– Прости, что без банана, – вернул ей улыбку Иван Николаевич. – У! У!
– Может обидеться, – предупредил его легионер.
– Да чего она понимает. Понабрали дикарей на госслужбу! – осуждающе проворчал Антонов.
Да и вольный парижский воздух от московского вроде сильно не отличался. Однако, прежде чем делать выводы, Иван Николаевич решил дать Франции шанс.
– Мулен Руж! – повелел он таксисту.
Всю дорогу Иван Николаевич, открыв окно, внимательно всматривался в ползущие мимо парижские улицы, и на лице его мелькали сумеречные тени. Но ближе к площади Пигаль морщины начали разглаживаться.
– Похоже все-таки немножко, – снисходительно резюмировал он.
Сунул водителю пятьсот евро – мельче не было – и направился ко входу в кабаре, тесня томящиеся в ожидании тургруппы.
– Слышь, командир! – обратился Иван Николаевич к загорелому до неприличия метрдотелю, запихивая ему в нагрудный карман уже знакомую купюру. – Устрой нас получше, чтобы сиськи было хорошо видно. Мы только что из России откинулись. Как девочки, свежие есть? – завсегдатайски похлопал он метрдотеля по плечу, оглядываясь на легионера, чтобы тот перевел.
– Je regrette, monsieur, mais vour devez faire la queue, comme tout le monde, – сдержанно отозвался метрдотель.
– Je ne comprends pas! – нахмурился Иван Николаевич, и его пальцы сами собою сложились в давно – с тех пор, как ему в последний раз в чем-то отказывали – забытую «козу».
– Давайте в очередь встанем, а? – попросил его легионер.
– Да я в последний раз в очередь за баландой стоял! – вскипел Бельмондо. – Порядочки у вас – как на зоне! – ощерился он.
– Сейчас они полицию вызовут, – тоскливо сказал легионер.
– А мы им консула вызовем! – рыкнул Иван Николаевич, но уже скорее для проформы: попасть внутрь ему все же хотелось больше, чем подраться.
Мстительно посаженный метрдотелем за самый дальний столик, от которого танцевавшие девушки были видны только приблизительно, он копил злобу, маринуя ее в шампанском.
– Бабы все страшные, сисек нет, – Иван Николаевич хлебнул Crystal из горла и поднялся со своего места. – И танцуют так себе.
Посмотрим, как они в койке.
Он двинулся вперед – напролом, неудержимо, распугивая присмиревших от вида обнаженной женской груди японских туристов.
– Хочу вот ту, черненькую, – он указал секьюрити на знойную темнокожую приму в экзотическом костюме из страусиных перьев. – Сейчас задам ей дрозда. Раз вы сами их не можете…
– C’est pas possible, monsieur, – развел руками секьюрити.
– Je ne comprends pas! – завелся Иван Николаевич.
– Ici, on n’est pas un bordel, – вздохнул секьюрити.
И тогда Иван Николаевич подставил к сцене стул и вскарабкался наверх – как поступал обычно в родном стрип-клубе. Засунув остолбеневшей приме миллиметр пятисотевровых в усыпанные стразами трусики, он ухватил ее за самый выразительный изгиб и поволок за собой.
– Je ne suis pas une pute! – вопила прима.
– Je ne comprends pas! – искренне удивлялся Иван Николаевич.
Подлетевшему секьюрити Бельмондо ловко проломил голову бутылкой Crystal, потом разбил фужер на манер розочки и еще десять минут удерживал оборону, зажатый в угол превосходящими силами прибывшей жандармерии. Легионер, помня, что в этой стране ему еще работать и работать, не вмешивался.
Наконец Ивану Николаевичу надели наручники и тычками погнали его сквозь толпу в полицейский микроавтобус.
– Снимите браслеты! Я свободный человек! – орал Бельмондо, окровавленный, но не покоренный.
И темнокожая прима с едва заметной тоской в оленьих карих глазах смотрела ему вслед, пересчитывая купюры.
В полицейском комиссариате Иван Николаевич держался с достоинством, на все вопросы отвечая по-русски. Из-за этого разговор не очень клеился.
– Pourquoi avez-vous aggressé la danseuse? – спрашивал, к примеру, следователь.
– Я отказываюсь говорить, пока сюда не прибудет русский консул! – откликался Иван Николаевич.
– Confirmez-vous avoir frappé la personne de securité? – спрашивал следователь.
– У меня дипломатическая неприкосновенность! – врал Иван Николаевич.
– Comprenez-vous qu’à cause de votre comportement vous serez deporté de la France? – спрашивал следователь.
– Ты че за беспредел мне тут устраиваешь? – сбивался с державного на разговорный Иван Николаевич.
Зазвонил телефон. Следователь снял трубку, вытер лоб платком и умолк. Комариным писком из динамика до слуха Ивана Николаевича донеслось заветное «consul russe». Полицейский искоса посмотрел на Бельмондо.
– Сейчас тебя поставят на четвереньки! – потер руки тот. – Приучайся, мужик, думать на шаг вперед. Уже сейчас скажи родным, чтобы они тебя в розыск объявляли!
– Le consul russe est à Courchevel. Il aide a vos collegues plus riches et ne viendra pas. Quelques choses aves des putes mineures, cocaïne et armes à feu, comme d’hab, – спокойно ответил следователь.
– Братишка! У меня еще тысяч двадцать наликом осталось, – Бельмондо суетливо полез в пиджак. – Возьми на память, а?
– On n’accepte pas des pot-de-vin ici, – отодвинулся от него следователь.
