— Волчок, замолкни! — крикнул Калю.
Но волчонок не шевельнулся, он продолжал выть, словно не замечая человека. Тогда пастух ударил его палкой. Звереныш упал, но тут же вскочил и стал, широко расставив лапы и устремив взгляд в пространство. Калю ударил его второй раз. Волчонок поджал хвост и юркнул в конуру. Калю наклонился, заглянул внутрь и мигом отпрянул: его испугало яростное полыхание волчьих глаз, дикий оскал и зловещий лязг зубов. Схватив палку обеими руками, человек просунул ее в будку и в ярости принялся молотить по чему попало, пока не услышал, что забившийся в самый дальний угол волчонок жалобно скулит от боли. Калю пошел взглянуть на остальных собак и увидел, что те, до смерти перепуганные, попрятались в конуры, даже храбрый Каракачан поддался страху.
После этого в деревне несколько дней только и разговоров было, что о ночном вое волчонка.
Старик-отец не раз говорил сыну:
— Послушай, Калю, избавь ты нас от этого зверя. Пойми, сынок, волк он и есть волк, собакой ему не быть. Ох, неровен час, накличешь ты беду…
То же самое слышал он и от других людей. Односельчане косились на их двор, словно там загнездилась проказа. Те кто потрусливее обходили его стороной. В соседних деревнях тоже прослышали о волке.
Люди из других сел при встречах о односельчанами Калю спрашивали:
— Ну, как там ваш волчонок? Растет? И чего это вы до сих пор терпите его в деревне?
Но Калю был непреклонен. В ответ на такие разговоры он, криво усмехаясь, упрямо качал головой и говорил:
— Ничего, вы еще увидите, каким верным другом будет мне этот волчонок.
Он подзывал волка, ласково трепал его за уши, поддразнивал. Волчонок, уже привыкший к таким шуткам, отвечал на его заигрывания, и они затевали веселую возню. Правда, игры волка были грубоватые, неуклюжие, одним словом — волчьи.
И тут на исходе весны случилось событие, которое привело в негодование даже Калю.
Однажды ранним теплым вечером в конце мая волчонок дремал в своей конуре. По двору мирно бродили домашние животные. Поблизости затеяли возню поросята. Временами, когда один из них взвизгивал особенно громко, волчонок открывал глаза, бросал в их сторону сонный, равнодушный взгляд и снова засыпал. Но вот поросята, гоняясь друг за дружкой, очутились перед конурой, один из них так поддал другому рыльцем, что тот влетел в конуру и плюхнулся прямо на волчонка. Сонный зверь ткнулся носом во что-то теплое и мягкое, на него дохнуло запахом живого существа, и он сам не понял, как случилось непоправимое. Двор огласил пронзительный поросячий визг, остальные поросята кинулись наутек, женщины подняли крик. Минуту спустя прибежали на помощь мужчины. Старик и Калю с трудом отняли поросенка. У него было перерезано горло, вырваны грудина и внутренности.
Старик расшумелся, а Калю, не сказав ни слова, посадил волка на цепь. Зверь лежал неподвижно, с виноватым видом, взгляд лукавых глаз был испуган и недоверчив. Калю привязал его покороче и поднес мертвого поросенка. В другой руке он держал толстую короткую дубинку. Волчонок, подпрыгнув, вцепился в тушку, и в тот же миг дубинка опустилась на его загривок. Но он выпустил добычу только после второго удара. Отпрянув в сторону, разъяренный волчонок злобно косился то на поросенка, то на пастуха. Калю молча смотрел на него. Все повторилось сначала. Результат был тот же. Тогда взбешенный пастух бросил тушку поросенка волчонку и принялся изо всех сил охаживать его дубинкой. Он бил провинившегося зверя до тех пор, пока тот, избитый до полусмерти, дрожащий, не приполз к его ногам. Пастух ткнул ему в морду окровавленные остатки поросенка, но волк, заскулив, испуганно попятился, глядя на хозяина с мольбой и покорностью.
Пастух торжествующе усмехнулся.
— Ну, теперь понял, что можно и чего нельзя, дурачок?
В этот день, в этот час волчонок и впрямь осознал истину: он имел право только на то, что получит из рук человека. И он встал с земли и смиренно, благородно, почти с любовью, лизнул руку хозяину. С того дня между человеком и зверем воцарились мир и доверие. Человек одержал победу.
Калю радостно смеялся.
— Я же вам говорил, что он будет у меня ходить по струнке… Как шелковый!
Калю оказался прав: волк постепенно свыкся со стадом и стал вести жизнь овчарки. К лету он вырос, превратился в крупного, сильного, красивого молодого волка. По свисту пастуха он готов был броситься в огонь и воду. Ночью собаки засыпали возле отары, один только волк бодрствовал и был начеку.
Однажды ночью среди овец поднялся переполох. Они сбились в кучу. Волк стрелой перемахнул через сгрудившихся овец и исчез в темноте. Калю побежал следом, крича и стреляя на бегу. Пробежав немного, он увидел задранную овцу. В двух шагах от нее сидел его волк и зализывал рану, на его груди алела кровь.
Калю торжествовал.
— А что я вам говорил? Вот видите, какой он — мой волк?
И в награду на другой день он надел на волка ошейник с железными шипами, какой носил только Каракачан. Ошейник был сделан из нескольких железных пластинок, на каждой из них с наружной стороны выдавалось четыре острых шипа. Такой ошейник защищал от укусов шею и грудь, а во время схваток наносил раны врагу.
Старик-отец не одобрил поступка сына.
