Рознял орёл крылья и клекочет:
— Вот спасибо, парнишка! Кинь свой топорёнок в кучу. Я сучков на него ещё навалю — прочная будет постройка, доброе гнездо.
Что за птица — козодой?
Козодой — сумеречная и ночная птица. Днём он прячется под кучей валежника или сидит на дереве, распластавшись вдоль ветки. Коричневато-пёстрое оперение делает его совершенно незаметным. Козодой не строит гнёзда. Кладка состоит из пары яиц с скорлупой, похожей на мрамор с серыми пятнамиразводами.
Кто такой ремез?
Ремезы — маленькие рыженькие синички со светлым брюшком и чёрной полоской, проходящей через глаз. Они строят гнёздышко, удивительно похожее на белую рукавичку с круглым отверстием на конце «большого пальца». В качестве строительного материала ремезы используют растительный пух и волокна. Стенки «рукавички» получаются мягкими, но очень прочными. Повторно гнездо ремезы не используют.
Так ли хорошо гнездо дрозда?
Певчий дрозд — отменный «строитель». Своё гнездо — глубокую чашу — он сплетает из сухих травинок, а изнутри щедро обмазывает глиной, добавляя в неё древесную труху. Когда «штукатурка» высохнет, самка откладывает 4–7 ярко-голубых яиц. В гнезде не бывает подстилки, и яйца лежат на голой «штукатурке». Постройка обычно располагается на высоте 1–3 м от земли.
Почему у орла такое гнездо?
Орлы — крупные птицы с размахом крыльев до 1,5–2 м. Образовавшаяся пара всю жизнь живёт вместе. Гнездо они строят под стать своим размерам — огромное, иногда диаметром до 3 м, выкладывая его из сучьев на вершине высокого дерева. Птицы занимают гнездо из года в год. Каждую весну они слегка его достраивают, принося и укладывая сухие ветки.
Музыкант
Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и старался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику:
— Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружьё. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу.
Старик отложил скрипку, расспросил колхозника, где он видел медведя. Взял ружьё и пошёл в лес. В лесу старик долго искал медведя, но не нашёл даже и следа его.
Устал старик и присел на пенёк отдохнуть.
Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: «Дзенн!..» Красивый такой звук, как струна пропела.
Немного погодя опять: «Дзенн!..»
Старик удивился: «Кто же это в лесу на струне играет?»
А из лесу опять: «Дзенн!..» — да так звонко, ласково.
Старик встал с пенька и осторожно пошёл туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки.
Старик подкрался из-за ёлочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку лапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил её. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: «Дзенн!..» — как струна пропела.
Медведь наклонил голову и слушает.
Старик тоже слушает: хорошо поёт щепка!
Замолк звук, — медведь опять за своё: оттянул щепку и пустил.
Вечером знакомый колхозник ещё раз проходит мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он пальцем дёргал одну струну, и струна тихонечко пела: «Дзинн!..»
Колхозник спросил старика:
— Ну что, убил медведя?
— Нет, — ответил старик.
— Что ж так?
— Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я?
И старик рассказал, как медведь играл на расщеплённом грозой дереве.
Зачем медведь играл на щепе? Он правда музыкант? Нужна ли в лесу зверям музыка?
Мог ли медведь «играть» на щепе? Вполне допустимо. Медведю не чужды весёлые игры. Особенно к этому склонны медвежата и медведи-пестуны (1–2-годовалые звери). Мне удавалось наблюдать, как пестун нарочно передними лапами гнул к земле молодое черёмуховое деревце, а затем его отпускал, с интересом наблюдая, как крона с шумом устремляется вверх. Звучащая в лесу музыка (например, из колонки или радиоприёмника) зверей отпугивает. Она служит для них сигналом присутствия человека. В лесу не следует пользоваться подобными устройствами. Куда полезнее слушать живую музыку леса — пение птиц.
Самые-самые!
Очень, очень я люблю птиц. Сдаётся мне, жить на нашей зелёной планете без птиц было бы ох как скучно! Как веселит глаз дивная расцветка их оперения! Как радует слух их чудесное пение! И как дух поднимает их лёгкий, свободный полёт! А волшебное их искусство гнездостроения «без рук, без топорёнка»! А голубые, белые, розовые в разноцветных крапинках их яички, сквозь тонкую скорлупку которых просвечивает маленькая нежная жизнь!
Изумляет меня, почему люди обращают так мало внимания на птиц? Лишают себя такого множества тонких наслаждений, теряют столько прекрасных радостей! Особенно — горожане.
В деревнях-то народ искони присматривается к птицам. Частенько и прозвища даёт людям птичьи. Фамилии дают птичьи. Сколько у нас Орловых, Соколовых, Петуховых, Курочкиных, Куликовых, Лебедевых, Гусевых, Уточкиных, Голубевых, Ворониных, Сорокиных, Галкиных, Сойкиных, Грачёвых, Журавлёвых, Воробьёвых, Соловьёвых, Кукушкиных, Дроздовых — да разве перечислишь всех!
