Почувствовав небывалый холод в том месте, откуда всегда исходило тепло, кабан содрогнулся. Последним усилием воли он сумел поднять голову и по привычке нанес удар спереди, а потом ковырнул сбоку. Огромный клык, подобно молнии сверкнувший во мраке, вонзился в чужое тело со звуком, до боли похожим на хруст, с которым осенью он вспарывал кору огромных мясистых тыкв. А потом кабан тяжело рухнул на снег и больше на шевельнулся. Один его глаз продолжал пристально смотреть туда, где светилось в ночи окошко охотничьего домика.
На нижнем краю поляны выросли силуэты двух мужчин с ружьями за плечами. Было видно, что они прошли немалый путь. Охотники остановились передохнуть и один из них, — тот, что повыше, — протянул вперед руку и спросил:
— Это и есть охотничий домик? Я уже было подумал, что мы до него не доберемся.
Другой охотник, низкорослый крепыш, вероятно, старше по возрасту, ничего не ответил. Он пристально вглядывался в пятно, темнеющее шагах в двадцати.
— Ну-ка, ну-ка, посвети!
Высокий достал из кармана фонарик и направил луч света туда, куда указывал его спутник.
— Так вот ты где! — обрадованно воскликнул он. — Кажется, это тот самый кабан, которого мы подстрелили сегодня?
— Погоди! — властно остановил его крепыш. — С этим зверем нужно быть начеку. Мне рассказывали, что бывали случаи, когда смертельно раненный кабан набрасывался на охотника. — Он не спеша нагнулся, слепил небольшой снежок и метнул его в кабанью голову. — Э, нет, этот уже не встанет. Пошли.
Они приблизились к мертвому кабану, что лежал, вытянувшись во весь рост на белом саване снега, и казался намного больше, чем в самом деле.
— Эх, ну и экземпляр! — восхитился высокий.
— Не иначе, как царь здешних кабанов! — довольно усмехнувшись, заметил крепыш.
— Здорово мы его шарахнули!
— Постой-ка! Кажется, у нас были конкуренты, — вдруг сказал крепыш и быстро наклонившись, сунул руку в глубокую рану на брюхе: — Еще теплый!
— То-то бай Рангел будет пыхтеть от зависти, как увидит наш трофей!
— А до этого нам придется хорошенько попыхтеть с такой ношей. Сбегай в лес, найди жердь. Да смотри, выбирай покрепче.
Молодой побежал к темнеющему неподалеку лесу. Где-то на полдороге он вдруг остановился и позвал спутника:
— Посмотри, там что-то темнеет. Может, еще один кабан? Ну и дела!
Они подошли поближе, но вместо еще одного кабана увидели мертвую волчицу со вспоротым брюхом. Там, где она ползла, на снегу, остался кровавый след.
Пожилой окинул этот след глазами знатока и покачал головой.
— Да, лютой была схватка… Не на жизнь, а на смерть.
Перевод Н. Нанкиновой.
ЭДУАРД II
Трудно узнать нашего Эдуарда, который раньше, бывало, надумав пофорсить, лапой открывал дверь на балкон и с гордо поднятой головой шел, как акробат, по перилам балкона. Пешеходы на улице останавливались посмотреть на выходки кота. Эта картина — самое яркое воспоминание о нашем домашнем тигре с шерстью африканского льва, перепоясанном десятками темных и светлых полос. Глаза у него были под цвет шерсти, они, как все желтые глаза, придавали коту злой и свирепый вид. На самом же деле за этой мнимой свирепостью скрывалась неожиданная кротость, деликатность, я бы даже сказал какое-то врожденное благородство.
