нул крылья и упал в воду…
Раскаты выстрела широко прокатились над рекой. Утка с шумом вылетела из кустов. Поднявшись над вербами, она увидела белое облачко дыма и в окровавленной воде — своего умирающего друга. Не взглянув на него больше, она устремилась вверх по течению, к островку, подгоняемая непреодолимым, великим зовом. Тут птица осторожно опустилась на воду и, убедившись, что никто ее не преследует, заковыляла к своему гнезду. Раскопав пух, она села на обнаженные яйца…
На небе погас последний луч солнца. Только вода реки еще поблескивала среди потемневшего поля. На землю сошел вечер, встреченный меланхолическим кваканьем лягушек.
Река тихо плескалась о берег. Утка неподвижно сидела на яйцах. Ее маленькая головка торчала над гнездом. Взгляд ее словно весь ушел в созерцание той загадочной силы, которая оглушила ее, всецело подчинила себе. Она вслушивалась в таинственный шепот весеннего вечера, точно пытаясь услышать, как растет трава, проникнуть в смысл неуловимо бурлящей вокруг нее жизни.
Прямо перед нею тужился изо всех сил запоздалый муравей, волоча к своему дому утиное перышко, а в поле, словно обезумев, кричал перепел.
Перевод А. Полякова.
НА ЗАКАТЕ СОЛНЦА
Под вечер стая диких голубей опустилась, на невысокие дубки, растущие на крутом берегу у самой речки, воды которой, истомленные жарой, тихо журчали в своем каменистом русле.
Голуби притаились среди ветвей, укрылись, в листве так, что из нее виднелись только их поднятые головки. Косые лучи солнца озаряли грудки тех, кто сидел ближе к вершинам, отчего шейки их переливались.
Долго сидели они так — притихшие, неподвижные, повернув головки на запад и словно удивляясь сонной тишине, разлитой над равниной. Горячая и душная волна поднималась от пышущей жаром земли. Два облака, похожие на громадные крылья, висели над посеревшим, истоптанным скотиной жнивьем, словно хотели укрыть его от закатного, но все еще жаркого солнца. И облака, и поле, и измученная жаждой кукуруза, и красная полоска пыли, вьющаяся над проселком, — все как будто замерло в ожидании чего-то большого и важного.
Две горлинки стремительно пронеслись, над дубами и скрылись в вербах, растущих у околицы села. Ворон с раскрытым от жары клювом опустился к самой воде, прислушался, напился и, тяжело взмахнув крыльями, улетел.
Голуби продолжали всматриваться в ровную пожелтевшую даль. Там, где она уходила вниз, закрытая серо-зеленой стеной кукурузы, чуть виднелись пышные кроны нескольких буков. Стая обычно ночевала в их густой листве. Сейчас птицы дожидались темноты, не переставая внимательно вглядываться вдаль.
От реки поднялась прохладная, еле ощутимая струя воздуха. Запахло тиной. Ветерок постепенно становился все сильнее. Равнина ожила. Длинные тени кукурузы легли на жнивье, вода в речке перестала блестеть, а меланхолическое кваканье лягушек зазвучало чаще и уверенней.
Вдруг голубь, сидевший на верхушке самого высокого дерева, встрепенулся, словно собрался взлететь. Его трепет передался всей стае.
Прямо против солнца на желтоватом вечернем небе появилась маленькая темно-коричневая точка. Она то увеличивалась, то пропадала из виду, описывая над полем правильные круги, и по спирали поднималась все выше и выше. Через несколько минут она выросла, оставив далеко под собой заходящее солнце. Круги становились все шире и постепенно превратились в неправильные эллипсы, узкие края которых все больше приближались к реке. Но сама точка росла так медленно, что голуби не могли уловить никакой разницы и удивленно продолжали следить за ней.
Незаметно точка превратилась в черточку, которая посередине вскоре как бы раздалась вширь. Теперь уже совсем ясно были видны широкие крылья сокола, который, приближался к стае, готовясь, по своему обыкновению, упасть на нее с высоты.
Вдруг, словно подхваченный порывом ветра, он рванулся вон из эллипса против течения реки, как будто увидел какую-то другую добычу. Потом также внезапно развернулся и, описав широкую дугу, неожиданно очутился над самыми дубами.
Только сейчас старый голубь, вожак стаи, заметил опасность. Но было уже поздно. Сокол повис над деревьями, и спустя миг голуби услышали свист падающего как метеор тела хищника. Сложив крылья и вытянув вперед ноги, он несся вниз быстрее брошенного с высоты камня.
Голуби мгновенно сорвались с места и попадали на землю, словно сбитые градом. Одни укрылись в нижних ветвях деревьев, другие — в прибрежном кустарнике. Не спрятался только старый голубь. Он полого устремился к реке, сокол камнем ринулся следом и у самой воды почти настиг его. Но старый вожак был сильным и опытным летуном. Когда сокол уже готов был его схватить, голубь вдруг из-под самых его когтей резко рванулся прямо вверх. Сокол чуть было не врезался в воду. Чтобы удержаться в воздухе, он широко распахнул крылья и замахал ими, как бабочка, высматривающая, куда бы ей опуститься.
