– Но зачем мы тогда поехали за Изерли, если тебе и дела нет до девушки, с которой он встречается?
– Ну… дело то не в девушке… пока. Мне просто интересно, кто чем занимается.
– Ты параноик.
– Нет, просто я люблю все знать.
– Все контролировать.
– Нет, просто знать.
– Может, проще спросить у Грина?
Ричи улыбнулся краешком губ; будто Тео сказал что-то уморительное и трогательное, как ребенок – «А великобританцы то же самое, что британцы, только ездят на великах».
– Нет. Это нельзя.
– А бить меня можно?
– Ну, тебя же никто никогда не бил… Значит, по-другому заставить тебя почувствовать боль невозможно, – Ричи сказал это так… по-доброму… будто навещал Тео в больнице, с банкой малинового варенья и кульком роскошно-шоколадных конфет, и отсутствие боли у Тео было странным, немного даже неприличным заболеванием, поэтому нужно было говорить очень аккуратно, чтобы не обидеть. – Я лупил тебя, чтобы ты помнил об Изерли; ты такой эгоист, что забыл бы о нем, закрыв дверь… а так – ты помнишь о нем; хотя бы телесно. Почти как секс. Только лучше. Боль – лучше всего на свете.
– Ричи, ты асоциален. Ты Саурон. И кончишь ты собственным Мордором.
Ричи усмехнулся. Тьма прилипла к окнам машины, как мокрая ткань; и Тео ощутил вдруг такой страх – будто у ночи были огромные глаза; и руки в кружевных черных перчатках; будто они с Ричи несутся не к Рози Кин, а в пропасть; к мотелю из «Сияния».
– Теперь… – нерешительно спросил Тео, – когда ты знаешь об Изерли… я ведь теперь свободен?
– От договора? Нет.
Тео взвыл. Немного декоративно, театрально, с эффектом долби, но почти искренне.
– И что?! ты опять будешь меня подстерегать повсюду, как тени убитых Макбетом… блин. Раз тебе не важно, что Изерли встречается с девушкой, в чем же дело? А если мы с Дэмьеном вдруг поймем, что книги и кино – это еще не вся жизнь, и пойдем набираться опыта с прелестными азиатскими близняшками, тебе тоже достаточно будет просто знать, что мы с ними?
– А ты как думаешь?
– О, я прямо вижу наши мозги, стекающие по гостиничной стене…
– Какой приятно умный понимающий тонкости мальчик, – Ричи засмеялся; и вдруг показались огни Рози Кин; магия – не было, и тут – бац – сразу замок; будто и не ездили никуда; будто это все Ричи сделал – навел морок: дорогу, мрак, сжал сердце Тео ледяными пальцами; для Тео страх был столь же нов, как и физическая боль, поэтому он суеверно приписал власть над ним Ричи; он, правда, – никогда ничего не боялся. А теперь – после этой прогулки, с пистолетом, с мраком за окнами машины, таким вязким, как грязь – он чувствовал – что-то плохое, как зубную боль. Наверное, этому его пытался научить Ричи – видеть… но что?