– Je ne comprends pas, – вытаращил глаза Бельмондо, позабыв даже о национальной гордости.
– Pas de pot-de-vin! Vous etes en Europe, pas chez vous en Russie, – фыркнул следователь.
– И я сделаю все, от меня зависящее, чтобы моя Россия никогда не вступила в ваш блядский, надменный Евросоюз! – в сердцах крикнул Иван Николаевич.
Его еле выпустили спустя сутки – легионер вспомнил по старой работе телефон хорошего адвоката. Адвокат вообще специализировавшегося на серийных убийцах, но подкалымливал на российских полуофициальных лицах и африканских вождях в отпуске.
До самого аэропорта за «Ситроеном» цвета московского смога, в котором, угрюмей Бутырки, трясся Бельмондо, ехала полицейская машина с включенными мигалками. Спасибо, хоть наручники сняли.
– Слушай, давай хоть двести рванем? – не выдержал Бельмондо, устав от мелькания в зеркале заднего вида. – Душно мне…
– Так нельзя же, Иван Николаевич, – пробасил легионер. – Восемьдесят ограничение.
– Подавляют, гады, личность, – зло процедил Бельмондо. – Хочу на Родину…
Сидя в просторном кресле полупустого бизнес-класса, Иван Николаевич с ненавистью смотрел на Францию сквозь очко иллюминатора.
– Ну и в чем тут свобода?! Того нельзя, этого нельзя… – пробурчал он вслух, оглянулся на соседей в поисках поддержки, но наткнулся взглядом только на бледного отползающего Познера.
Познер приоткрыл было рот, но задумался о чем-то и закрыл его вновь.
– Фра-а-анция… – с отвращением протянул Бельмондо. – Тьфутыблять! Не страна, а какая-то утопия!
Одна на всех
Этот кабинет Гольдовский себе представлял совсем не так. Думал увидеть номенклатурный дубовый стол, способный вынести танковый таран, державный портрет Сами-Знаете-Кого маслом в резной золотой раме, белые вертушки спецсвязи с гербами, мраморные пепельницы…
И был приятно удивлен. Скандинавский минимал, огромная плазма в углу и тонкий «Мак» в алюминиевом корпусе на стеклянном дизайнерском столе. Даже Сами-Знаете-Кто глядел со стены с лукавым ленинским прищуром, прижимая карабин к обнаженному торсу. Все говорило о том, что хозяин кабинета – человек продвинутый.
– Вы хороший специалист, – бесцветно произнес тот. – Видел ваши работы по силиконовому мозгу. Очень креативно. И эта тема с куриными окорочками тоже. В общем, мне кажется, вы доросли до настоящего челленджа.
Гольдовский смущенно кашлянул. Когда вчера ему позвонили с неопределяемого номера и представились, он сначала решил, что его разыгрывают приятели, потом утер внезапную испарину и судорожно закивал. Всю ночь он ворочался, пытаясь вообразить, о чем же завтра пойдет разговор…
– Зря удивляетесь, – перехватив его недоуменный взгляд, ровно проговорил человек. – Мы всегда старались привлечь таланты из любых сфер. У нас работают и бывшие сотрудники ФСБ, и бывшие военные, и из частного сектора… Про ФСБ я уже говорил?
Гольдовский осторожно кивнул. Человек за стеклянным столом кивнул ему в ответ и замолчал. Тактично заполняя паузу, зажужжал японский кондиционер.
– Вынужден признать, – сказал человек. – Креатив у них своебразный. Поэтому я решил привлечь кого-то с незамыленным взглядом. Задача непростая. В сложные нынешние времена нужно сплотить наш многонациональный, – он скользнул взглядом по носу Гольдовского, – народ. Тема с маленькой победоносной войной выстрелила красиво, но немного преждевременно. Прогнозы по экономической и социальной стабильности у нас… – он поворошил исчерканные красным маркером листы бумаги, – разные. Поиски национальной идеи сводятся к пресловутому «Православие, самодержавие, народность». Во-первых, неясно, как сегодня с системой ГАС «Выборы» трактовать «народность», а во-вторых этот слоган несколько исключает наших чеченских, татарских, дагестанских и даже калмыкских братьев… Про чеченцев я уже говорил?
Гольдовский выжидающе кивнул.
– Нам нужна новая патриотическая концепция. Нужна новая искренность в любви к родине. Нет, не к родине даже, а к Родине! Нужен ребрендинг самой Родины, понимаете? У вас, кстати, случайно не двойное гражданство? – как бы невзначай обронил он.
– Нет, – Гольдовский истово помотал головой, хотя он задумывался иногда об этой опции.
– И очень правильно. А то нам уже случалось брать на работу технологов, которые начинают писать о любви к Родине и путают предметы любви… А Родина, – человек за стеклянным столом назидательно поднял палец, – как женщина. Если любишь вторую, это означает измену первой.
Гольдовский сделал пометку карандашом в принесенном с собою дизайнерском блокноте. Человек посмотрел на него благосклонно.
– И вот, собственно, ваша задача. Придумайте что-нибудь. Нужно воскресить и модернизировать патриотизм. Придать Родине sex appeal. Определить, что это понятие вообще может означать в мире эпохи Интернета, эпохи global village. Я хочу, чтобы слово «Родина» стимулировало нервные центры не только в мозгу православного хоругвеносца и не только в мозгу казацкого атамана. Я хочу, чтобы Родина была трендовой. Чтобы «Винзавод» добровольно устраивал патриотические хэппенинги. И чтобы при этом пенсионеры не чувствовали себя чужими на этой Родине… – он гильо