В ту же секунду старый голубь, громко захлопав крыльями, заставил своих перепуганных и рассыпавшихся товарищей подняться в воздух.
Свист десятков крыльев, словно ветер, пронесся над речкой. Не теряя времени, птицы устремились к месту ночевки.
Но сокол обогнал их. Он вырвался вперед и начал кружить над самой кукурузой, время от времени взмахивая крыльями.
Стая была вынуждена вернуться и подняться ввысь. Но коричневый хищник не стал ее преследовать. Он начал кружить прямо под нею, спокойно и плавно. Все выше поднимались голуби и все быстрее вились над потемневшей равниной. Солнечные лучи, еще освещавшие глубины предвечернего неба, делали птиц похожими на сверкающие алебастровые шары.
Они видели сверху, как сокол кружит над самыми их деревьями. Почти не шевеля крыльями, он легко и без усилий парил в тихой вечерней прохладе.
Несколько раз голуби пытались его обмануть, улетая так далеко, что почти пропадали из виду. Но, заметив, что сокол в свою очередь тоже начинает набирать высоту, стая опять возвращалась на прежнее место.
Смеркалось. Речка внизу, посреди темной долины, стала похожа на узкую блестящую ленту. Пятнами расплывались очертания деревьев. На западе постепенно остывало раскаленное небо, и красноватые отблески на соломе сжатого поля незаметно погасли.
Голуби начали уставать. Свист их крыльев становился все ровнее и тише, переходил в шепот. Сокол внимательно вслушивался.
Приближалась минута, когда голуби непременно захотят попробовать опуститься в густые ветви деревьев, где он уже не сможет на них напасть. Время от времени хищник поворачивал голову и неравномерно покачивался на своих широких крыльях.
Вдруг старый голубь громко, захлопал крыльями. Он подавал знак товарищам следовать за ним.
Словно дождь из серых стальных брусков, падали голуби с высоты на свои деревья. Они проносились мимо сокола, мелькали вокруг него, устремляясь к уже совсем потемневшей земле.
Шум и близость столь многочисленной добычи ошеломили сокола. Он опоздал. Не успел хищник наметить себе жертву, как голуби уже нырнули в густую зелень буков. Лишь один из них — молодой и неопытный — все еще летал вокруг…
Испуганные птицы с замиранием сердца долго еще слышали свист его крыльев и видели сквозь густую листву темный силуэт хищника, который его преследовал. Немного спустя раздался тревожный всплеск крыльев и тихий хрипящий звук, которым закончилась борьба…
Наступил вечер. Внизу, в приютившейся у реки деревеньке, загорелись огоньки. Прозвучал чей-то протяжный крик. Запоздалый пастух прошел со своим стадом под самыми деревьями, напевая песенку и сердито покрикивая на коз. Потом наступила тишина, в которой слышно было только, как голуби рассаживаются среди ветвей.
Вся равнина слилась в громадную черную массу. Над ней осталось только темное, усеянное звездами небо. Жалобный звон цикад, казалось, убаюкивал теплый сумрак, а неумолчные голоса лягушек, зазвучали еще более страстно, все резче раздирая ночную тише.
Один за другим засыпали голуби на ветвях старых буков, похожих на две громадные мрачные тени. Иногда какая-нибудь из птиц вздрагивала, высовывала головку из-под крыла и тревожно вслушивалась в тихий ветерок, напоминавший ей свист соколиных крыльев. Но мирные звезды, мерцавшие среди листьев, успокаивали ее, и она вновь засыпала, убаюканная шепотом летней ночи.
Перевод Л. Лихачевой.
ПОСЛЕ ОХОТЫ
Как-то раз после охоты на перепелов мы почувствовали такую усталость, что несколько километров пути до ближайшего села, откуда мы вышли утром, показались нам бесконечными.
Августовская ночь застала нас неподалеку от реки. В буйно разросшейся кукурузе перепела водились во множестве, но высокие стебли и пригорки межей мешали стрелять, а убитую птицу трудно было находить. Ободренные вечерней прохладой, взбудораженные частой стрельбой, собаки ошалело носились вокруг и не слушались наших команд.
— Хватит на сегодня, — предложил мой товарищ. — Завтра по холодку, пока не сошла роса, с этих мест и начнем. А сейчас пошли в село.
— Почему бы нам не переночевать здесь? — сказал я. — Плащи защитят нас от влаги и росы. Разведем костер, а в той копне устроим себе отличные постели.
— Как хотите, — согласился товарищ.
Мы развели костер, зажарили на вертеле несколько убитых птиц и после роскошного ужина приготовили себе ложе. Вытянувшись у тлеющего костра, мы молча отдыхали. Охота с собаками на пернатую дичь — утомительное занятие, зато с каким удовольствием после этого предаешься отдыху!
Под клеенчатыми плащами, расстеленными на сене, еще жило тепло земли, нагретой за день жарким солнцем. От сырости, которой тянуло с реки, запах сена и земли становился особенно резким и дурманящим. Наши собаки, лежавшие вокруг костра, лениво помахивали куцыми хвостами и, виновато посматривая на нас, вслушивались в угасающие звуки равнины.
— Славная ночь, — сказал я, вглядываясь в глубокое черное небо, усеянное звездами, торжественно мерцавшими на темном куполе.