Подобное происходило с отцом Димитрием не один раз. Однако вот что удивительно: почти все верующие, особенно женщины, находили оправдания неподобающим поступкам священника и по-прежнему со вниманием слушали его проповеди. Они искренне верили, что их батюшку «попутал нечистый». У меня и других моих сверстников, молодых рабочих, все это вызывало если не прямое осуждение, то хоть и молчаливый, но вполне определенный внутренний протест.
Однако я все еще продолжал искренне верить в божественное происхождение всего окружающего. Но вскоре мне попалась небольшая книжка, которая буквально перевернула все мое сознание, я словно прозрел — настолько убедительной и доказательной была эта книга, не прямо, а косвенно опровергающая сказки о сотворении мира, о рае и аде, о святых и ангелах и прочей чепухе. Это была книга французского астронома Камилла Фламмариона «Популярная астрономия».
Многое из того, что я тогда прочитал, забылось, но никогда не забудется чувство новизны, охватившее меня: вселенная безгранична, Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, а звезды, усыпавшие ночное небо, — далекие миры! Может быть, и там, в глубинах мироздания, существует жизнь, такая же, как и у нас на Земле. Смешной и глупой показалась сказка о боге, о сотворении им мира, о рае и аде. Мне хотелось кричать об этом своем открытии, и я побежал к Семену Мартыновичу.
Наверное, у меня был очень возбужденный вид, потому что учитель почти испуганно спросил:
— Что случилось, Клим?
— Вы читали «Популярную астрономию» Фламмариона? — выкрикнул я ему. — Читали или нет?
— Ну конечно читал. А в чем дело?
Тут меня прорвало.
— Как же так? Вы, мой учитель, знали, наверное, не только об этой, но и о других таких же книгах, а их, очевидно, немало, и ничего мне ни разу о них не говорили. Вы слушали мои глупые рассуждения о боге и даже ни разу не намекнули мне о том, что это все выдумки, вы, вы — мой друг!
Семен Мартынович с трудом успокоил меня. Но и после этого я долго не мог забыть обиды.
Так совершенно неожиданно оказались в корне подорванными все мои прежние религиозные убеждения. Позднее я понял, что основой религии является темнота и невежество, что религия не терпит соприкосновения с наукой, так как при этом ее всегда и везде ждет неминуемый крах. Недаром знаменитый французский астроном Пьер Симон Лаплас на вопрос Наполеона I, почему при объяснении своей теории происхождения солнечной системы он ничего не сказал о всевышнем, ответил, что его выводы логически вытекают из научных данных и не нуждаются ни в какой иной гипотезе…
Я стал настойчиво искать любые научные книги по естествознанию, о происхождении человека и вселенной, о различных явлениях природы. Семен Мартынович открыл мне учение Чарлза Дарвина. Все это окончательно разрушало утверждения церковников о сотворении человека богом, о всемирном потопе и Ноеве ковчеге, всю выдумку о «семи парах чистых и семи парах нечистых».
Так я стал атеистом. (Интересно, что в дальнейшем разуверилась в боге и моя матушка. Но об этом более подробно я расскажу в свое время.) Теперь уж я не молчал, если речь заходила о боге. Серьезной поддержкой в этих спорах явилась для меня еще одна книга — французского географа и социолога Жана Жака Элизе Реклю «Земля». В ней было много сведений о природе нашей планеты, излагаемых с научно-атеистических позиций.
ПРИОБЩЕНИЕ К ИСКУССТВУ
Как-то в праздничный день мы, группа прогуливающихся молодых рабочих, натолкнулись на кучку людей, столпившихся вокруг чего-то, видимо, очень занимательного. Мы подошли и услышали музыку, доносившуюся из тесного круга. В центре толпы сидели гармонист и скрипач, бойко исполнявшие разные вальсы, мазурки, польки, народные песни. Они уже изрядно устали, а гармонист даже вспотел. Он умолк, и стал играть один скрипач. Чернявый, с блестящими глазами, он очаровал слушателей чудесной музыкой, каскадом мелодий, в том числе и таких, которые были известны лишь ему одному.
— Цыган это, Александр Васильев из строительной артели, — сказал нам один из слушателей.
После «концерта» мы пригласили скрипача с собой. Оказалось, что он уже около двух лет работает в артели каменщиков, а игре на скрипке научился с детских лет в родном таборе.
Через несколько дней Александр зашел к нам домой, но без скрипки.
Мы подружились. Я стал советовать Саше перейти из бригады каменщиков на постоянную заводскую работу, стать, как все мы, кадровым рабочим. Он согласился, но просил помочь ему устроиться.
Моя затея оказалась не из легких. Нужно было найти подходящую работу, упросить начальство, поручиться за цыгана. Помогли мои прежние знакомства. Через господина Краузе удалось устроить Васильева на завод. Веселый, общительный, он, поселившись в нашем бараке, вскоре стал любимцем обитателей этого густо заселенного теремка.
