– ТТ, конечно, много круче, – между тем развивал тему Полторак, – лучше них только корки прокурорские, это вообще полный отмаз. Но их за бабки не возьмешь, а ТТ можно. Только это миллионером натурально надо быть…
– Миллионером… – с причмоком повторил через минуту.
Второе беспардонное «А-КМ» этого дня на Игоря свалилось через восемьдесят километров. В деревне. В Демьяновке. Только теперь в бредовом двадцать пятом кадре засветился неповоротливый «хайлендер». Он сразу стоял нехорошо, довольно далеко и агрессивно высунув обрубок черного носа с узкой примыкающей дороги на главную, но не двигался, не дергался, не было ощущения угрозы, опасности, наоборот… И вдруг внезапно, словно нарочно подпустив «лансер» метров на тридцать, двадцать пять всего лишь, большой японец черной тяжелой коровой заколыхался на горочке, поехал, покатился и, медленно, вальяжно загребая снег колесами, подставил прямо под Игоря широкий комод своего зада. Хорошо, что скорость перед пешеходным переходом была никакая и обочина свободная… Хоть как-то можно было сманеврировать.
– Четко рассчитано, – с какой-то явной, нескрываемой завистью выронил Полторак.
– Что именно? – не понял Игорь.
– Ну как, – нисколько не смущаясь, продолжил менеджер по работе с бюджетными организациями компании ЗАО «Старнет». – Вы бы всяко оказались виноваты, Игорь Ярославович… Удар сзади, несоблюдение дистанции, а как, чего на самом деле, кто же видел?
– Так вы… вы же со мной в машине, Андрей… Андрей Андреевич… Вы разве не свидетель?
– Да кто же мне поверит? – с искренним изумлением развел руками Полторак. Вернее, растянул ремень безопасности. Сначала подтащил к самой подмышке, а потом другой рукой ловко перехватив, отвел черную лямку вниз к самому паху. – Такие люди… С таким номерами… С ними ведь не спорить надо, а договариваться…
Потрясенный, буквально ошалевший Игорь молчал.
– А что же тут сделать, такое уж у меня место в жизни, – между тем с какой-то ласковостью в голосе, с каким-то особым гнусным смаком не унимались Полтора рака. – Особо не подергаешься… Вам хорошо, вас сам Олег Геннадьевич опекает, а я-то всем чужой…
– И что бы вы сказали? – Валенок грубо оборвал не нужные ему, в мерзкие топи галиматьи и бреда уводящие намеки и откровения Полторака. – Что вы сказали бы ментам? Что все проспали?
– Ну да, как вариант, – по-деловому качнули головой Полтаракана и снова легко, только сморгнув, залебезили. – Приходится вертеться, ну вы ж понимаете, я человек простой, все сам, все сам, папаша у меня шахтер, а мать бухгалтер…
И вдруг с холодной ясностью Игорь увидел, что двадцать пятый кадр этого бреда – вовсе не кадр конкретного, сегодняшнего дня. Ленты ТТ и АКМ. Это байда и дичь всей его нынешней, зачем-то тянущейся, не знающей конца и остановки жизни. Повинность. Вот чем простегано тоскливое бытие. Прошито. Продырявлено. Повинностью.
Зачем и почему везет он Полторака? Зачем и почему сам едет? Вчера, сегодня… и снова… снова потащится куда-то завтра… Зачем ему этот хомут, эта контора, эта машина, в которую может усесться такое невозможное зоологическое уравнение… Полтаракана, равные полутора ракам? Машина… машина «мицубиси лансер», которая могла бы раз и навсегда во всей этой предельно затянувшейся истории поставить точку…
Последнее в этот серенький невинный день, с легкой сухой метелицей на севере и редкой стыдливой моросью на юге, третье уже А-цифры какие-то-КМ Игорь увидел в Новокузнецке. Уже после того, как высадил полтаракана сразу за вонючим мостиком на улице Димитрова. На Куйбышева у гостиницы «Аба», на перекрестке, водитель красного «Х6» решил, что может сделать левый поворот, не дожидаясь Игоря, летевшего по встречке прямо. Какой прекрасный, чистый с формальной точки зрения ПДД финал. У Игоря на спидометре, замерзшем при лобовом ударе, стрелка навечно застынет у риски шестьдесят пять, в то время как у красного «Х6» статья 12 подраздел 13 КоАП РФ «непредоставление преимущества при проезде перекрестков»… И все что надо – чепуха. Просто не шевелиться. Не убирать ноги с педали газа… И внедорожник от бокового удара в заднее колесо перевернется, закрутится волчком на крыше и, вмазавшись в фонарный столб, согнет его и опрокинет на себя… Все правильно и верно, уходя, выключайте за собой свет… гасите… Но чертова повинность, двадцать пятый кадр, необъяснимая обязанность тянуть телегу, жить, и вместо педали газа Игорь вгоняет в пол совсем другую, ту, что заставила, как проволочку в спицах невидимого школьного велосипеда, биться и стрекотать АБС…
Игорь не плакал никогда, и капля, упавшая на руль, была кровинкой. Кровинкой из прокушенной нижней губы.
Почему? Ну почему? Ответа нет.
