Внезапно, опустив голову к земле, он пустился прочь от меня.
— Верный, куда ты? Ко мне! Ко мне! — закричал я. Но он больше не оборачивался — либо опять перестал слышать, либо не хотел повиноваться.
Я пробовал бежать за ним, но скоро отстал. Верный скрылся. В большой тревоге я вернулся домой.
Прошло часа два. Верный не шел у меня из ума. Где он? Что с ним? Мои домашние высказывали самые разные предположения: что он взбесился или еще что-нибудь в этом роде. Я только молча отмахивался от них рукой. Какой-то внутренний голос говорил мне, что тут произошло что-то более серьезное.
И вот на исходе третьего часа зазвонил телефон. Голос моего дежурного сообщал мне, что на одной из улиц в центре города произошло необычайное происшествие: невесть откуда взявшаяся одичавшая собака, похожая на волка, напала на проходившего неизвестного гражданина и стала его терзать…
— Что?! — закричал я. — Какая собака? Опишите мне ее!…
— А ваш Верный дома? — осторожно спросил дежурный офицер.
— Верного нет дома! — кричал я в сильном возбуждении.
— Там было двое наших бойцов, — продолжал докладывать дежурный, — они говорят, что она похожа на Верного…
— Человек жив?
— Кончается.
— А собака?
— Собака еще жива…
Он продолжал говорить еще что-то, но я, не дослушав его, уже звонил в гараж и вызывал машину.
Через несколько минут я был на этой самой штрассе, которую назвал мой дежурный. Лужа крови на асфальте, которую еще не успели затереть дворники, указывала место, где все это произошло. Человека внесли в дом. За минуту до моего приезда он испустил дух.
Это был уже немолодой светловолосый мужчина высокого роста, одетый в обычный штатский костюм, с выражением жестокости в лице, которое не смогла смягчить даже смерть. Овчарка почти вырвала ему горло. Он не прожил и четверти часа. Здесь же находился и Верный, но в каком виде!
У неизвестного оказался револьвер, и он, обороняясь, выпустил в собаку всю обойму. Раны были смертельны, но Верный еще жил. Я опустился перед ним на колени. Он узнал меня и слегка дернул хвостом — хотел, видимо, поприветствовать меня, да уже не смог, не хватило сил. Пузырьки крови вздувались у него в уголках пасти, и вместе с этими пузырьками вылетало глухое клокотанье; оно словно застряло у него в горле.
Он смотрел куда-то мимо меня. Я проследил за его взглядом и понял: его глаза остановились в одной точке — на умерщвленном им человеке. И сколько ненависти было в этом взгляде!
Близость убитого не давала успокоиться собаке.
— Унесите его! — распорядился я, показав на мертвеца.
Двое бойцов подошли к нему и взялись один за голову, другой за ноги. От толчка правая рука его соскользнула и упала вниз, глухо стукнувшись о пол. Я глянул на нее — и невольно вздрогнул: на руке покойника не хватало двух пальцев.
Сколько чувств, мыслей вспыхнуло мгновенно при виде этой беспалой руки. Внезапно я вспомнил далекую картину, заслоненную в последние годы грозными событиями войны, — вспомнил так, как будто это было только вчера: мертвый Афанасий Старостин на окровавленном примятом снегу, раненная, истекающая кровью овчарка и два желтых человеческих пальца… Вспомнил — и понял все. Так вот кто лежал передо мной! Возмездие настигло убийцу молодого бойца.
Вот чем объяснялось странное поведение собаки. Верный узнал своего врага, узнал по следам, обнаруженным на асфальте. Восемь лет хранил он в памяти запах этого человека, ненавидел его и — дождался своего часа.
— Личность установили? — спросил я.
— Почти, — многозначительно ответил мой помощник, прибывший сюда незадолго до меня, и подал мне документы.
Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять многое. Тут были: билет члена нацистской партии, регистрационная карточка агента гестапо…
— Носил с собой?! — удивился я. — Видно, крепко сидел в нем фашистский дух!
— Было зашито в подкладку…
— Крупная птица! — невольно вырвалось у меня.
— Да, кажется, крупная, — согласился помощник. — Он, видимо, хотел пробраться в англо-американскую зону. Там пригрели бы его…
Мертвеца унесли, и Верный успокоился. Взгляд его начал мутнеть, выражение ненависти пропало. Через всю его жизнь прошла эта ненависть, начавшись на далекой восточной границе Советского Союза и окончившись на мостовой немецкого городка в сердце Германии. В последний раз лизнул он меня языком, вздохнул глубоко, вытянулся — и нашего Верного не стало…
Я не склонен к символическим обобщениям, но, право, в ту минуту я увидел в гибели эсэсовца под зубами моей собаки нечто большее: хитрость и коварство всегда уступают преданности и верности, добро побеждает зло.
Вот, собственно, и все… Можно, впрочем, добавить: дальнейшее следствие установило, что этот эсэсовец, расстреливавший с садистской жестокостью ни в чем не повинных собак и нашедший свой конец под клыками моей овчарки, был в прошлом крупным диверсантом-разведчиком, опасным и непримиримым врагом, всю свою жизнь боровшимся против нашей страны. Он не ушел от расплаты.
