Белое на тёмно-зелёном-то далеко видать, в глаза бьёт. Невольно заметишь.
Хоть и не сразу, а я разглядел. Оказалось, что бельчонок. Но почему-то с белым хвостиком. Тут уж я заинтересовался. Таких белок вроде и не бывает. Чудно́ что-то…
Корзину — под куст, и пошёл к ёлочкам.
Не удирает бельчонок. Лишь за ствол схоронился. С одной стороны выглядывает из-за ёлки кончик белого хвоста, с другой — два ушка, нос и глазки, как мокрые черничины.
Глазки смотрят с любопытством. «Ты кто? Чего тебе надо?»
Боком, боком пошёл я вокруг ёлки, шею вытягиваю. Хочется увидеть всего бельчонка, целиком. Вымазан у него хвост, что ли? Или вправду белый?
Я делаю круг, и бельчонок вокруг ствола оборачивается. Там, с той стороны, перебирает лапками — и по-прежнему видны только хвостик и глазки.
Глазки поблёскивают, — наверно, нравится бельчонку такая игра.
Ах ты! Я — бегом. Через куст, через яму, а тут — столбик межевой, в землю вкопан. Зацепился ногой за него, да — кубарем.
Приподнялся, сел. Штанина разорвана, на ноге ссадина. И смешно, и зло берёт.
А из-за ёлки опять глазки поблёскивают, смеются: «Что, словил?»
Вдалеке что-то зашумело. Я сгоряча не разобрался, подумал, что это в голове у меня, оттого что стукнулся.
Но шум — сильнее, ближе. Перешёл в рокот, да басовитый такой, в ушах теснит.
Самолёт!
Низко плывёт над полем, и сюда — к лесу. Чуть макушки сосен не задел.
С грохотом пронёсся, резанул широкой тенью, даже показалось, — горячим ветром пахнул.
Мой бельчонок — скок на эту сторону, чуть не сорвался. Приник к стволу, вжался в него и головой, и тельцем, и хвостом. Меленько дрожит, — испугался, видно, до смерти.
Меня — как дёрнуло. Вот же он, — близко, хватай!
Палка в руках; я взмахнул — «вжжик!».
Уже когда вырвалась палка из руки, сообразил: зачем? Не надо!! Качнулся за ней вслед — удержать, отвести…
Но поздно.
Бельчонок лежит под ёлкой, на мху. По тельцу пробежала судорога, белый хвостик дёрнулся раз, другой — и сник.
Подскочил я, рука трясётся, сую её под бельчонка, а он откатывается, лёгонький. А сверху в горсть взять — страшно.
Потом поднял его на ладонь, в мордочку дую. Словно он от моего дыханья очнуться может. А у него уже рот приоткрылся и глаза заволоклись пеленой.
Положил я его обратно на землю, на руке белая полоса осталась. От хвоста.
Хвостик-то просто запачкан. Не то мелом, не то извёсткой. Неподалёку пионерлагерь строят; наверное, бельчонок там побывал. Храбрый ведь…
Я ушёл домой, даже забыв корзину с грибами. И после не стал её искать. Как представлю себе, что увижу и этот столбик межевой, и ёлку, и может, самого бельчонка, — так в горле комок.
Долго всё это не забывалось.
Да и теперь ещё памятно.
Прежде ходил на охоту, никогда не задумывался — стрелять или не стрелять. Увижу, что кто-то бежит, — ружьё само в плечо ткнётся, пальцы крючок давнут — трах!! А после уж разглядываю, что за добыча.
Теперь — не то.
Вскинешь ружьё, а рука и дрогнет: «Не Белый ли Хвостик?..»
И опомнишься.
Птиц-рыболовов довольно много, у них разные повадки. Хищная скопа на лету выхватывает рыбу из воды лапами. Чайки также высматривают рыбу в воздухе, ловят клювом. Зимородок подкарауливает рыбу на ветке, висящей над водой. Кайры гоняются за рыбой под водой, гребя крыльями. Пеликан ловит рыбу огромным клювом, словно сачком.
Зимородок
Белка — лесной обитатель, почти всю жизнь проводит на деревьях. Питается ягодами, орехами, грибами. Активна днём, на ночь укрывается в дуплах или в наружных гнёздах-гайнах. Сверху она покрыта рыжим или сероватым мехом, такого же цвета пушистый хвост, брюшко белое. У неё крупные чёрные глаза и довольно длинные уши, на зиму на них отрастают кисточки. Подросшего бельчонка легко отличить от взрослой белки: у него короче шёрстка, хвост не такой пушистый. Белка не очень пуглива: завидев человека, она не удирает, а укрывается среди густых ветвей или за толстым стволом. Если обойти дерево, белка также будет передвигаться по нему так, чтобы остаться невидимой.
Сказки
Всему свой срок
Зайчонок-настовичок в мартеродился, когда ещё земля в белых снегах лежала.
Шубка у Зайчонка тёплая. Молочко у Зайчихи сытное. Сидит Зайчонок под кустиком, круглыми глазами во все стороны поглядывает. Ничего, жить можно…
Дни проходят. Растёт Зайчонок. И скучно ему стало.
— Что же, — говорит он Зайчихе, — так всё время и будет? Под кустом сиди, на белый снег гляди, дожидайся, когда тебя молочком покормят?
— Погоди, — Зайчиха говорит. — Всему свой срок. Скоро весна разыграется, будешь по зелёному лесу бегать, сладкую травку зубрить.
— А скоро это?