Иной носит птичью фамилию, а сам всю жизнь даже не полюбопытствует, от какой птицы пошла его фамилия, как эта птица живёт, хороша ли, чем кормится? Стыдно прямо!
Птиц много разных. В одном нашем Союзе живёт их без малого тысяча видов, а во всём мире — тысяч десять.
Стал я как-то прикидывать в уме, какие самые интересные из них: самая большая и самая малюсенькая, самая красивая и самая сладкоголосая, самая быстролётная, самая искусная в гнездостроении, самая полезная и самая вредная, самая милая, самая смешная…
Самая большая на свете была птица моа: в два человеческих роста высотой. Жила в Австралии. Истребили её люди. И теперь птицы ростом больше африканского страуса нет. И нет мельче южноамериканских птичек — колибри. Есть среди них пичуги со шмеля.
А у нас? А у нас в Союзе самые крохотные пташки — королёк да крапивник. Побольше, конечно, колибри, но тоже меньше стрекозы. Королёк — зеленоватенький с оранжевым, как пламечко, хохолком. Крапивник коричневенький, хвостик торчком, а голос — сила! Вот их две — самых маленьких птички у нас.
А самая большая? Да ведь как считать, как мерить! По высоте, пожалуй, долговязый белый журавль-стерх. По дородности — лебедь или дрофа. В размахе крыльев — грифы и орлы. Очень крупные всё птицы, не знаешь, какую поставить на первое место.
Дальше ещё хуже.
Стал думать, кто у нас самый лучший летун? Стриж? Сокол? Слов нет — быстры! А ласточки? Да ведь они так ловки в воздухе, что ловят невидимых нашему глазу мошек и пьют на лету воду, проносясь над рекой, — и крылышек не замочат! А орлы, а грифы? Те могут часами кружить в воздухе, чуть покачивая широкими крыльями! А золотистая ржанка? Родившись у нас где-нибудь на Новой Земле, через какие-нибудь три месяца отправляется она в воздушное путешествие через весь Азиатский материк и совершает беспосадочный перелёт над всем Великим океаном, стремясь к своим зимовкам в Америке! Кому отдать предпочтение, кого из этих птиц назвать самым лучшим летуном?
Стал раздумывать насчёт мастеров строить гнёзда — и совсем растерялся. Вспомнишь иволгино гнездо — верх искусства! Висит в воздухе лёгкая люлечка из травинок, гибких стебельков, берёзовой кожурки; в развилке ветки подвешена высоко над землёй — просто загляденье!
Ласточкино гнездо посмотреть — тоже удивленье: до чего ловко слеплено из земли и глинки где-нибудь на скале над пропастью. А певчего дрозда гнездо! Глубокая чаша, внутри из удивительного цемента: древесной трухи и собственной слюнки! А у ремеза-синички! Настоящий сказочный теремок: рукавичка из растительного пуха к тростнику подвешена!
Ну, а самая милая и самая смешная из наших птиц?
Поглядишь на парочку самых простых галок: как они милы, как друг за другом ухаживают. Или как голубь с голубкой целуются-милуются. Или снегирушка-милушка, когда сидит на ветке и, весь напыжась, напевает себе под нос мелодичную свою песенку. Так волной и заливает сердце тёплая к ним нежность.
«Ужасти, какой смешной! — хохотала, помнится, деревенская девчурка, рассматривая только что выскочившего из яйца бекасёнка. — Сам — моточек ниток, а нос будто спица».
И правда, очень смешны, на наш взгляд, некоторые птицы: у одной нос в небо глядит, у другой — в землю, у третьей — вбок, у четвёртой — вверх и вниз перекрещен, у пятой — ноги ходулями, у шестой — хвост разводами. И разве не смешон знаменитый «гадкий утёнок» — такой несуразный на земле, — пока он не вырос в прекрасного белого лебедя? Выбирай, кто самый смешной?
А самая красивая из птиц? Они все прекрасны — от скромно одетых самочек до самых эффектно разукрашенных самцов. Ахнешь при виде семицветного наряда маленького зимородка или когда в свежей зелени берёзы увидишь вдруг златогрудую с чёрными крыльями иволгу. Не налюбуешься на лирохвостого алобрового тетерева-косача, на гордую осанку серпокрылого сокола-сапсана. Не оторвёшь глаз от серебристых чаек над синим морем, под синим небом. А вспыхивающее под ярким солнцем разноцветное пламя наших жар-птиц — фазанов! Какая красота!
А певуны!
На весь мир знаменит «певец любви, певец своей печали» — соловей. А кто любит утренние светло-радостные песни, для тех «певец полей — жаворонок звонкий». К слову сказать: мне ещё больше, чем полевой, по душе жаворонок лесной — юлка. Весной поёт он не только утром, но и все белые ночи напролёт, и голос у него — чистая флейта!
Да и все птичьи песни — голоса самой красавицы весны — так сладостно волнуют душу. Первым — даже в городе, ещё при полном снеге — зазвенит бубенчик синицы. И не успеет заневеститься, покрыться листвой лес, — звонким жемчугом рассыплется в нём солнечная песенка зяблика. И пока