н как-то исхудал, круги под глазами, будто грязь, Йорик – персонаж комикса Тео, да и только, трагичный, прекрасный; профиль как лезвие; будто все еще думал о том – трудном, серьезном; перед ним – чашка с чаем и варенье в вазочке – малиновое; Тео – намазывает хлеб на масло, любуется переливами сливочными; мальчик-звезда, в тонкой рубашке в малиново-оранжевую крупную клетку с воротником-стойкой, светлых джинсах, подкатанных, будто катался на велосипеде, и пуловере сером; такой юный, такой изысканный; он так испереживался за Изерли, за Рози Кин, за себя, что чуть не потерял себя; и Ричи, возле кофемашины, делает себе кофе; в белой рубашке поверх голубых джинсов, черном узком галстуке рон-н-ролльном; не парень, а музыка Ханса Циммера к «Бэтмену».
– Можно мне тоже кофе? – сказал Изерли. – С молоком, – сел рядом с Йориком, достал сигарету; Йорик ему прикурил; даже «Крикетс» у него красный.
– Тебе нельзя курить, – рассердился Тео, – у тебя пневмония. Ну, вообще, пиздец, Изерли, что ты делаешь? Иди, ложись…
Ричи поставил перед ним кофе, в большой кружке, идеально сваренный, пена почти карамельная, Женя подвинул сливочник.
– Спасибо, – Изерли налил молока, отпил, еще раз затянулся; потом поднял на них на всех глаза и попросил прощения. – Простите меня, пожалуйста, что заставил вас всех беспокоиться обо мне.
– Да уж, – ответил Грин за всех. – Мы из-за тебя на два дня раньше вернулись. Ничего не посмотрели, толком ничего не купили, кроме подарков тебе и Тео. Ты нам должен шикарные Марди Гра и Пасху.
Изерли поднял руку с сигаретой, принося клятву, будто на суде.
– Ты теперь уйдешь от нас, Изерли? – вдруг спросил Дилан; и все замерли.
– Куда?
– Ну… – Дилан махнул куда-то в сторону сада, будто там находилась дверь в другой мир.
– Не… я… пока еще боюсь. Это как путешествие. Надо собраться.
– Ну да. Я рад, – и опять уткнулся в книгу, изображая привидение; Изерли был тронут.
– А мне не привезли, значит, подарков? – подал голос Ричи; все смутились; вроде бы Ричи такой же засранец, как и был, ведет себя так же, и в голосе сарказм прежний, как лед и виски в кока-коле; но все знают, что он принц, герой, святой Георгий, сразивший дракона.
– Я привез тебе классную книгу, – сказал, опять оторвавшись от своей на секунду, Дилан. – Она такая черная, в кожаном переплете; Гофман «Крошка Цахес»; с рисунками Трауготов; рисунков там сто с чем-то; она типа коллекционная.
– И я привез тебе подарок, ты же мой наставник, – Дэмьен достал длинный узкий футляр, обтянутый черным бархатом, толкнул через стол, как кружку с пивом в пабе по стойке – Ричи поймал.
– Что там? Волшебная палочка?
– Нет, извини, – Дэмьен покраснел; вишня и сливки; такой он чудесный; Ричи открыл – там оказался антикварный нож для разрезания бумаги; весь в резьбе и крошечных драгоценных камнях, лиловых, розовых – аметистах, топазах.
– Спасибо; вот это ученик чародея, учись, Изерли, – и Ричи сложил руки на груди; горделивый, как персидский принц; Изерли улыбался, закусывая губы, пытаясь сдержать смех.
– Я тебе тоже привез кое-что, – произнес неожиданно Йорик, и тоже покраснел, будто говорил про секс, достал из-под стола большой квадратный бумажный коричневый пакет, – это пластинка… «Богема» 1965 года, с Франко Корелли…
– А я привез тебе сигарет классных, ирландских, – Грин положил на стол золотистый блок сигарет.
