Полковник выдвинул ящик стола, извлек из него пухлый конверт и вручил остолбеневшему оперу.
— Отпразднуйте там с женой. И — рынок ждет тебя! Да, купи себе машину поприличнее, а то эти торгаши ниже шестерки «Ауди» не воспринимают, оборзели вконец, требуют прислать кого-нибудь поавторитетнее…
Выставив Ломакина в коридор, полковник хлопнул дверью — негромко, но вполне красноречиво. Антон прислонился к стене, отдышался, проморгался и вспорол конверт ключом от своей съемной квартиры.
Внутри было достаточно денег, чтобы выкупить ее немедленно. И еще осталось бы на «машину поприличнее». У Антона потемнело в глазах, и он тихонько пополз по стенке вниз. Столько заграничных купюр сразу он видел только в разоблачительных репортажах программы «Дежурная часть» и в фильмах про мафию. Таких премий у милиционеров в этом несовершенном мире быть не могло.
Антон поскребся в полковничью дверь.
— Кирилл Петрович, возьмите. Прошу вас, не надо…
— Не кобенься, Ломакин, — железно лязгнул полковник.
— Не могу я, — Антон все держал конверт в вытянутой руке, но полковник даже не сделал ему шага навстречу. — Вы мне лучше по-честному, надбавку там. Или повышение, если заслужил. А это…
— Пошел ва-банк, капитан? — холодно, но даже с некоторым уважением сказал Кирилл Петрович. — Еще и майора тебе? Ладно, будет тебе звезда. Деньги возьмешь, понял? Что, все товарищи по пояс в дерьме и по локти в кровище, а ты один будешь в парадном кителе выступать? Нет, брат. Возьмешь. Иди, напейся.
Дверь снова хлопнула перед носом будущего майора, на сей раз окончательно.
Как же так, думал Антон, безнадежно застрявший в окаменевшей сутолоке Садового. Не по правилам получается. Деньги-то ему дали за то, чтобы он расследование прекратил и забыл о нем на веки вечные.
Всю свою жизнь, а вернее, полжизни и еще три года, он взяток не брал. Не брал у гастарбайтеров их замусоленные копейки, не брал мокрые пятисотенные у усатых азербайджанцев на базарах, не брал припорошенные доллары у братков в боевой раскраске, когда они пытались заказать шашлык в КПЗ. Вообще не брал. Смешно, конечно, звучит, но Антон верил в то, что милиционер должен быть честным. Звучит, конечно, совершенно кретински, но Антон верил в то, что милицейская честность предполагает жизнь исключительно на милицейскую зарплату. Ему отчего-то казалось, что это звучит гордо.
vНаташке на его принципы было плевать. У нее была собственная шкала ценностей, по которой жрать и одеваться было важнее. Но теперь-то… Теперь ведь ему не деться никуда? Все, взял. Взял. А как можно не взять у собственного начальника? Премия. Как бы премия. Значит, можно к ней? Позвонить, сказать… Она так в Турцию мечтала поехать, а не опять в Сухуми. Сейчас там еще бархатный сезон. Если Наташке сказать, сколько ему дали, про развод она мигом забудет.
Садовое тягуче перетекло в стылую Рязанку. Антон, боясь проснуться, открыл бардачок… Конверт на месте. Распухший, как утопленник. Как разбившийся таджик. Как остальные бесконечные и безгласные таджики, узбеки, и прочие нацмены…
Сколько же там, в бардачке? Сколько ему за них предлагают? Ему, капитану, так вот просто отстегнули. На, жуй. Займи чем-нибудь рот. Проглотишь — приходи за добавкой. Это не сотки у гастеров стрелять. Тут всю жизнь можно разом изменить. Совсем. Будто другим человеком и в других обстоятельствах родиться, а о прошлой неудачной попытке жить — забыть к чертям… Сашке купить настоящую гоночную трассу… Пока, конечно, рано, но через год он уже оценит.
Антон потянул мобильный и запиликал клавишами, набирая Наташкин телефон. Та не подходила гудков двадцать, потом сдалась.
— Что?
— Наташ… Наташ, это я. У меня новости хорошие. Премию дали. На повышение пойду.
— Это кто там? — хозяйски влез вдруг в трубку чей-то хамоватый низкий голос. — Твой бывший, что ли?
Антон мгновенно озверел, вцепился добела пальцами в руль, будто в глотку внезапно возникшего соперника, и захрипел в телефон ненавидяще:
— Какой бывший?! Какой еще бывший?! Ты кто такой? Да я тебя… Да я всех вас! Я урою тебя, гнида, понял?! Я твоей башкой в футбол играть… Ты знаешь, с кем… Наташка! Ты с ума, что ли… Офигела, что ли… Что за беспредел…
— Антон, — твердо и спокойно сказала ему жена. — Я ушла от тебя к другому. Я тебя больше не люблю. Я хочу быть с настоящим мужчиной. Прощай.
Совсем холодно сказала. Отрезала. И вот она-то наверняка не по живому уже резала. Там больше уже нервных окончаний не осталось, это точно, понял Антон. Вчера она еще хотела его слушать, еще готова была спорить, но он уснул. А сегодня уже поздно. Гангрена.
— А… Ах… А Сашка? Он же… Я же его отец!
— А он тебя не будет помнить, — равнодушно отозвалась она. — Пусть его растит настоящий мужик. Который может семью прокормить.
— Кто он? На кого ты меня?! Кто это?!.. — орал в трубку Антон, а трубка ему отвечала, — Бип. Бип. Бип. Бип.
С таким — как смириться? Если думаешь, что жена уходит от тебя, потому что ты жить не умеешь, — больно. Но если знаешь, что уходит она к кому-то другому, когда понимаешь, что тебя с кем-то сравнили, и сам себя с этой сволочью сравнить можешь — вот это нестерпимо.
Нашла, сучка, себе какого-нибудь бизнесмена. Олигарха какого-нибудь нераскулаченного… Сына торгашом воспитает…
Голова гудела, воздуха не хватало, в лобовом стекле вместо дорожной ситуации показывали сцены расправы капитана с неверной женой и ее хахалем. Гудели вокруг машины, злясь на Антона за неповоротливость, и он несколько раз откручивал вниз ручку и орал в амбразуру непотребщину, и вроде даже выставлял наружу табельный «макаров»…
Доехал до дома.
И поворачивая уже мимо паутины перекрестка, в центре которой обычно сидел жирный гаишник, Антон вдруг переключился. Увидел нечто удивительное.
Из бело-голубой ДПС-ной «десятки» с запотевшими стеклами вылезала, отряхиваясь, стройная девушка. Подошла к водительскому окну, нагнулась, поцеловала гаишника в его мерзкую харю. На рабочем месте, то есть.
— Прямо тут шлюх снимаем, вот так вот внаглую прямо. Браво, — сказал гаишнику Антон. — Брависсимо.
Девушка распрямилась, повернулась к Антону…
Наташа.
Антон вывалился на улицу, прямо во втором ряду бросил машину, рванулся наперекор потоку к «десятке», выволок гаишника наружу и стал месить ему лицо кулаками.
Наташка плакала, пыталась оторвать его, но без толку. Когда Антон сам устал, отвалился, как надувшийся кровью комар, вытер ссаженные руки о белый капот, Наташка подошла к нему и влепила пощечину. Потом села на землю, обняла избитого гаишника, и посмотрела Антону в глаза.
— Ненавижу тебя. Ничтожество. Ничего больше не можешь. Сына больше никогда не увидишь.
Завыли поблизости сирены.
Антон заплакал.
Из КПЗ его достали.
— Мы своих не бросаем, — сказал в трубке голос Кирилла Петровича.
А Сашку будет растить этот жирный паук, этот взяточник, ворюга красномордый… Чему учить будет? Как чужих жен драть? Как «газели» доить?
— Чьих это «своих»? — беззвучно спросил Антон.
Он сразу же погнал по свободной просыпающейся Москве прямо на Петровку. Взлетел по лестнице, ногой распахнул запертую дверь в кабинет Кирилла Петровича и швырнул на стол пахнущий серой конверт. Хозяина в такое время на месте не бывало. Вместо него за столом заседал наброшенный на спинку офисного стула полковничий китель.
Написать сразу заявление по собственному желанию? «Прошу уволить… Не желаю иметь ничего общего с этой организацией, с вами лично, с этой системой, с этими порядками, с этой страной, с этим временем…»
Черта с два.
Он выдвинул ящик стола, смел нападавшие за это время листы докладов, отчетов… Вот она. Папочка. Не успел сжечь. Антон сгреб ее, пошарил в ящике еще и приобщил к делу какие-то математические выкладки Честнокова.
Отдал пустому месту в погонах честь, мимо удивленных дежурных вышел на улицу, сел в свинцовую от тяжелой московской пыли девятку, задраил люки, и девятимиллиметровой выстрелил из ствола Петровки в цель.
Через двадцать минут запиликал гимном «Следствия ведут знатоки» мобильный. Полковник. «Если кто-то кое где у нас порой…» — хрипло напел Антон вместе с аппаратом и принял вызов.
— Ты что делаешь? — зашипел в трубке Честноков. — Ты понимаешь, что ты делаешь?
— Так точно, товарищ полковник, — облизав сухие губы, отчеканил Антон.
— Дело закрыто… Ты отстранен… Уволен…
— Честно жить не хочет… — напел Антон.
— Ты с винта слетел?! — страшно, как лагерная овчарка, взревел Честноков.
— Значит, снова нам идти в незримый бой, — сказал ему Антон.
— Мы тебя в порошок… В грязь… — бился на цепи полковник.
— Это вы отстранены от дела, — ровно произнес Антон. — Расследование продолжается.
Он отсоединил батарейку — чтобы не запеленговали, загнал машину во дворы, сложил документы в пакет, проверил магазин «Макарова», заглянул в свой бумажник, тоскливый, как детский дом в Хабаровске, и двинулся к метро.
Проездной на десять поездок, семьсот шестьдесят два рубля и восемь патронов. Для того, чтобы довести это дело до конца, ему хватит.
Через одну поездку и пятьдесят рублей в распоряжении Антона оказался генерал, приехавший на объект с очередной проверкой и опрометчиво решивший отлить на Москву с глухого пятидесятого этажа.
Через две поездки и тридцать восемь рублей — депутат, который курировал, помимо стройки века, еще и уютный бордель на Китай-Городе.
Еще через три поездки и сто пять рублей — человек из мэрии, человек из министерства и женщина из Роспотребнадзора.
Еще одна поездка — тут удалось сэкономить — и чиновник из ФМС пополнил коллекцию.
Оставался только Кирилл Петрович, которого Антон после изучения документов переквалифицировал из свидетелей в обвиняемые. За ним пришлось поохотиться, затаившись в засаде у элитного дома. Сто тридцать девять рублей. Три поездки. Трудная добыча.