Машину они не поцарапали; забрызгали изрядно; Ричи кинул ему кусок фланели, чистой, теплой, сложенной в идеальный квадрат, как пижама в магазине; Тео покорно протер «феррари»; и пошел – пить чай с коньяком, просто коньяк, душ, и еще ему очень хотелось фильм, зверски, как есть – старый, милый, американский мюзикл – «Звуки музыки» или «Поющие под дождем». Он все сделал: нашел из холодильнике арманьяк, шикарный, сливовый, перченый, Изерли им сегодня вечером облил мясо и поджег; и все хлопали; потом дошел до своей комнаты, набрал одежды для стирки, взял чистое – ту самую футболку с доктором Хаусом в стиле пинап, она была классная, цвета топленого молока, приталенная, мягкая, бесшовная; Хью Лори в гольф-прыжке; коричневые вельветовые штаны; помылся – он был один в душе; его новые баночки и скляночки стояли отдельно – прямо с запиской «Тео» – у Изерли был изящный, почти дизайнерский почерк, с завитушками, но не чрезмерными – не открыточный; скорее поэтический; Тео оперся о стенку душевой руками, обеими, и всхлипнул; чувство ужаса, а теперь еще и предательства не покидало его; запахи были чудесные – роза, жимолость, тимьян; Тео обожал тимьян, у мамы был шампунь, безумно дорогой, тимьяновый, подарил кто-то из старших детей; она редко им пользовалась, не подошел, и Тео любил его нюхать иногда; свежий, острый; белый перец; герань; и добавлять в ванну; немножко, чтобы мама не заметила; хорошо, что никого нет, подумал Тео, я тут с синяком на все пузо и еще рыдаю; как это объяснить? Смыв весь день, набрызгавшись туалетной водой, Тео оделся и отправился на поиски фильма – в библиотеку; там же находился и фильмофонд Братства; избранное; несколько сотен самых любимых; что можно пересматривать в годину душевной невзгоды или вдохновляться. Ни «Звуков музыки», ни «Поющих под дождем» Тео не нашел; это его ужасно расстроило; фильмы – они же как нужные слова; он постучался к Дэмьену – у того горел свет и играло что-то тихо – альбом «13» Blur, прислушался Тео; еще раз постучался; теперь Дэмьен услышал.
– Заходите!
Интересно, бывают моменты, когда Дэмьена можно застать врасплох – когда он ответит: «эээ, подождите секунду»? Наверное, нет. Он сама святость; он как цветы полевые – одно из лучших созданий Господа. У него даже замка на двери нет, и не было никогда, и не будет; и воры будут ему свежие круассаны оставлять на пороге; так чудесно и свежо у него в комнате; все его мысли о Петрарке.
– Привет, это я.
Дэмьен сидел за столом, в белой рубашке, черном жилете, галстуке сером в черный мелкий блестящий горошек распущенном, и писал, поднял глаза; лампа у него была старинная, из пожелтевшего толстого стекла; в форме цветка; очень красивая; тяжелая и женственная; барочная; Тео не обратил на нее в прошлый раз внимания.
– Бабушкина, – сказал Дэмьен. – И ей досталась от бабушки. Восемнадцатый век. Французская. Раньше в нее, конечно, свечка втыкалась. При мне вставили патрон.
– Свет хороший.
– Ну да, – Дэмьен улыбнулся – конечно, Тео как художнику важнее всего качество света, а не история вещи.
– Ты не знаешь, в Братстве есть «Звуки музыки» или «Поющие под дождем»? ужасно хочу мюзикл старый добрый…
– Есть; только они все у Дилана, наверное. Он еще не спит, хочешь, пойдем к нему смотреть? Я бы тоже посмотрел; все равно голова пустая, надо только чаю взять, и что-нибудь вкусное – тогда пустит; Дилан, знаешь, такой зверек…
– Точно? А ты не что-то важное пишешь? небось, уже все переводы для отца Дерека закончил; отличник позорный.
– Нет, отец Дерек откладывается.
– Почему?
– А ты не знаешь? а, ты же спал… Изерли сказал, что разбудил тебя в рань; съездить на рынок; и, видимо, в совокупности с уроками-пробежками отца Дерека тебя это подкосило. Йорика и Грина пригласили выступить на большом благотворительном концерте в Лондоне, для детей-сирот; они так запрыгали; там будут все британцы – молодые модные и тяжелая артиллерия – Muse, Travis, Coldplay, Робби Уильямс, U2, Keane…
– И что? А отец Дерек что? с ними поедет? Удерживать от пороков – фанаток, выгодных предложений и кокаина?