Но все сказанное относится к прежнему Эдуарду, а не к нынешнему… Дреме. Даже имя ему пришлось сменить, потому что его владелец перестал соответствовать смыслу, вложенному в прежнее имя. Представьте себе, что отчаянного труса, который всю жизнь держится за юбку жены, зовут Христофор Колумб… Надо, однако, сказать, что перемена, которая произошла с Эдуардом, наступила не сразу… Он как-то стал больше залеживаться на диване в кухне, уткнув нос в теплое пушистое одеяльце. Да, этот огромный кот, весивший столько, сколько весят два новорожденных младенца, любил во сне сосать, причмокивая, краешек одеяльца. Эта привычка осталась у него с тех пор, когда он был маленьким беспомощным котенком… Постепенно наш Эдуард раздобрел, шерсть его потускнела, как будто увяла, в глазах застыло выражение тихой меланхолии и покорности. Вскоре кот так разжирел, что еле передвигался по комнате, а об акробатических номерах на балконе и думать было нечего. Это нас не на шутку встревожило. Помимо того, что все мы были к нему очень привязаны, каждый взрослый член нашей семьи вбил себе в голову, что малый возраст кота Эдуарда и нашей дочери омолаживает семью, средний возраст которой трудно было назвать молодым… А получилось так, что самый молодой из нас состарился раньше всех. Один наш друг, ветеринарный врач, внимательно послушав кота, обнаружил перебои сердца. И я тут же вспомнил, что такой образ жизни ведет к ожирению сердца. Из-за маленькой дочки, которая даже спала с Эдуардом, мы не выпускали его на улицу. Он всегда взирал на мир, в том числе на своих сородичей, расхаживавших по земле, с высоты балкона. Возможно, вид гоняющихся друг за другом котов и кошек, их призывное мяуканье бередили его кошачью душу, но он явно осознавал, что время его уже прошло… Грустно чувствовать себя глубоким старцем в возрасте… двух лет. Глядя на него, и мы тоже как-то разом постарели.
Время шло, Дрема ел все меньше, а полнел все больше. По целым дням он сосал уголок одеяльца, и не было силы, которая могла бы расшевелить его, заставить разыграться. Дочка, которая прежде очень любила играть с котом, так что вечерами приходилось силой отбирать его у нее, постепенно перестала обращать на Эдуарда внимание и, подобно нам, взрослым, все дольше засиживалась перед телевизором. Иными словами, она, как и все мы, немного «постарела». И это не могло не встревожить меня — я глубоко убежден, что и в наш век дети остаются детьми, а, следовательно, они должны как можно больше общаться со всем тем, что ближе всего детству. И планомерное сокращение периода детства, чем в последнее время увлекаются некоторые институты, наносит вред будущему человеку, отнюдь не делая его более здоровым, более умным, более тонким и чувствительным… Впрочем, речь не о детях и их ограбленном детстве, а о коте Эдуарде, который продолжал толстеть и стареть: взгляд стал мутным, шерсть поредела и потеряла прежний блеск, а за ушами появились проплешины. Походка стала флегматичной и какой-то унылой. Но такое состояние его, казалось, вовсе не тяготило. Помнится, известный болгарский поэт Атанас Далчев где-то писал, что первый признак старости — потеря зубов и друзей… Наверное, это так, но я думаю, что старость начинается тогда, когда лежание начинает доставлять человеку радость, когда оно становится смыслом его жизни…
Так обстояли дела с нашим красивым и некогда гордым котом Эдуардом, превратившимся в меланхоличного и вялого Дрему… Но однажды мы услышали в квартире тоненькое и слабое мяуканье. Мы, взрослые, терялись в догадках, как попал к нам на четвертый этаж крохотный котенок, а дочка, от которой мы надеялись получить более-менее исчерпывающие сведения, казалось, была удивлена больше всех. И правда, как мог забраться к нам в квартиру хорошенький котенок тигристой масти с белым ошейничком, с белым, как у горностая, брюшком и огромными серо-голубыми глазами? А эта малявка, несколько раз мяукнув и стрельнув во все стороны глазками, проследовала на кухню, оттуда на балкон, а потом опять на кухню… Котенок еле держался на слабеньких ножках, и когда ему приходилось резко менять направление, его заносило в сторону. Однако это не помешало ему посетить самые важные места, как это делал Дрема, вылакать из блюдечка остатки молока, явно предназначавшегося не ему… А потом он с достоинством принялся прихорашиваться…