Алка ему, конечно, не открыла. В темной прихожей, в которой пахло, как всегда пахнет в такие дни, слюной и потом, Игорь разделся. Медленно, необыкновенно медленно, как будто бы оттягивая обстоятельностью и аккуратностью момент, когда, мягко ступая по половичку, все же придется войти в комнату. Единственное место в доме, откуда пробивался утробный и тоже пахнущий блевотой и мокротой свет.
Горел низкий торшер, под ним на перекошенных, взволнованных как море подушках старой кушетки лежала Алка. Совершенно спокойная и совершенно счастливая. Глаза закрыты и на губах улыбка.
Она как будто бы уже была на том свете. В раю, где нет ЗАО «Старнет» и водки. Где дочка снова Настя, а не Штази и не Зензи. И над Мустагом всходит солнце. Зеленые и голубые вечные полчетвертого июня месяца. Время, когда все спит, включая неизбывный гнус, и только человек способен проснуться и быть счастливым.
Игорь поднял с пола два полуторалитровых пивных баллона. Один был пуст, а во втором что-то еще плескалось, и оттого прозрачный пластик как-то особенно и мерзко пах. Пошел в кухню, механически промыл под краном и тот и другой, смял с треском чистые и сунул оба в помойное ведро. Поднял голову и увидел на столе пустую бутылку из-под водки, стакан, засохший кусок хлеба. Стакан помыл, а остальное вмял внутрь ведра. Последний раз затрещал пластик, и снова дом погрузился в душную вату тишины.
И вонь стала опять ползти на Игоря из всех углов, мешая темноту и полусвет, мысли и чувства, и это больное, перекошенное, патологическое ощущенье счастья как тишины и равновесия, которое одно лишь только и возможно для него и Алки теперь, сейчас, начало киснуть, рассеиваться исчезать…
И чтобы не случилось этого, чтобы еще тянулся миг обмана, еще одна минута забытья и счастья – восхода над бритым самим небом, чистым и ровным Мустагом, зеленые и голубые вечные полчетвертого июня месяца – Игорь кинулся открывать окна. Распахивать одно за другим по всей квартире в февральскую с легким морозцем черноту… И когда ночь бешеной галкой ввалилась и туда, где на кушетке лежала Алка, на смятом коврике, среди разбросанных и вздыбленных подушек, ее глаза раскрылись…
– Ты, – она пробормотала очень тихо. И губы ее приоткрылись, и улыбка на лице, до этого пустая, механическая, словно окрасилась теплом, она осознавала, что это он… он, Игорь, здесь… – Ты, – повторила Алка и тут же отвалилась, снова забылась, потерялась неизвестно где.
А Игорь… Игорь долго стоял перед ней на сквозняке и гладил своими несвежими, с вечными черными ободками водительскими пальцами ее руки с ногтями желтыми, как старый сыр, но чувствовал лишь запах лета – камней, воды и неба.
Ночью у Игоря отчаянно разболелось горло, и он все время просыпался. И чудилось ему, что кто-то ходит по дому. А утром он обнаружил Алку не на кушетке, а на полу у двери в темной прихожей.
– Не поднимай меня, – она ему сказал едва слышно, когда он наклонился. – У меня сердце бьется в горле, прямо в горле, понимаешь… Не поднимай, я чувствую… я чувствую, оно просто порвется…
Через час ее увезла «скорая».
– Вам очень повезло, – несколько раз повторил врач, прощаясь, – сегодня как раз дежурный кардиоцентр.
И никого не хотелось видеть. Вообще. Но меньше всего – человека, который шел навстречу Игорю. С приветливым лицом, заранее для рукопожатия снимая с руки черную перчатку.
Надо было поехать на машине. Но Игорь решил пройтись, подышать праздничным мартовским воздухом. В единой справочной аптек ему сказали, что лекарство для Алки есть в сто тринадцатой, и он поперся туда, куда все эти годы не ходил, пошел по улице Весенняя к главному корпусу Политехнического и прямо напротив бывшей «Технической книги», из всех возможных на белом свете географических точек и мест, там, где теперь курсы валют красным на черном и банкомат с круглосуточным доступом, встретил Величко. Своего в былые времена научного руководителя, заведующего кафедрой, ну а с недавних пор и родственника. Дальнего. По линии Шарфов – Баумгартенов.
Но об этом не было сказано ни слова.
– Буквально на днях вас вспоминал, – сказал Величко, когда рукопожатие наконец состоялось. – И вас, и вашего батюшку…
– А что… что вдруг?
Евгений Рудольфович Величко не относился к людям, способным различать особенности интонаций, оттенки иронии или сарказма, улыбка у него могла быть только и исключительно знаком доброжелательности, и он с несомненной приязнью старого знакомого ответил:
– Мы же теперь соседи…
Игорь просто напрягся: да неужели же Шарф, породнились и так далее…
– По кладбищу, – со всей возможной прямолинейностью, серьезно и ласково успокоил его Величко. – Три года назад матушку похоронил. Место буквально рядом с вашим, чуть дальше, совсем чуть-чуть, туда, налево, к березкам… Знаете? Вот и хожу теперь мимо могилы вашего отца несколько раз в год… В августе обязательно – у матушки день рождения, а в этот четверг была годовщина…
– Простите, Евгений Рудольфович, не знал, – искренне устыдился Игорь и своих первых чувств при встрече, и самого себя, – примите мои самые искренние соболезнования.
– Спасибо, – сказал Величко. – Спасибо…
И вдруг, немного помолчав, подумав, прибавил: