Выход России к Черному морю, успешные войны русской армии против турок и освобождение от турецкого владычества южных украинских земель и Крымского полуострова потребовали хозяйственного освоения и укрепления этих мест, изыскания здесь полезных ископаемых, железной руды и прежде всего каменного угля — главным образом для создания литейной промышленности, а также и для снабжения им кораблей Черноморского флота. С этого времени усиливается приток сюда рабочего люда из центральных областей, начинается более или менее быстрое заселение этих мест.
Первым открыл месторождения каменного угля в восточной части донецких степей, в Лисичьем буераке (ныне город Лисичанск), русский рудознатец, подьячий Григорий Капустин. Это было в 1722 году, в последний период жизни Петра I. Найдены были здесь, в районе сел Белое и Городище, и железные руды. Однако широкая разработка угольных и рудных залежей началась значительно позже — в конце XVIII века.
Наличие угля и железной руды предопределило создание в 1796 году на берегу реки Лугань первого в Донбассе казенного чугунолитейного завода. В дальнейшем вокруг завода вырос город Луганск, в котором в самом начале XX века провел я свои молодые годы.
В связи с освоением территории в здешние места с середины XVIII века наряду с русскими и украинцами царское правительство направляло также выходцев из соседних стран — болгар, сербов, венгров и других, спасавшихся от турецкого ига в балканских государствах. В 1753 году здесь была образована так называемая Славяносербия, а с 1754 года сюда началось переселение иностранных колонистов с территории Турецкой и Австрийской империй. Однако следует сказать, что численность выходцев из других стран здесь всегда была незначительной.
Именно в эти годы на Северный Донец были направлены находящиеся в составе русской армии воинские подразделения сербов во главе с полковниками И. Шевичем и Р. Прерадовичем. Они были размещены на правом берегу реки и основали здесь ряд сел, которые были названы по номерам рот. С тех пор сохранились в этих местах двойные названия некоторых сел: Вергунка (Вторая рота), Верхнее (Третья рота), Красный Яр (Четвертая рота) и так далее — до Пятнадцатой роты. О поселениях западных славян напоминало название Славяносербского уезда в составе бывшей Екатеринославской губернии.
В начале XVIII века, когда в этих отдаленных от центра местах процветала вольница, состоявшая в основном из крестьянских и городских низов, бежавших от крепостного гнета помещиков и царской администрации, Петр I принял жестокие меры к розыску и возвращению беглых, непокорных людишек. В 1707 году он приказал переписать беглых во всех казачьих городках на Дону и его притоках, а затем всех их выслать на места прежнего жительства. Тогда же в бассейн Дона был послан карательный отряд князя Ю. В. Долгорукого, который чинил дикие расправы с непокорными.
Возмущенные жестокими репрессиями, беглые крестьяне и казаки напали на карательный отряд и разгромили его, при этом был убит и его начальник — князь Ю. В. Долгорукий. Так началось знаменитое восстание Кондрата Булавина (1707—1708), выразившее гнев, боль и ненависть всего угнетенного русского крестьянства к феодально-помещичьему строю.
В документах того времени упоминается и Боровской городок. В Старо-Боровском городке в самом начале восстания Булавин обратился к народу с речью, и по его призыву ряды повстанцев пополнились свежими силами. В этом городке восставшие уничтожили все царские указы и переписку, хранившуюся в так называемой крепостной избе. В одном из документов царские слуги писали:
«…тот вор Булавин, после убития княжего, стал еще многолюднее собиратца в Боровском и уже де набралось их бунтовщиков тысячи в две»[1].
Руководитель этого казацко-крестьянского восстания Кондратий Афанасьевич Булавин рос, набирался сил и стал ярым защитником бедноты на той же самой земле, где протекало и мое детство. Он был родом из Трехизбянской станицы, расположенной всего лишь в двадцати верстах от Боровского, был станичным атаманом донских казаков, а в годы, предшествовавшие восстанию, являлся атаманом солеваров в Бахмуте (ныне город Артемовск Донецкой области).
В свое время село Боровское носило название слободы и было приписано к Старобельскому уезду существовавшей тогда Слободско-Украинской губернии. Но это, как говорится, к слову.
Литературные источники упоминают старый и новый Боровской городок, а какой из них послужил основанием для нынешнего Боровского, сказать трудно. Да и не задавался я такой целью: какое это, в конце концов, имеет значение…
Булавинское восстание было подавлено железом и огнем. Тысячи его участников и сочувствовавшей восставшим голытьбы — беглых крепостных крестьян, солдат, матросов и работных людей — были повешены, четвертованы, посажены на кол. Дотла был уничтожен и сам старый Боровской городок, а его жители, принимавшие активное участие в восстании, почти полностью истреблены. Часть боровчан сослали на каторгу в Азов. В одном из дошедших до нас списков азовских каторжан указаны имена и некоторых казаков «Боровской станицы» — Фирс Дивавин, Агафон Севученин, Карп Леонов, Тимофей Абариков, Федор Остахов, Фома Трегубов, Лавер Фролов, Андрей Корнеев, Правотор Иванов, Микифор Шестопалов, Самойла Лабызов, Гаврила Аблаухов, Филипп Зыбин, Максим Топоров, Герасим Сасов, Степан Яковлев, Леон Струков, Филипп Мамонов, Василий Алисов, Иван Чекмарев, Федор Лупоглаз, Михайла Березин, Филипп Малунев, Козьма Алисов, Леон Пожерихин[2]. Вот они, достойные предки моих родителей, всех нынешних боровчан!