– Ффу, Тео, циничишь. У отца Дерека в Лондоне сестра, у нее день рождения, он подумал, что это поразительное совпадение; он сто лет ее не видел; ей будет восемьдесят пять лет, представляешь? Ван Хельсинг будет читать лекцию в Имперском колледже Лондона по математике. И все тоже решили поехать – погулять на выходных.
– Сезон распродаж.
– Что с тобой, Тео? Ты будто что-то страшное прочитал; «Штамм» Дель Торо; или противное; «Толстую тетрадь» Кристоф.
– Прости, Дэмьен. Все это я читал, но давно. Просто что-то мне нехорошо душевно, потому-то и хочу «Звуки музыки»…
– А, может, все-таки отец Дерек? – Дэмьен пристально посмотрел на Тео; «этот блеск прекрасный, двух карих глаз, двух солнц души моей» подумал Тео, вздохнул; Дэмьен был такой хороший, что ему с каждой минутой становилось легче, как от аспирина.
– Не, это как синяк… само пройдет. Пошли-пошли к Дилану. Я принесу бутеров с ветчиной и моцареллой, самых простых, кексов шоколадных; и чай.
Он ушел на кухню, всё нашел, вернулся с корзинкой для пикников – плетеной, внутри бело-лазурная клетка хлопковая, салфетки, два термоса с чаем, лимон, молоко, бутерброды, кексы, сахар; постучался к Дилану – открыл Дэмьен; «я угадал, фильмы присвоил Дилан»; взял корзинку; Тео робко вошел – Дилан представлялся ему чем-то загадочным, эдаким Фоксом Малдером; потолок в карандашах; но у Дилана было уютно – лоскутное покрывало на кровати, тоже стопки книг, фотографии на стенах – все с туманом, захватывающие, поразительные, восхитительные: мост арочный, горы, море, лошади, Роб с мечом, камни, сумерки, рассвет; Дилан уже сидел на кровати, пристроив черный старый ноутбук в наклейках – мишках Гамми – на одну из табуреток; помахал Тео рукой и постучал по покрывалу ладонью – садись, мол, в серединку; «отличный Хаус» «спасибо» «обожаю пинап» «да кто ж его не любит?» – сам Дилан был в белой футболке с обтрепанным воротом, оторванными рукавами, и серых вельветовых штанах, босой, волосы серые взъерошены, будто он только проснулся; «мы тебя не разбудили?» «не, я всегда так выгляжу» засмеялся – Тео впервые услышал его смех, хихиканье славное, как у мышонка Джерри, хотелось самому засмеяться; и его запах – пах он легко, цветочно, почти по-девчачьи, леденцами фруктовыми, и еще витаминками; они выпотрошили корзинку – Тео положил еще сухофруктов – чернослив, инжир, изюм, курагу; и еще конфет – шоколадных, «Ферерро Роше», Изерли их любил, и ел раньше килограммами; и мармелад; и еще халвы; «пируем, братцы»; было здорово сидеть между Дэмьеном и Диланом – они были такие теплые и костлявые; и пить чай, и есть халву и бутерброды, все вперемешку; сначала посмотрели «Звуки музыки», попереживали, попели – втроем, в голос; а потом «Поющих под дождем»; и заснули, все на кровати Дилана, друг на друге; кто-то зашел к ним ночью и накрыл их пледами, оранжевым и клетчатым; первым проснулся Тео, часов в пять утра, опять от того, что спит в одежде, неудобно, жарко, и удивился, растрогался, растолкал Дэмьена; тот открыл глаза, улыбнулся весело, будто они были в путешествии – какой же он счастливый ребенок; и они ушли тихонько, стараясь не разбудить Дилана; тот спал на животе, свесив руку до пола, и дышал так тихо, что Тео наклонился послушать, жив ли он; рука Дилана была совершенной – тонкой, белой, голубоватой на запястье и локте, заостренные пальцы – что-то роковое было в его позе – незащищенная красота – обложка «Парфюмера»…