Когда он вернулся – открытая дверь – без коврика «Добро пожаловать» – в Рождество и Пасху она, наверное, вообще не закрывается – «Господи, если ты войдешь в дом, то скажи только слово, и исцелится душа моя» – в квартире тоже пахло кофе; «Доброе утро, – Клавелл выглянул из кухни в своем сумасшедшем фартуке, – я услышал, как Вы встали… что будете на завтрак?» «Клавелл, я… я так не умею… научите меня, где что – где кофе, где чай, где молоко, где яйца и тостер, чтобы Вам не вставать из-за меня; вообще, я много могу по дому помогать – посуду мыть, перебирать крупу…» – Клавелл поднял брови – «Это моя работа – а Ваша – ну, души ловить… книги разбирать… давайте делать то, что нам лучше всего удается…» – еще один последователь ван Хельсинга – что ты любишь больше всего на свете – то и делай – тем и славь Господа – расти розы, пиши книги, говори с людьми, изгоняй Дьявола… «Есть яйца, хотите пашот с соусом или с плавленым сыром? или омлет, как вчера? каши разные, блинчики и вафли, могу пирог сделать…» «Ну, если можно два яйца, кашу пшенную и тосты с маслом» – и много-много сладкого крепкого черного чая с лимоном – который к концу книги становится похож на водоросли – или шляпу, разъеденную морем – такую женскую соломенную, с длинной белой лентой; «тебе лимон выбросить?» – спрашивал Тео, наблюдая разложением лимона – «нет, я такой люблю» «фу…» «ничего не фу… он мягкий» «вареный лимон». Клавелл кивнул, Дэмьен ушел в душ, потом оделся в горчично-коричневый комплект – горчичный джемпер, кирпичного цвета рубашка, синий тонкий шерстяной галстук в красную и коричневую клетку, вельветовые коричневые брюки с темно-темно-красным, почти бордо, поясом. Он решил всё-таки привыкать к квартире – сел в столовой с книгой – детектив Николаса Блейка, вытащил с полки в гостиной – он пытался понять, есть ли система в личной библиотеке Декампа и его сестры, но оказалось, вообще никакой, куда влезла книга, там и стоит, потом ее еще куда-нибудь засунут, забыв, где раньше стояла, там будет «дырка», и начнется – «кому ты отдал эту книгу? не, ну что такое… вот здесь же стояла… вот все берут, и хоть кто вернул»; изразцовая печь в столовой оказалась не декоративной – Клавелл ее растопил, и от ее тепла в черно-белой церковной столовой стало фантастически уютно, Дэмьен снял джемпер, повесил на стул, закатал рукава рубашки; пришли собаки проверить, что он делает – он даже погладил Королеву Елизавету – она казалась ему заколдованной принцессой, потерявшей память и дар речи – такая печальная, такая фантастическая – нужно полюбить, найти какую-то вещь – кольцо, звезду, яблоко – и тогда чары развеются; Клавелл поставил на стол – в коллекции да Винчи – чашку чая, кашу, яйца, масло и тосты; в книге уже произошло убийство; и тут в столовую заглянул заспанный Декамп.
– Чай? Никакого какао? – он был в неожиданно уютной фланелевой пижаме, дедушкиной будто, в темно-синюю клетку, с белым и черным, рукава обтрепанны, штаны пузырятся на коленях; волосы взъерошенные, на щеке отпечаток ладони, он спит, подложив ладонь под щеку – настороженно и тихо, будто сон – это подарок, а не обязанность – и видит странные сны про разрушенный на две части огромным деревом город, и каждую ночь история начинается с того места, где закончилась в прошлый раз – Малыш Немо в Сонной стране. – Ты когда встал?
– В шесть… мы так в Университете вставали… привычка… пробежка, потом месса.
– О, а, говоришь, не спортивный… а на конюшню со мной не поедешь?
– Не сейчас. Я уже два дня без исповеди и причастия… я так не могу… убьюсь на лошади, полный грехов, как ночной горшок… ну…
– У нас месса не в семь… в девять… и куда тебя девать до девяти… Сегодня утром отец Валери дежурит… Но, если хочешь, я приму твою исповедь? А потом позавтракаем, и поболтаем. Стола у меня есть всегда под рукой.
– А ты… ты хочешь?.. – Дэмьен даже не надеялся, что отец Декамп может стать его духовником; это было бы здорово – они же братья – братья Розы, братья по Рози Кин, воспитанники ван Хельсинга – это как вырасти на одинаковых книгах и фильмах – всё понимать, все недомолвки, цитаты, шутки.