Проснувшийся Дрема с любопытством воззрился на кроху…
Это было начало, а потом… Думаю, уважаемые читатели уже догадались, какие за этим последовали уговоры, слезы, обвинения, упреки: «ты самый жестокий и злой человек на свете», «ты ненавидишь всех беззащитных существ на свете»… Вы, наверняка, поняли, кто из домочадцев мог самоотверженно, со слезами на глазах защищать нового члена нашей семьи. Вы также поняли, что решение приютить пришельца было обусловлено целым рядом причин, обстоятельств и соображений. Где-то около полуночи в доме установилась мертвая тишина, которая в это время суток везде одинакова, но благотворна для раздумий только дома; так вот, когда я, надеясь привести в порядок свои мысли и чувства, принялся ходить по квартире и зашел в кухню, навстречу мне сверкнули два раскаленных уголька. Дрема! Вечно дремавший домашний тигролев бодрствовал, усевшись на хвост, вперив напряженно-любопытный взгляд в противоположный угол дивана. Там, на его любимом, изрядно потрепанном одеяльце тихо посапывал маленький комочек. Его бока чуть заметно вздымались, а хвостик почему-то торчал чуть в сторону, как вопросительный знак. Я на цыпочках подошел к дивану и провел рукой по хрупкому тельцу. И вдруг послышалось сонное «мур-р-р! мур-р-р!» Это меня несказанно обрадовало. Согласно уверениям нашего друга ветеринарного врача, кошки делятся на мурлыкающих и сосущих. «Ну, — сказал я себе, — этот, по крайней мере, хоть мурлыкать будет!» Так совершенно неожиданно мы стали обладателями котов двух видов, и впредь, устав наблюдать за ними, мы просто закроем глаза и будем слушать кошачью песню. В конце концов, жизнь и все, что нас окружает, легче познать, если рассматривать их с разных сторон и с помощью различных средств… Иногда изменение точки зрения не менее важно, чем сама точка зрения…
Пара глаз, вспыхнувших мне навстречу, вновь обратилась в сторону пришельца. Трудно сказать, что заставило Дрему покинуть излюбленное место: бесцеремонность малыша, привычка уступать место младшему или врожденное благородство…
Но сюрпризы на этом не кончились. Утром мы усадили дочку завтракать и по привычке налили коту молока в его блюдечко. Дрема брезгливо подошел к блюдечку. Никто из нас не заметил, когда малыш соскочил с дивана, но мы увидели, что он зашлепал к кошачьей посудине… Дрема тут же с достоинством удалился, уступив ему место. А котенок только того и ждал: поудобней устроившись у блюдечка, он принялся с удивительной для его возраста ловкостью лакать молоко. А вскоре в блюдечке не осталось ни капли. Наевшись, поднял мордочку и с явным удовольствием начал облизываться. Покончив с умыванием, котенок принялся теребить бахрому накидки, свесившейся с дивана. У него это получалось очень забавно — вцепившись в край накидки когтями и зубами, он то повисал на ней, подобно маленькой обезьянке, то молотил по ней передними лапками, то изо всех сил мотал ее из стороны в сторону. Когда это занятие ему наскучило, Эдуардик (мы твердо решили назвать его Эдуардом II) вдруг заметил теннисный шарик и погнал его по комнате. Потом он устремился к Дреме, явно желая вовлечь и его в игру, но тот предпочел благоразумно удалиться. Однако Эдуард II, похоже, воспринял этот ход как приглашение к игре и, забавно урча, вскочил Дреме на спину. Не на шутку испугавшись, старый кот стремглав бросился в гостиную, чтобы забиться куда-нибудь в укромный уголок.