Барак располагался у самой дороги, по которой проходили на завод рабочие из новой колонии. Это были в большинстве своем бельгийцы — мастера, техники и рабочие прокатных цехов. Однажды, возвращаясь с работы, бельгийцы услышали доносившуюся из барака игру на скрипке. Они остановились, а затем один из них появился в дверях и на ломаном русском языке попросил разрешения войти. Мы пригласили их к себе. К сожалению, я сейчас не могу вспомнить, были ли это простые рабочие или же квалифицированные специалисты, но все они были, безусловно, интеллигентными и приятными людьми.
Игра цыгана поразила бельгийцев. Они засыпали его вопросами, просили играть разные вещи. Многих вещей Саша не знал и просил лишь напеть мотив. И тут же повторял любую мелодию. Расставаясь, гости просили Сашу приходить к ним в колонию.
Через несколько дней Васильев побывал у бельгийцев, а затем стал заходить к ним почти ежедневно. Иногда засиживался там так долго, что мы стали опасаться, как бы с ним чего не случилось. Он стал своим человеком у бельгийцев.
Однажды принес с собой большую трехрядную хроматическую гармонь.
— Для чего тебе гармонь? — спросил я. — Ведь ты и играть-то на ней не умеешь.
Цыган, тряхнув кудрями, широко улыбнулся.
— На время бельгиец дал, чтобы учился. Попробую.
— А ты ему что дал взамен?
— Ему ничего не нужно, — ответил Александр. — У него есть и скрипка, и гармонь. Но играет он неважно.
Прошло еще несколько дней, и вдруг наш цыган исчез. Сначала мы подумали, не переехал ли он на постоянное жительство к бельгийцам. Но и там его не было.
Стало ясно, что исчез Александр неспроста: позарился на трехрядку. А вскоре мы обнаружили, что вместе с ней он прихватил и некоторые наши вещи. Победила стихийная, бродячая натура. Остался нехороший осадок после этой неприятной истории. Мне пришлось краснеть перед господином Краузе. Он только покачивал головой, слушая мое сообщение.
После исчезновения Александра в бараке стало тоскливо. Все чего-то не хватало. Скрипач пробудил в нас тягу к прекрасному, именуемому искусством. Именно в это время и возник театральный кружок.
Мы, молодые рабочие, вместе с группой заводских интеллигентов считали себя артистами, нам льстила известность на заводе, как-никак, но мы все же «блистали» на подмостках нашего самодеятельного театра и наши друзья — доменщики, литейщики, сталевары, вальцовщики, электрики, слесари, строители и представители других профессий горячо аплодировали нашей игре.
Вспоминается и еще одно интересное знакомство с людьми из мира искусства.
Однажды, когда я еще служил в конторе завода, недалеко от станции Юрьевка появился передвижной цирк. В то время такие цирковые труппы часто переезжали с места на место. Артистов в труппах было немного, и поэтому к участию в представлениях привлекались иногда и местные жители, конечно после некоторой подготовки. Публика, разумеется, этого не знала и все принимала за чистую монету.
Проходя мимо циркового балагана, я стал смотреть, как наряжается клоун и что делают остальные циркачи. Заметив меня, руководитель труппы поманил меня пальцем.
— Ты откуда, как тебя зовут, парень? — спросил он.
— Климом, — ответил я, — служу в конторе завода.
— Вот это и хорошо, Клим. Завтра я буду в вашей конторе, тогда поговорим подробно. Ты нам как раз и нужен. Хочешь заработать немного?
— А что делать-то? — осведомился я, предполагая, что нужно будет, очевидно, что-нибудь таскать или копать, так как они устанавливали какой-то помост и другие приспособления для предстоящего представления.
— А вот завтра узнаешь, — ответил он, — все подробно тебе расскажу. А сейчас мне некогда.
На следующий день хозяин цирка появился у нас, в заводской конторе, и просил нашего сторожа доложить о нем главному бухгалтеру.
«Господин циркач», как мы его назвали, попросил у бухгалтера разрешения распространить на заводе афиши о выступлении цирковых артистов. Затем он попросил меня зайти к нему вечерком.
Разговор с «господином циркачом» был весьма кратким. Он объяснил мне, что в цирковых номерах многое строится на секрете. Зрители не должны ни о чем догадываться, иначе у них пропадает всякий интерес. Спросив меня, могу ли я хранить секреты, он начал приобщать меня к делу.
— Тебе придется уснуть, конечно, условно. Ты просто притворись спящим, и, как бы тебя ни звали, ты не должен подавать виду, что слышишь.
Началась репетиция. Он вскрикивал, задавал вопросы, но я «спал». После этого он пошел за полог и вынес оттуда широкую ярко-зеленого цвета рубаху и синие шаровары. Под правым рукавом рубахи имелась незаметная прореха.
— Вот твой наряд, в котором ты будешь выступать. Но сначала я тебе покажу еще кое-что.
Сказав это, он принес небольшой стальной прут с приделанным к нему приспособлением в виде лошадиной седелки. Это сооружение, имевшее на сгибе мягкие шерстяные прокладки, он прикрепил ремнями к моему правому боку, а второе, чуть поменьше, прикрепил на левой моей ноге, почти у самого колена.
— А сейчас одевайся, — скомандовал он, — и пойдем на арену.