— Зря это ты, сынок. С огнем играешь. Собаке нельзя верить, а уж волку и подавно. Смотри, как бы после не плакать.
Но Калю только посмеивался и ласково трепал волка за уши.
Прошла вторая осень. Стада пригнали в деревню. Снег засыпал поля и кровли домишек. Калю шутил:
— Ну, этой зимой я буду спать спокойно — у меня в стаде такой сторож, что только сунься…
Овцы ночевали в загоне, верные псы на ночь забирались в конуры, а волк стерег двор. Теперь его уже не сажали на цепь, и он всю ночь бродил по двору. Ходил вдоль высоких ворот, забегал в огород, разрывая снег, обнюхивал мерзлую землю. Набегавшись, залезал в конуру, но взгляд его горящих глаз не угасал во мраке. Раза три за ночь Калю наведывался в хлев и овечий загон, и каждый раз сперва заглядывал к волку. Тот почти всегда выбегал к нему навстречу и, протягивая голову, просил ласки.
Ударили январские морозы. Как-то ночью Калю встал глянуть на скотину. Как всегда, он сперва направился к конуре волка, но тот не выбежал навстречу. Калю заглянул внутрь — конура была пуста. Он свистнул, на свист отозвались собаки. Подбежавший Каракачан, поскуливая, радостно запрыгал возле. Волка и след простыл. Калю обошел двор, заглянул во все уголки, долго звал волка, но все напрасно — тот как в воду канул. Пастух не знал, что и думать. Он не находил себе места, отца с матерью тревожить не стал. А утром вся деревня узнала, что волк Калю ночью пропал. День прошел в тревоге. Старик-отец и все односельчане не сомневались, что волк сбежал в лес. Один только Калю ничего и слушать не хотел — он верил, что волк вернется.
Но настал вечер, а его все не было. Калю бродил по двору, всматриваясь в чистое поле, изредка поглядывая на небо. На беду погода портилась. Край неба затянуло облаками, дохнул северный ветер. Час от часу он крепчал. Пошел снег. К вечеру в поле разгулялась вьюга, снежные вихри крутились у стен домов, снег слепил глаза. Быстро стемнело. Люди торопливо загнали скотину в хлевы и, заперев их на засов, поспешили укрыться в домах. Только Калю и его старый отец замешкались во дворе.
— Никак все еще ждешь? — с досадой спросил отец. — Лучше взгляни, как там собаки, и пойдем ужинать.
Калю, ничего не ответив, направился к овечьему загону. В двух шагах от него кто-то с силой толкнул его сзади. Пастух чуть не упал. Оглянувшись, он увидел волка. Зверь стоял, широко расставив передние лапы. Какое-то мгновение оба — зверь и человек — молча смотрели друг на друга. Волк выглядел изнуренным, бока ввалились, шерсть на лапах до самых колен обледенела. Пастух грозно спросил:
— Ну, говори, где тебе больше по нраву — здесь или в лесу?
Волк, заморгав, привстал и радостно кинулся к хозяину. Пастуху был понятен этот порыв — так зверь давал знать, что он голоден.
— Ага-а, есть захотел! — ехидно усмехнулся Калю и в голове у него мелькнула недобрая мысль. Тут подошел и отец.
— Проголодался он, дай ему поесть, — сказал он. — Пусть знает, что только здесь для него всегда найдется корм.
— Нет, у меня другое на уме, — сердито отозвался сын. — Посажу его на цепь, пусть поголодает до утра и зарубит себе на носу: шатаешься по лесу — поспи голодный.
— Дело твое, — заметил отец и зашагал к дому.
Калю взял волка за ошейник и повел к конуре. Зверь было заупрямился, но сердитый окрик заставил его повиноваться, и он сам полез в конуру. Калю осмотрел цепь. Последнее ее звено было привязано к кольцу ошейника веревкой, которая показалась ему ненадежной. Он принес обрывок веревки потолще и привязал цепь.
— Поголодай маленько, это тебе наука!
Волк не думал ложиться. Постояв в конуре, он вылез наружу и натянул цепь. Калю прикрикнул на него и пошел к дому. Ветер швырнул ему в лицо горсть колючего снега, разметал длинные полы одежды.
Буран бушевал всю ночь. Было слышно, как ветер завывает в трубе и под окнами, рвет с петель дощатую дверь, мешая людям спать. Не спали и собаки: их донимала стужа, и они всю ночь напролет с лаем бегали по двору.
До полночи Калю два раза выходил из дому — волк все так же стоял в будке, глядя на него виновато и выжидающе. Но Калю умышленно не окликал его.
Должно быть, было далеко за полночь, когда Калю вдруг вскочил как ужаленный. С минуту он не мог понять что его разбудило, во сне или наяву ему почудился какой-то странный звук, похожий на звон колокольчиков потревоженной отары летней ночью на пастбище. Проснулись отец и мать, во дворе заливались тревожным лаем собаки.
— Калю, встань, погляди, чего это собаки разбрехались.
— Холод донимает, вот они и лают, — сказал Калю и вышел.
Увидев его, собаки залаяли еще яростнее. Каракачан бегал по двору, как бесноватый.
Пастух подошел к конуре волка, но она была пуста. Он присел на корточки и вытянул цепь — на ее конце висел обрывок веревки. Волку как-то удалось развязать узел, он освободился от цепи и сбежал. Калю встал, огляделся, его привычный взгляд заметил что-то неладное. Ему показалось, что овцы лежат посреди загона, под открытым небом. Он вгляделся — так оно и было.