— Скоро!
Дни проходят. Солнышко пригревает, снег в лесу оседает, вокруг деревьев лужицы.
Зайчонку не терпится:
— Ну, где же лес зелёный, где травка сладкая? Не хочу больше ждать!
— Погоди, — Зайчиха говорит. — Всему свой срок.
Дни проходят. Снег тает в лесу, капли щёлкают, ручейки позванивают.
Зайчонку невтерпёж:
— Ну, где же лес-то зелёный?! Где травка сладкая?! Не буду, не буду ждать больше!
— Погоди, — опять Зайчиха говорит. — Всему свой срок.
Дни проходят. В лесу половодье, над сырой землёй туманы стелются, в небе клики журавлиные слышны.
— Ну, — грустит Зайчонок, — видать, это сказки — про зелёный лес да травку… Ничего этого не бывает на свете. И напрасно я ждал!
— А посмотри-ка! — Зайчиха говорит. — Оглянись!
Оглянулся Зайчонок — и увидел на берёзе первые зелёные листики. Махонькие-махонькие! Посмотрел на землю — и увидел, как первые травинки проклюнулись. Тоненькие-тоненькие!
И так-то обрадовался Зайчонок, так-то развеселился! Прыгает на нескладных лапках своих, кричит:
— Ага! Ага! Разгорелась весна! На деревьях листики зелёные! На земле травка сладенькая! Вот хорошо! Вот славно!
— Пришёл срок твоей радости, — усмехается Зайчиха.
— Да-а, — говорит Зайчонок, — а долго-то как! Я весь изождался! Ждал-ждал, ждал-ждал…
— А если бы не ждал, — говорит Зайчиха, — разве ты бы махонькому листочку, тоненькой травинке обрадовался?
— Чу, весенние капли заиграли!
— Это не капли.
— Чу, весенние льдинки звенят!
— Это не льдинки.
— Чу, весенние ручейки побулькивают!
— Это не ручейки.
— А что это?
— Это синица на берёзе голос пробует!
Зайцы довольно плодовиты: за один сезон самка приносит 2–3 приплода, в каждом по 8–10 детёнышей. Самые первые зайчата появляются в марте — их называют «мартовиками», зайчата следующего приплода — «колосовики», осенние — «листопадники». Зайчата рождаются хорошо развитыми, через 3–4 дня могут довольно быстро бегать. Но большую часть времени они проводят без движения под кустами: причина в том, что у них на ступнях есть сальные железы, оставляющие приметные для хищников пахучие метки.
Олени — очень красивые животные: на высоких ногах с раздвоенными копытами, с длинной шеей, с крупными глазами и подвижными ушами, самцы украшены ветвистыми рогами. Под стать родителям и оленята — изящные, тонконогие, большеглазые. Их рыжая шёрстка покрыта светлыми пятнами, чтобы быть незаметными в траве.
Заячье семейство
На берёзовой опушке лесные мамы хвалились друг перед другом своими детками.
— Ах, какой у меня сын! — сказала мама Олениха. — Наглядеться на него нельзя. Копытца точёные, ножки пряменькие, шейка высоконькая… Лёгонький, как ветерочек!
— М-м-м, сын, конечно, неплох, — сказала мама Барсучиха. — Но куда ему до моих деточек! Уж такие они нарядненькие, такие разумненькие! Родились в марте, в апреле уже глазки открыли, а нынче — поверите ли? — даже из норы выбегают…
— А сколько их у вас? — спросила Олениха.
— Уж, конечно, не один и не два. Целых три!
— Можно вас поздравить, — сказала мама Ежиха. — Но всё-таки моих деток с вашими не сравнить. У меня их — пять душ! И вы знаете, у них уже шёрстка появилась… и даже иголочки твёрденькими становятся… Ну, не чудо ли?
— Хрю! — сказала мама Кабаниха. — Пять — это хор-рошо. Ну, а что вы скажете, если их — десять?
— А у кого их десять?! — поразилась мама Ежиха.
— Хрю-хрю… У меня! Ровно десяточек, и все как один… хрю!.. мохнатенькие… хрю!.. полосатенькие… хрю!.. повизгивают этак тоненько, как птички… Где ещё такое семейство найдёшь?
Не успели мамы согласиться, как вдруг с поля раздался голос:
— У меня семейство получше!
И на опушке появилась мама Хомячиха.
— Ну-ка, — сказала она, — попробуйте догадаться, сколько у меня деток!
— Тоже десять! — хрюкнула мама Кабаниха.
— Двенадцать? — спросила мама Барсучиха.
— Пятнадцать? — шепнула мама Ежиха и сама испугалась, назвав такое большое число.
— Как бы не так! — сказала мама Хомячиха. — Подымайте выше! У меня деток — восемнадцать душ, во сколько! И чего там болтать про шёрстку, про глазки, — это всё пустяки. Мои детки уже работать начали. Даром что малы, а уже каждый себе норку копает, жильё готовит. Представляете?
— Да, ваше семейство — самое замечательное! — признали все мамы. — Вы подумайте: восемнадцать деток-работничков!
Долго бы ещё удивлялись мамы, если бы на опушке не появилась Зайчиха.
Хвалиться она не стала, шла тишком-молчком.
Никто не узнал бы, сколько у неё деток, если б мама Олениха не спросила:
— Ну, а сколько душ в вашем семействе?
— Не знаю, — сказала Зайчиха. — Кто ж их считал… Может, — сто, может, — тыща, а может, —