8
Теперь, когда рассказ был кончен, наши взоры снова обратились к Василию Степановичу. Он сидел, опустив голову, казалось погруженный в глубокую задумчивость, и лишь время от времени большим клетчатым платком проводил по лбу и вискам.
Только тут догадка осенила нас. Это совпадение фамилии, драма, пережитая им перед войной, и даже собаки, которых он выращивал для службы в армии, — все вдруг предстало в своем истинном свете. Его волнение и эта чудаковатость, которую приписывали ему и которая в действительности была не чем иным, как выражением больших человеческих чувств, чувств патриота и отца…
Да, отца. Он подтвердил это — на вопрос, кем приходился ему погибший Афанасий Старостин, ответив нам коротко, с той простотой, которая стоит многих слов:
— Это был мой сын.
СЛЕДЫ НА АСФАЛЬТЕ
Если бы асфальт умел говорить, он смог бы поведать немало интересного.
А рассказать, право, есть о чем. За день сколько ног пройдет по нему! Чьи эти ноги? Куда они несли своих владельцев? Где были ближайшие час-полтора и где могут оказаться вскоре? Что произошло за это время там или тут и что может произойти…
Следы — зеркало жизни большого города, и, если бы они все достаточно прочно запечатлевались на асфальте, сколько любопытнейших историй могли бы мы узнать, изучая их!
Сыплет первый осенний снежок, прикрывая все вокруг, словно пудрой, и на этой свежей пороше отчетливо заметен каждый штрих.
Смотрите! Вот прошла мать с ребенком: отпечатки подошв женской обуви на высоком каблуке и рядом в два раза меньшие, частые-пречастые. Так, кажется, и слышно, как оставившие их крохотные и еще не очень уверенные ноги топочут по панели: топ-топ, топ-топ… Мать сделала два шага, он — десять. Карапуз, видимо, шаловливый и тянет в сторону: видите, пробежал по каменному поребрику, окаймляющему газон, даже ступил на самый газон, после чего был дернут за руку и занял место рядом с родительницей.
А вот здесь ребята-пионеры хотели перебежать дорогу, когда мимо неслась лавина автомобилей; постовой засвистел, погрозил им пальцем, и они, смеясь, вернулись на тротуар.
А вот влюбленный ждал свою милую; ого, сколько он топтался здесь! Свидание, конечно, было назначено на углу около кино. Но девушка, очевидно, запаздывала (они часто так делают, из женского ли лукавства или из каких других побуждений; прийти первой — еще скажут: торопилась!), бедняге пришлось померзнуть…
А это чьи следы?… О, блюститель законности и общественного порядка — милиционер, наверное, сразу нахмурился бы, узнав, кому они принадлежат, и немедля устремился бы в погоню, а кое-кто из домашних хозяек, проведав, что за личность была тут, подхватили бы испуганно кошелки и, озираясь, зашушукались с соседками…
Если уметь читать эту немую летопись городской жизни, при достаточной доле воображения можно составить довольно полную картину событий текущих суток.
Следы, следы…
Но беда в том, что они очень не прочны. На особенно людных улицах их уже размесили в кашу. Повеяло теплом — все потекло; просох асфальт — и вовсе не осталось и признака.
Однако они существуют.
Вы скажете мне, что ничего не видно: асфальт и асфальт… Да, как будто действительно так, но только — как будто…
Помните, был такой кинофильм — «Человек-невидимка», и в нем эпизод: на чистом заснеженном поле вдруг появляются следы, один, другой… цепочка отпечатков с ясными очертаниями босой ступни. Убегающего от преследования невидимку и впрямь не приметить, а следы впечатываются — он идет на ваших глазах.
У нас с вами наоборот: видно идущих, но не видно следов, оставляемых ими. И все же эти следы есть. И есть возможность «увидеть» их, даже тогда, когда асфальт идеально чист, возможность, недоступная человеческой природе, но которую тем не менее человек научился очень хорошо использовать… И это — не химия, не микроскоп (да и они могут помочь не всегда).
Кто же или что же тогда? Что это за волшебное око?
1
Звонок.
Ночью в большом каменном здании с двумя молочно-матовыми фонарями-шарами у подъезда звонит телефон.
Дежурный в милицейской форме, с покрасневшими веками (тянет ко сну, предутренние часы — всегда самые тяжелые), снимает трубку.
Разговор непродолжителен и чем-то сердит дежурного. Пропало сонное выражение глаз.
— Что? — кричит он. — Перестаньте хулиганить, или я призову вас к порядку!… Не хулиганите? Да что я, маленький?!
Он раздраженно опускает трубку на рычаг. И почти тотчас снова поднимает ее: телефон звонит опять.
— Да. Дежурный отделения милиции слушает. Да… Что? Он сам только что звонил мне… так это правда?! Занятно… Есть. Есть! Да, конечно, немедленно примем меры! Спасибо!
Любопытный случай в истории уголовных происшествий: сам правонарушитель сообщает, чтобы пришли его арестовать! Как тут не усомнишься в первый момент! Да и сейчас, хотя уже получено подтверждение, дежурный все еще не уверен, что тут нет подвоха. Бывает ведь, что находятся охотники подшутить по телефону, даже ночью. Ночью еще «интереснее»!