– А у меня официозный подарок, – засмеялся Роб, – это ручка… смотри, она зеркальная. Ты сможешь подглядывать за всеми… – ручка была классная, цельная, даже не понятно, где развинчивается, и тоже в футляре – из белого бархата. – Ну, извини; на самом деле, она здорово пишет. Это «Паркер» сделали такой фердипердоз; для девушек богатых, на парах за парнями подглядывать.
– А я купил тебе очередной галстук, не бойся, он нормальный, мы с Дэмьеном выбирали, – Женя развернул подарочную бумагу, хрустящую, голубую, полупрозрачную, будто крылышки бабочки, галстук был хорош – узкий, шерстяной, серый в голубую клетку, уютный и будто бы винтажный; Ричи сел и смотрел на гору подарков, растерянный, растроганный; такое открытое у него внезапно стало лицо, что все боялись на него смотреть; такое нежное оно было, как ясное утреннее небо, полное перламутровых переливов.
– Это всё мне… за то, что я спас Изерли? Вы его так любите?
– Нет, Визано, мы любим вас обоих, – сказал резко Роб, просевшим голосом. – Пожалуйста… для нас всех это тоже подвиг… сам понимаешь… ты сложный… Тебе хоть понравилось?
– Лучше и придумать нельзя, – Ричи, наконец, решился и стал трогать, смотреть. – Прямо как в «Играх разума»: Джон Нэш в университетской столовой, накануне Нобелевской премии… На день рождения раздам всем индульгенций; с официальной печатью, на фирменных бланках имени меня; и все освобождены от подарков, даже открытки не обязательны.
– Хррр… Не дождешься. Куда нам девать того большого плюшевого медведя, которого мы пьяные с Женей в тире выиграли в Алтон Тауэрсе?
– Мне подарите, – сказал ван Хельсинг, они с отцом Дереком вошли легко и тихо, будто кордебалет из девочек-сильфид – и не сразу замечаешь, что эти призраки – не декорация, а живые танцовщицы. – Обожаю медведей… кофе все пьют. А нас с отцом Дереком не зовет никто.
Все сразу же кинулись делать им с отцом Дереком кофе, давать пирога и кексов; ван Хельсинг сел рядом с Изерли; кекс он ел руками; крошил безбожно; но Тео это понравилось – как-то по-древнеримски, по-настоящему, по-мужски.
– Зачем ты встал, Изерли?
– Я в порядке, сэр.
– Ну, смотри сам. Кстати, через неделю приедут два новых брата. Нужно приготовить им комнаты. Полотенца, комнаты. Всё как всегда.
– Хорошо, сэр.
– А что за братья? – спросил Тео.
– Один – Закария Ле Бёф, он вашего с Дэмьеном возраста: пятнадцать лет; англичанин; математик; сирота; второй постарше, ему восемнадцать; Ричи его знает – Артур Сеттерфилд; они учились вместе; в медицинском; Артур хирург-гений.
Ричи оторвался от созерцания подарков; он так радостно в них копался, что все боялись конца этого состояния – будто ходить рядом с карточным домиком из десяти колод; удивился.
– Тот самый Артур Сеттерфилд? Он разве религиозен? Он прикольный, конечно…
– У него проблемы личного характера, которые привели его… довели, что уж стесняться, – ван Хельсинг хмыкнул, а отец Дерек нахмурился; все сразу поняли, что этот кандидат в Братство до сих пор причина или повод для споров в кабинетах и на пляже.
– Ну, понятно… вы решили, что всё еще не так страшно; что он поддается лечению-спасению-ремонту. Но честно – моя семья давно общается с Сеттерфилдами; и все они чокнутые – это все знают, на них никто не женится и замуж за них никто не выходит; из нашего круга; это всё чревато – у всех Сеттерфилдов всегда проблемы, не поддающиеся решению; у каждого из них своя какая-то очень страшненькая Нарния вместо скелетов в самых пыльных шкафах… они же почти все либо с ума сходят, сидят безвылазно в своих роскошных домах; либо кончают жизнь самоубийством… ха-ха… или это Артур пытается найти третий вариант, – мысль об Артуре, видимо, насмешила Визано; он сразу стал сам собой – Барни Стинсоном – и фыркнул; и поскольку раскачивался на стуле всё это время, пока говорил, то чуть не упал; все аж вздохнули, разочарованные, как в театре – герои вот-вот поцелуются, и тут входит скучная старшая сестра с рукоделием.