– Конечно, для меня это честь. Подожди. Только… надену что-то, не в пижаме же принимать у тебя исповедь, это даже для Братства чересчур… и Клавелла попрошу пока Королев погулять…
Потом Дэмьен много раз вспоминал свою первую исповедь отцу Декампу – этому человеку-метеору, падающей звезде – с одной стороны, он был братом Розы, их было с каждым годом всё больше и больше, они знали друг друга, или о друг друге, и могли в любой момент обратиться за помощью – без предисловий – просто нужно то-то и то-то: миллион долларов, вертолет, новые документы, сорт розы для сада, лекарство для старого священника, исповедь – кодекс Братства обязывал помогать и поддерживать – конечно, отец Декамп и должен был стать его духовным отцом – ван Хельсинг на это и надеялся, что Дэмьен своим бесперебойным счастьем от мелочей жизни поддержит отца Декампа; отец Декамп сам предложил – по его вине Дэмьен напивался и пропускал мессы эти два дня, в стиле «провинциал в Париже», – с одной стороны; с другой стороны, они и так были откровенны друг с другом – но исповедь – совсем другой жанр – официальный – в самом первом разговоре Маттиас упомянул, что отец Декамп странный исповедник, не популярный, потому что он не любит, когда люди терпят грех, несут его, будто он не грех вовсе, а крест – свои недостатки превращать в достоинства – я такой, я страдаю – и никто не любит, когда сдергивают одеяло, выталкивают на холодный пол, лишают привычного образа жизни, говорят, всё как есть – никакого креста, вам просто лень взять себя в руки, – но это и был дар отца Декампа – говорить правду – пресловутое «Бог всё видит»: Дэмьен сказал про одно свое страдание, а отец Декамп ответил в свой манере – будто и не Дэмьен был перед ним, милый мальчик, приехавший делать библиотеку, брат Розы, красивые карие глаза, челка пушистая, клетчатый галстук, – и за всё это ему можно больше простить – нет, отец Декамп не пожалел, посмеялся и ответил, как есть; и Дэмьен шел потом по улицам, и душа его отходила от боли, наливалась силой – будто он её из корсета вытащил, из тесного ботинка – когда тебя с кучей вещей зажало в автобусе – горшком с розой, чемоданом, сверху еще чей-то чемодан, и нога болит, и никак не наклониться, не поправить, не передвинуть – и тут – раз – остановка, на которой выходит много людей и мало заходит – и кто-то встает, выходит, и ты, наконец, можешь вытащить ногу из-под завала вещей, снять ботинок, раз никого нет, и поставить ее на соседскую скамейку, шевелить пальцами в носке с муми-троллями; черт бы побрал эту узкую негнущуюся английскую обувь…
Во имя Отца и Сына и Святого Духа… последний раз на исповеди я был три дня назад… Я пил алкоголь, я плохо думал о людях, я пропустил два дня… братья Розы ходят на мессу каждый день… еще я тщеславен… я всегда мечтаю о таком величии, что могу даже ударить себя по щеке, чтобы вернуться на землю… Еще я постоянно думаю о своем друге, думаю о том, что он уходит от Бога – от Братства – он пришел в Братство, потому что его позвал голос Бога, и он сам нашел дорогу в Рози Кин; он приехал однажды дождливой ночью; мы все сидели и смотрели «Титаник», а Грин встал, вышел в гараж, завел машину и поехал; и он учился со мной несколько лет, сделал в Рози Кин сад среди развалин, спас Изерли Флери; а теперь ему нет места в Церкви, он уходит от нас, и никто его не удерживает – и даже Бог – а я никак не могу с этим смирится – Изерли ушел, и все были рады за него, а Тео мне жаль потерять – он мой большой-большой друг; я знаю, что у него в миру всё будет хорошо – просто очень хорошо – он будет рисовать комиксы, ездить по своим выставкам, фестивалям комиксов, давать интервью, потом снимут фильм по его истории, он сам снимет фильм – и у него будут красивые женщины и красивые дети – его постоянно разглядывают девушки, потому что в нем это есть – свобода от Бога, не то, что во мне – сразу видно, что я занят давно и надолго – я даже не знаю, верит ли он еще… это для нас вера – часть тела – четвертое измерение – нам не понять, как это не верить – ведь это как физика – как можно верить или не верить в физику – это невидимая реальность, ее не потрогать, но всё работает по ее законам – хотя много людей, которые и в физику не верят, в законы Ньютона и дополнения и поправки Эйнштейна, а уж Хокинг для них детский писатель – так же вера для меня, Ричи, Дилана, тебя – вера, как четвертое измерение – расширение пространства и времени – вот Дилан и проходит время и пространство легко, как скоростной поезд, чтобы спасти кого-то в Латинской Америке или России, я пишу, вяжу слова в носки и шарфы, а Ричи… убивает… моя жизнь была предопределена с самого начала – я хотел стать писателем – и я им стал – и я знаю всё о книгах, фильмах, картинах, движениях культуры, и я рассказываю истории людям – и мне просто жить, я могу не отвлекаться на поиски себя – а Тео – он искал себя, когда приехал в Братство, а теперь мы его подвели… он оказался лишним… и я не знаю, верит ли он… мы с ним никогда не говорили о вере – Боже мой, мы даже о женщинах говорили – а о вере никогда – вдруг для него и не было никакого Бога, Иисуса – а только Братство, Церковь – как приключение – ведь для многих Церковь – это просто поиск себя – и он идет искать дальше… Я всё время думаю об этом – если он не верил, значит, он обманул всех нас… тогда вот почему ему не дают назначения – все это поняли, кроме меня – что он не верит… вдруг он не верит – тогда он в опасности – или нет – что же мне делать с этими мыслями?
– Какой ты милый, Дэмьен, ты всего лишь боишься того, что думаешь о ком-то плохо – вот и весь твой грех – ты любишь всех людей… Если это тот Тео, про которого я знаю – Теодор Адорно – то ему готово назначение – «камень во главе угла» – просто ему еще не позвонили. Оставь это, у него своя история. Тебе это поможет перестать переживать и предаться всем сердцем библиотеке и кулинарным прогулкам по Асвилю?
Дэмьен шел по улице и улыбался – он плохо думал о Тео – и это грех – Тео хороший. Он спросил у всех ларьков с открытками «Дорожные рисунки» и собрал восемь. На всех были нарисованы разные европейские города – не центральные – а скорее, локально знаменитые, как Асвиль – и была открытка с Нотернборо, с Университетом! С лавочками внутреннего двора возле философского факультета; Дэмьен купил марку с еще одним Собором и кинул открытку в ящик – вот Тео обрадуется – и Дэмьен здесь так рад за Тео – и в мире должно пошатнуться сегодня что-то от такого количества радости – война закончится где-нибудь или бездомное животное обретет дом…