И в каждой, наверно, полно мёду. Интересно, такой же ли он сладкий, как у тех маленьких лесных пчёлок?
Под самой кручей стоял почерневший от старости ольховый пень. Недолго думая, Мишка вскарабкался на него. Да нет, — где там достать! Мишка спустился и полез вверх по круче. Ласточки всей стаей закружились над ним и прямо оглушили его своим криком. Ну да пусть: лишь бы не жалили! Ни одна не ужалила, и Мишка стал карабкаться в гору храбрее.
А гора песчаная. Мишка старается, лезет, а песок под ним осыпается. Мишка сильней нажимает, песок скорей осыпается. Мишка ворчит, сердится! Наддал со всей силы. Глядь, — что такое? — вся круча поехала! И он с ней едет, едет и приехал как раз на то же место, откуда полез в гору…
Сел Мишка и думает: «Как же теперь быть? Этак ввек никуда не влезешь». Ну да ведь Мишка — башка: живо придумал, как горю пособить. Вскочил, да назад по речке, откуда пришёл. Там без труда забрался по траве на невысокий берег и опять сюда, к обрыву. Лёг на брюхо, заглянул вниз: тут они, ласточкины дупла, прямо под ним! Только лапу протянуть. Лапу протянул, — нет, не достать!..
А ласточки над ним вьются, пищат, жужжат! Надо скорей. Посунулся осторожно ещё вперёд, обе лапы тянет, — вот уж, было, совсем достал, да — кувырк! Ах ты, глупая ты, толстая, тяжёлая медвежья башка! Ну, куда такую башку годовалому медвежонку? Ведь перевесила…
Летит Мишка под кручу, через голову кувыркается, только пыль столбом! Летит вниз, сам себя не помнит, да всё шибче, шибче… Вдруг — раз! — его кто-то по лбу. И стоп: прикатил Мишка, сидит…
Сидит качается: очень здорово его по лбу треснули. Чихает сидит: в нос песку набилось. Одной лапой шишку трёт на лбу: большущая шишка на лбу выскочила! Другой лапой глазёнки протирает: полны глаза песку да пыли. Ничего толком перед собой не видит. Только будто маячит перед ним кто-то высокий, чёрный…
— А-а-а, так это ты меня по лбу! — Мишка взревел. — Я ж тебя!.. Ррразоррву!
Пал на четвереньки, встал на дыбы — лапы над головой, — да рраз! — со всей силы чёрному в грудь. Тот с ног. И Мишка не удержался: за ним следом. Да оба, обнявшись, и бултыхнулись в воду!
А под обрывом омут-то глубокий… Ушёл Мишка в воду весь с головой. Ну, ничего: всплыл всё-таки. Лапами заработал, чёрного от себя оттолкнул: чёрный тоже всплыл. Мишка кое-как лягушкой, лягушкой, до того берега вплавь. Выскочил на берег и без оглядки, полным ходом мах-мах — в лес!
Береговушки за ним тучей мчатся. Кричат:
— Грабитель! Разоритель! Прогнали, прогнали!
Мишке и оглянуться некогда: вдруг там за ним ещё тот, чёрный, гонится? А чёрный в омуте плавает: это пень. Высокий, почерневший от старости ольховый пень. Никто Мишку по лбу не стукал: сам Мишка на пень налетел, лбом об него стукнулся, как с кручи-то летел.
Башка-то у Мишки башка, а сам ещё маленький. Многому ещё учиться надо без мамы. Хорошо, что такая крепкая башка.
Что, у медведя зелёные глаза?
У медвежат радужка глаз зеленоватая. С возрастом она светлеет и становится желтовато-зелёной или жёлтой.
Почему медведь сидит как человек?
Сидячую позу часто принимают медвежата и медведица. Взрослые медведи-самцы делают это гораздо реже. Например, при кормёжке на овсяном поле, когда зверь лёжа и сидя загребает лапами овсяные метёлки и лакомится полусозревшими — «молочными» зёрнами. Ведь звери тоже устают и дают передышку лапам.
Почему медведь так любит мёд?
Медведи — бурый и гималайский — неисправимые сладкоежки. Они могут себе позволить угоститься мёдом, поскольку прекрасно лазают по деревьям. Собаки, например, также любят сладкое, но они не верхолазы. А куница — верхолаз. Даже зимой она делает набеги на пчельники, где размещают пчелиные ульи пасечники. Умудряются пролезть под крышку улья за мёдом. А вот белка мёд не любит.
Как мог медведь перепутать дома береговушек с пчелиным ульем? Ведь они мёдом не пахнут?
Конечно же медведь не перепутал гнездовье ласточек-береговушек с пчелиным ульем. И не за мёдом он так старательно лез на песчаный обрыв, а за птичьими яйцами, до которых косолапый большой охотник. Он часто разоряет гнёзда уток-гоголей и лутков, которые устраивают их в старых дуплах. Не прочь медведь разломать и дуплянки — деревянные «домики», которые развешивают в лесу для привлечения гнездования скворцов, синиц и мухоловок.
Как медведи плавают?
Нельзя сказать, что бурый медведь — большой любитель плавать. Однако же воды он не боится и при необходимости вплавь преодолевает водные преграды. Плывущий зверь гребёт передними и задними лапами, сильно погружаясь в воду. Отфыркивается, когда вода попадает ему в ноздри.
Задерихвост
Хищник должен прятаться, если хочет подтаиться к добыче. Большой медведь бесшумно крался по лесу, осторожно переступал голыми подошвами через сухие сучки.