– Визано, помолчи, – сказал устало отец Дерек; Визано это не расстроило ничуть, он поднял брови, собрал подарки в один пакет – большой, с пластинкой; встал и пошел к Джемме варить себе еще кофе.
– Кофе, кофе, – сказал Изерли, – надо бы завтрак нормальный приготовить; ветчину, бекон, омлет с помидорами и зеленью… оладьи, – и порозовел слегка, будто согрелся после холодного душа, – пошли, Тео, поможешь?
– И я, можно? – спросил Дэмьен, и Грин пошел с ними. Кухня была в порядке; Тео боялся, вдруг где тряпку мокрую забыл, и теперь она разложилась на молекулы сероводорода; но всё было хорошо; Изерли завел тесто на оладьи, командовал готовкой омлета, размахивая лопаткой; кричал что-нибудь, и все подхватывали – в Братстве было полно шуток-самосмеек – фраз из кино, в основном; Грин с Дэмьеном чистили помидоры для начинки омлета; Тео жарил грибы и сосиски; и было хорошо. На запахи подтянулись прочие; сосиски и оладьи съедались прямо со сковородок; Тео слазил в святая-святых – в погреб – за медом, кленовым сиропом и еще малиновым вареньем для оладий; заварили чай – черный, смесь эрл-грея и дарджилинга. Разговоров только и было, что о новых братьях. Все были оттаявшие, расслабленные, живые, свободные; Тео вдруг понял, в чем дело – наконец-то – все всё про всех знают; потом уже Грин расскажет ему, летом, как прибежал накануне концерта, к ван Хельсингу, испуганный тем, что увидел – морем, погруженным во мрак, Трэвисом, их договором с Ричи; «и что ван Хельсинг?» они лежали на пляже, – лето выдалось отличное, жара и дождь чередовались, как хороший плейлист на радио, – ночью, пили глинтвейн из тамблеров и смотрели на звезды; и море слушало их разговор, как кот на коленях дремлющий; «у ван Хельсинга стало такое странное лицо; такое… закрытое… будто я вошел в его кабинет, а он в это время плакал или траву курил; потом он сказал, что вы здесь – ты, Изерли и Ричи – должны сами с этим разобраться; это ваша Темная Башня; но мне было так страшно, Тео, как от фильма Хичкока или раннего Шьямалана; и я рассказал Йорику; сразу после нашего выступления, в гримерке; Йорик только крылья снял, позвал всех ребят; и я рассказал им; и мы решили сдать билеты и купить новые; сразу заказали по телефону всё… и приехали; а уже всё случилось»; звезды мигали, будто пленка старого кино; и Тео подумал – а ведь Грин знает, как я умру… И теперь вот все сидят на кухне, будто дел никаких ни у кого не было своих – чистят овощи, картофель, рыбу – завтрак плавно перетек в обед; резали лук, зелень, фрукты, следили за бульоном, соусом, морсом; мыли посуду; накрывали стол; а потом все дружно сели обедать – дверь в сад была открыта, и уже можно было подглядеть за краешком трудов Тео: арку с гирляндой, горшки, клумбы вдоль расчищенной дорожки – все с тонкими, как кружево ручной работы, ростками; все спрашивали его, каким он будет, розарий; секрет-секрет, отвечал Тео, довольный собой, постукивая ложечкой по зубам; все стали придумывать, какой сад их ждет – клумбы в форме сердечек, надписи из роз «Айснер гений» «Хочу быть твоей Тенью!» «Спайдерлюбовь» – и пылающее сердце», отец Дерек стукнул по столу ладонью: «ну-ну, без богохульства, вы же гордость католической церкви, а ведете себя как панкующие подростки»; мы большая семья, подумали все – наконец-то…