите? – спрашиваю.
– На червячка, дорогой товарищ, – елейным голосом отвечает «истребитель». – На червячка ловлю. Одна у нас у всех наживка.
– А прикорм? – не отступаю я. – Мы вон тоже на червяка, однако же…
– Что прикорм, – вздыхает «истребитель» и, фарисейски закатывая глазки, начинает вещать: – Прежде всего, дорогой товарищ, я хожу не за рыбой. Я хожу за удовольствием. Рыба меня, любезный друг, интересует в последнюю очередь…
Вот гад! Рыба его не интересует. А в лодке обессиленно пошевеливают жабрами пять упитанных карпов.
– Не разговаривайте с этим человеком! – кричит Артамонов, раньше меня всё оценивший. – Это низкий, отвратительный человек! Не смейте с ним разговаривать!..
На подходе к даче Артамонова мы становимся комическими персонажами традиционной инсценировки.
– Идут! Идут! – возбуждённо переговариваются артамоновские дамы, из-под козырьков ладоней высматривая кого-то за нашими спинами.
– Ой, а рыбы-то, рыбы!..
– Едва несут, бедные.
– Аж согнулись…
Мы не расположены к шуткам, но артамоновские дамы не замечают этого.
– Героям путины! – скандируют они. – Передовикам китобойного промысла – наш привет! Ту-у-ру-ру-рам-тарам-там-там!..
На звуки туша выходит из калитки своей дачи Викеша. В руках у него полуметровый судак. Хвост рыбины волочится по земле.
– Сбросимся, мужики, – нахально издевается Викеша.
Викеша рыбачит по-своему. Про наш способ он отзывается презрительно: «На одном конце – червяк, на другом конце – прошу прощения…» Сам же Викеша раз в неделю седлает «москвича», уезжает на левый берег Оби и там, в запретной зоне, покупает рыбу у подозрительных личностей. Личности эти – небритые, с разбойными глазами – прогуливаются, руки в брюки, вдоль берега, ведут сочувственные разговоры с работниками рыбоохраны, а когда заезжий человек поинтересуется конфиденциально: «Как насчёт рыбки?» – не глядя на него, скажут: «Давай по-быстрому червонец и копай вон там под кустиком». Клиент раскопает носком ботинка песочек – и найдёт там судака, нельму, а то и кастрючка.
– Вы браконьер! – заносчиво говорит прямой человек Артамонов.
– Кто? Я? – моргает глазами Викеша. – Здравствуйте!.. Я что, ловил её? Я купил – и всё. Деньги – товар, товар – деньги.
– Значит, вы пособник. Вы поощряете хищнические инстинкты, покупая рыбу у браконьеров.
– Ну, я не буду больше, – повинно склоняет голову Викеша. – Буду в магазине покупать. – Он подмигивает артамоновским дамам, с живейшим интересом слушающим дискуссию. – С завтрашнего дня начинаю только в магазине брать. Знаешь ты этот магазин? Покажи – где он?
Артамонов не знает такого магазина.
Дамы от восторга хлопают в ладоши. Они полностью на стороне Викеши.
– Хорошо, – не сдаётся Артамонов. – Вам очень нужен этот судак? Можете вы без него обойтись?
Викеша задумывается. На него это не похоже, но тут он задумывается. И, подумав, честно отвечает:
– Могу… Я много без чего могу обойтись. Только почему я специально должен обходиться? Другие же не обходятся. Не считают нужным. Вот, слушай, я тебе про один буфет расскажу…
Историю эту мы слышали не раз.
Викеша как-то попал в удивительный, фантастический буфет. Привёл его туда бывший школьный товарищ. Им захотелось почему-то закусить грудинкой, именно грудинкой, а не чем другим, и товарищ сначала позвонил по телефону. «Дуся! – сказал он. – Привет! У тебя сегодня есть, что под бюстгальтером носят? (Остроумный человек был товарищ.) Есть, да? Ну, сейчас подъедем».
И они подъехали. Странный это оказался буфет. Баранину там называли баранинкой, воблу – воблочкой, икру – икоркой. Зато посетителей: Иван Петрович, Николай Васильевич, Раиса Прокофьевна…
Викеша хотя и заробел перед незнакомыми людьми (покупатели в большинстве своём были важные из себя люди, высокие, с развёрнутыми, даже откинутыми назад плечами), однако по настоянию друга отоварился дефицитом на целых полгода. Поскольку имелось в буфете всё: осетрина и буженина, крабы и стерлядь, иваси и караси. Не говоря уже о грудинке, которой Дуся хотела отвесить им четыре кило, но товарищ сказал, что достаточно двухсот граммов.
– Так будем мы варить уху или нет? – сердито спрашивает Викеша, раздразнивший себя рассказом о чудесном буфете.
Он отрубает – в общий котёл – голову судака с добрым куском мяса, и мы варим полубраконьерскую уху.
Приготовленная на костре в закопчённом чугунке, пахнущая дымом, она так обжигающе горяча, так вкусна и ароматна, что перед ней бледнеют деликатесы всех закрытых буфетов мира…
2 июля в 15 часов 30 минут по Центральной улице пронесли первый огурец. Нёс его высокий прямой старик с львиной гривой бывшего первого любовника. Несмотря на послеобеденный зной, старик был одет в крахмальную рубашку с галстуком и строгий чёрный пиджак. Голову его прикрывала твёрдая соломенная шляпа.