В те стародавние времена и были оттеснены за Северный Донец русские люди, образовавшие здесь свои поселения. Во всяком случае, все говорило тут о принудительном заселении этих малопригодных к земледелию мест, о стойкости людей, сумевших на песке выращивать хлеб. Они не роптали, не хныкали, а мужественно боролись за свое существование. Такими я и помню их в дни моего детства.
Русские-боровчане и украинцы из близлежащих сел жили дружно, хотя общались не очень часто. Однако в этой близости была все же заметна определенная грань, и как-то само собой получалось, что жители соседних сел не перемешивались — в украинских и русских селах был почти полностью однородный национальный состав.
Будучи малочисленны, русские — без всякого умысла, а скорее по какой-то внутренней интуиции — сохраняли свои национальные особенности, оставаясь теми, кем были они сами и их предки испокон, веков. И если, бывало (а это случалось лишь с солдатами, и то редко), русский женился на украинке, то и она через какое-то время все реже изъяснялась на своей украинской «мове». Затем она и вовсе как бы забывала свой язык и говорила лишь на русском языке.
Обо всем этом, разумеется, не думалось в детские годы. Но зато много лет спустя, в пору скитаний и ссылок, мысли мои невольно тянулись к родным местам, к этому русскому островку на украинской земле.
Да и как могло быть иначе! Ведь многое здесь связано с жизнью нашей семьи. В хуторе Воронов Боровской волости родился мой отец, в самом Боровском — моя мать. Недалеко от этих мест, вблизи села Верхнее Бахмутского уезда Екатеринославской губернии, в железнодорожной сторожевой будке началось и мое существование.
Будка стояла на линии Екатерининской (ныне Донецкой) железной дороги, между станцией Переездная и разъездом Волчеяровка. Отсюда с правого берега Северного Донца было рукой подать до Боровского.
Родился я в 1881 году 4 февраля (22 января по старому стилю). Мой отец работал в то время путевым обходчиком на железной дороге. Я был третьим ребенком в семье. После меня появились еще дети, но это было уже в иных местах: отцу приходилось довольно часто менять работу. Старше меня были брат Иван и сестра Катя, моложе — сестры Анна и Соня.
Тяжелые условия жизни и частые, в том числе и повальные, болезни косили тогда детвору. Не избежала этой участи и наша семья: в раннем возрасте умерли Иван и Соня.
Мои родители, как и все простые люди в то время, были совершенно неграмотными. Характеры их были своеобразные — различные, несхожие. В отце жил беспокойный, бунтарский дух, он был горяч, вспыльчив, самолюбив и нередко защищал свое человеческое достоинство от всяких обидчиков весьма примитивным способом — кулаками. Он не мог переносить незаслуженных обид, несправедливости и именно поэтому часто кочевал с места на место. Мать была его прямой противоположностью. Спокойная, набожная, она безропотно трудилась всю жизнь, молча сносила все невзгоды и лишения. Мне очень дорога их память, и я не могу не сказать о них теплых слов сыновней признательности, не выразить им своей глубокой, сердечной благодарности.
Отец мой, Ефрем Андреевич Ворошилов (1844—1907), происходил из крестьян. Он был шестым сыном в большой семье моего деда Андрея, которого я никогда не видел. Братья отца — Свирид, Василий, Иван и другие — были привязаны к земле и никогда не отлучались из своей деревни. Судьба отца сложилась по-иному.
В свои детские годы он, как и все члены их семьи, крестьянствовал, а с 17—18 лет пошел отбывать солдатчину. Призван он был в царскую армию не в свой срок, а вместо одного из своих старших братьев (такие замены тогда допускались законом). Чем это было вызвано, я не знаю, и отец никогда об этом не рассказывал, да, скорее всего, он и сам не знал этого.
Солдатская служба в ту далекую пору продолжалась более десяти лет, и, кроме того, по существовавшему в те времена закону крестьяне, призываемые в армию, исключались из так называемой ревизской сказки и тем самым лишались земельного надела по месту жительства (этот порядок был отменен лишь после 1867 года, когда, по военной реформе, вернувшимся с военной службы стали предоставлять землю). Однако мой отец, Ефрем Андреевич, возвратившись после военной службы в родное село, оказался без земельного участка — основного средства существования. Ему ничего не оставалось, как пойти скитаться в поисках работы, пробиваться случайными заработками. Такова была тогда доля любого безземельного крестьянина. И отец испытал ее до конца.