Впереди на опушке была куча хвороста. За ней — луг. Там паслись кони. Они часто поднимали головы, нюхали ветер. Но ветер дул от них на кучу. Кони поворачивали головы против ветра и ни чуять, ни видеть хищника не могли.
Вдруг из хвороста, как пузырёк из лужи, выскочил крошечный Задерихвост — птичка ростом с сосновую шишку; носик востренький, тельце орешком, хвостик торчком.
И шныряет он всегда понизу. Как от него спрячешься, когда у тебя ноги, и ступают они по земле? Медведь пал на брюхо, вжался в мох. Да уж поздно: заметил его Задерихвост. Да как затрещит!
И откуда у крохи такой голос: за тысячу шагов вздрогнешь! Кони заржали, умчались.
В ярости вскочил медведь, кинулся ловить нахального малыша. Вмиг раскидал всю кучу хвороста.
А Задерихвост мышонком проскользнул у него между ног и вспорхнул на дерево. Поди поймай его там! Всю охоту испортил медведю. С головой его выдал. И хвостик торчком!
Почему ласточки — береговушки?
В отличие от деревенских и городских ласточек, сооружающих гнёзда-получашечки из комочков глины, смоченных собственной слюной, береговые ласточки роют глубокие норки в береговых обрывах. Отсюда и название — береговушки. Береговушки не гнездятся поодиночке, а образуют колонии, которые могут насчитывать сотни пар.
Что за дерево такое — ольха?
Ольха серая — дерево скромное и особого внимания к себе не привлекает. Кора у неё серая, ствол — часто корявый. Однако древесина у ольхи — необычная, светло-оранжевого цвета. В отличие от других, ольховые листья осенью не желтеют и не краснеют. Поздней осенью на землю зелёными ложатся.
Что за птичка Задерихвост?
Задерихвост — это крапивник, миниатюрная птичка со вздёрнутым вверх хвостиком. С ранней весны до поздней осени невидимка-крапивник шныряет в зарослях крапивы или малины. Выдаёт себя лишь трескучим криком: «тик-трик-тррр…».
Мастера без топора
Загадали мне загадку: «Без рук, без топорёнка построена избёнка». Что такое? Оказывается, — птичье гнездо. Поглядел я, и верно!
Вот сорочье гнездо: как из брёвен, всё из сучьев сложено, пол глиной вымазан, соломкой устлан, посерёдке вход; крыша из веток. Чем не избёнка? А топора сорока никогда и в лапках не держала. Крепко тут пожалел я птицу: трудно, ох как трудно, поди, им, горемычным, свои жилища без рук, без топорёнка строить! Стал я думать: как тут быть, как их горю пособить? Рук им не приделаешь. А вот топор… Топорёнок для них достать можно.
Достал я топорёнок, побежал в сад. Глядь, козодой-полуночник на земле между кочек сидит. Я к нему:
— Козодой, козодой, трудно тебе гнёзда вить без рук, без топорёнка?
— А я и не вью гнёзда! — говорит козодой. — Глянь, где яйца высиживаю.
Вспорхнул козодой, а под ним ямка между кочек. А в ямке два красивых мраморных яичка лежат. «Ну, — думаю про себя, — этому ни рук, ни топорёнка не надо. Сумел и без них устроиться». Побежал дальше.
Выбежал на речку. Глядь, там по веткам, по кусточкам ремез-синичка скачет, тоненьким своим носиком с ивы пух собирает.
— На что тебе пух, ремез? — спрашиваю.
— Гнездо из него делаю, — говорит. — Гнездо у меня пуховое, мягкое, — что твоя варежка.
«Ну, — думаю про себя, — этому топорёнок тоже ни к чему — пух собирать…»
Побежал дальше. Прибежал к дому. Глядь, под коньком ласточка-касаточка хлопочет, гнёздышко лепит. Носиком глинку приминает, носиком её на речке колупает, носиком носит.
«Ну, — думаю, — и тут мой топорёнок ни при чём. И показывать его не стоит». Побежал дальше. Прибежал в рощу. Глядь, там на ёлке певчего дрозда гнездо. Загляденье, что за гнёздышко: снаружи всё зелёным мхом украшено, внутри — как чашечка гладкое.
— Ты как такое себе гнёздышко смастерил? — спрашиваю. — Ты чем его внутри так хорошо отделал?
— Лапками да носом мастерил, — отвечает певчий дрозд. — Внутри всё цементом обмазал из древесной трухи со слюнкой со своей.
«Ну, — думаю, — опять я не туда попал. Надо таких искать птиц, что плотничают». И слышу: «Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!» из лесу. Я туда. А там дятел. Сидит на берёзе и плотничает, дупло себе делает — детей выводить.
Я к нему:
— Дятел, дятел, стой носом тукать! Давно, поди, голова разболелась. Гляди, какой я тебе инструмент принёс: настоящий топорёнок!
Поглядел дятел на топорёнок и говорит:
— Спасибо, только мне твой инструмент ни к чему. Мне и так плотничать ладно: лапками держусь, на хвост обопрусь, пополам согнусь, головой размахнусь, носом ка-ак стукну! Только щепки летят да труха!
Смутил меня дятел: птицы-то, видно, все — мастера без топора.
Тут увидел я гнездо орла. Большущая куча толстых сучьев на самой высокой сосне в лесу. «Вот, — думаю, — кому топор-то нужен: сучья рубить!»
Подбежал к той сосне, кричу:
— Орёл, орёл! А я тебе топорёнок принёс!