Огурец был завёрнут в чистый носовой платок. Старик нёс его так, словно поддерживал приклад ружья, взятого по команде «На плечо». Рядом, столь же сосредоточенно, вышагивал внук-октябрёнок в парадных шортах с наведёнными стрелками.
Откуда-то все узнали, что несут именно первый огурец. Очередь возле телефонной будки расступилась почтительно, пропуская деда с внуком. Старик принял это как должное, поблагодарил чуть заметным кивком, ни на кого конкретно не взглянув.
В будке старик прежде всего бережно положил свёрток на полочку и откинул концы платка. Потом достал очки и водрузил их на место, внушительно шевельнув мохнатыми бровями. Потом, каждый раз фиксируя палец в дырочках телефонного диска, набрал номер.
– Бабуля? – сказал он поставленным голосом. – Здравствуй… Так вот, докладываем: сегодня сняли первый огурец. Да-да, здесь, со мной. И Митя тоже здесь. Какой из себя? Минуточку. – Старик вынул из кармана сложенный вчетверо календарный листочек, развернул его и, сдвинув очки на лоб, прочёл: – Длина – восемь с половиной сантиметров, толщина по периметру – семь… Пупырышки? Имеются, имеются пупырышки. Весь в пупырышках. Спасибо. Спасибо, бабуля. И тебя с тем же. Нет, не трогаем. Ждём. Не задерживайся. Конечно, возьми такси…
Повесив трубку, старик вновь укутал огурец. Крохотный зелёненький огурчик с доверчивым белым носиком, с нежными пупырышками, с хвостиком, покрытым белёсыми волосками, покоился в большой его руке, как птенчик в гнёздышке.
Минута торжественного молчания наступила в очереди. Никто даже не поспешил тотчас занять освободившуюся будку – все глядели вслед удалявшимся деду и внуку. Вот оно – свершилось! Сделан почин, пусть на чужой пока грядке. Теперь полезет, попрёт огородная живность, начнёт тяжелеть и наливаться, гнуть долу ветви. Не зря пахали и боронили, вносили подкормку, укрывали от заморозков, поливали и пасынковали…
Супругу моё известие о появлении в пределах кооператива первого огурца расстроило.
– Ну вот, сон в руку, – подавленно сказала она.
С тех пор, как мы завели дачу, жену преследует один и тот же кошмарный сон. Ей снится изобилие в соседских огородах. Гроздья красных помидоров сгибают там кусты, кабачки величиною с месячных поросят белеют в грядках, курчавится цветная капуста. А наш огород мёртв. Голая земля потрескалась от жары, чахнет всё ещё пригнутая малина, пустою гробницей зияет парник. И хотя, проснувшись, жена вспоминает, что сделала всё не хуже людей – успела вовремя вскопать, засеять и обиходить свой участок, сон повторяется снова и снова. Он прямо измучил жену. И меня тоже. Жена всегда была мастерица видеть кошмарные сны, но раньше хоть было какое-то разнообразие. Однажды ей, помню, приснился сон весьма даже романтичный: как будто она террористка, бросила бомбу в какую-то королеву с шестимесячной завивкой, ехавшую на слоне, королева не пострадала (они всегда почему-то не страдают), а вот слону оторвало хобот. И жену, естественно, собираются казнить. Если она не пришьёт хобот обратно. Кое-как ей удалось проснуться – за минуту до казни.
Огородный же кошмар казнит её каждую ночь. А теперь он и сбываться начал: люди вон урожай собирают, а у нас всё ещё одни зелепутки.
Неожиданно история с огурцом взволновала свояка, который до этого вообще никакой растительности вокруг себя не замечал. Он забрался в огуречную грядку и, пока женщины всполошенно атукали на него, отыскал целых два огурца. Вполне приличных. У одного даже бочок успел слегка пожелтеть.
– Так у нас что, и помидоры тоже будут? – спросил изумлённый свояк. – Вы помидоры-то сажали?
– Здравствуйте! – гордо ответили женщины (они, конечно, проглядели огурцы, но теперь делали вид, что ничего такого не произошло). – Разуй глаза-то. А за домом что? – И сунули свояка носом в помидорную плантацию.
Свояк, воздев к небу руки с зажатыми в них огурцами, издал торжествующий клич. Наконец-то он был отмщён. И пусть не знали про это его обидчики. Важно, что знал он сам.
Нынче весной свояка жестоко оскорбили. Нанесли удар по его достоинству и убеждениям.
Случилось это на базаре, куда свояк был послан купить килограммчик-другой ранних помидоров. Получил он такое поручение впервые за последние двадцать пять лет – и, конечно, не узнал базара. Свояк помнил ещё шумные послевоенные «толчки» смешанного промтоварно-продуктового направления, где торговались до хрипа, до битья шапками оземь, а тут увидел прекрасное крытое помещение вроде хоккейного стадиона с множеством культурных прилавков и спокойными интеллигентными очередями. В одну такую очередь, к весёлому южному человеку, он и пристроился.
Очередь, между прочим, неплохо двигалась. Продавец – товарищ, видать, опытный – взвешивал быстро. И не мелочился. Если, допустим, вес граммов на пять перетягивал, он не менял помидор на другой, помельче – отпускал так, с походом. Но, с другой стороны, и покупателям не разрешал копаться, выбирать. Да, собственно говоря, и выбирать-то особенно не было нужды. Помидоры товарищ предлагал довольно ровные и мало побитые. Если учитывать длительный перелёт их в наши края, то, можно сказать, вообще целые. Так что задержек не возникало. Пока не приблизился к продавцу свояк.