На заседаниях депутатского собрания обсуждались и другие заводские вопросы: о жилье для рабочих, неправильных увольнениях, упорядочении заработной платы отдельных категорий рабочих, переустройстве некоторых цехов и расстановке оборудования и даже чисто технические вопросы (плавка стали, обкатка и прогонка паровозов и другие). По нашему настоянию все рабочие, пострадавшие за участие в забастовках, были восстановлены на прежней работе. Таким образом, депутатское собрание, опираясь на волю рабочих, все увереннее выступало как орган рабочего контроля и управления многими заводскими делами.
Именно тогда большевистская газета «Вперед» писала:
«В Луганском заводе общества «Гартман» депутатам рабочих удалось приобрести сильное влияние не только на рабочих, но и на заводскую администрацию. Это позволяет проводить желательные частичные улучшения условий труда и время от времени добиваться обратного приема уволенных за «беспокойное» поведение товарищей»[100].
Постепенно в сферу деятельности нашего Совета рабочих депутатов стало входить решение все более широкого круга различных вопросов, причем многие из них были связаны не только с деятельностью рабочих гартмановского завода, но и с положением жителей всего Луганска, а также и близлежащих деревень. Мы решали, в частности, вопросы качества выпечки хлеба и водоснабжения рабочих жилищ, обучения детей рабочих, раздела имущества, наследования, трудоустройства и т. д. Когда однажды купцы уволили группу неугодных им приказчиков, мы заставили купцов отменить решение. Обо всем этом так или иначе узнавали горожане и жители окрестных сел, и это поднимало авторитет депутатского собрания. В нем стали видеть силу и защитника всех обездоленных и несправедливо наказанных.
Однажды во время одной из обычных в то время поездок по селам уезда мне и еще одному члену депутатского собрания (уж не помню, кто это был) пожаловалась группа крестьян на действия казаков из близлежащих донских станиц. Станичники охраняли помещичьи земли и имения, помогали войскам и полиции проводить карательные меры против участников крестьянских волнений.
— Житья от них нет, — говорили хлеборобы. — Они, как цепные псы, защищают помещичью землю, избивают нас. А разве мы виноваты, что нас давит нужда и нам приходится самовольно захватывать излишние запашки помещиков-мироедов? Вот вы бы и помогли нам, ведь у вас на заводе сколько казаков работает! Неужели через них нельзя воздействовать на станичников?
Это была хорошая идея. Вернувшись в Луганск, я поставил на обсуждение партийного комитета вопрос о защите интересов крестьян и об использовании в этих целях работающих в городе казаков (а их только на одном заводе Гартмана работало тогда более тысячи). Решили через членов депутатского собрания разъяснить рабочим-казакам всю неприглядность поведения их станичников. Одновременно были продуманы меры экономического воздействия на казацкое население близлежащих станиц.
В этих беседах с рабочими, выходцами из казацких семей, мы разъясняли, что высший долг рабочего класса — помогать нашим братьям крестьянам, что казачество, выступающее в роли карателей революционного крестьянства, марает честь рабочего человека. Многие рабочие-казаки из бедноты соглашались с нами, говорили, что помещикам сочувствует станичная верхушка, сама владеющая большими наделами земли. Но на заводе было немало и таких, кто поддерживал не крестьян, борющихся против помещиков, а толстосумов-станичников. Нам не оставалось ничего иного, как поставить перед казаками вопрос со всей резкостью.
Мы знали, что Луганск является для казацких станиц постоянным рынком сбыта муки, картофеля, овощей, молока, яиц и другой сельскохозяйственной продукции. Мы решили использовать этот факт в своих целях: если казаки не прекратят помогать помещикам, принять все меры к тому, чтобы не допустить на луганский рынок ни одного станичника.
— Мы выставим заставы на всех дорогах в город, — заявили мы рабочим-казакам, — и не пустим ни одного станичника на городской базар. Призовем население бойкотировать все, что просочится на рынок из казацких станиц. Посмотрим, что вы тогда запоете.
Некоторые казаки, участвовавшие в этих беседах (видимо, в той или иной мере связанные с зажиточными слоями казачества), пытались запугать нас, что население Луганска будет обречено на голод и что вообще из нашей затеи ничего не выйдет.
— Не стоит идти на этот шаг, — говорили они. — Казаки не из трусливых.
Пришлось еще раз напомнить этим и другим выходцам из станиц, что рабочие никому не позволят мешать революционному движению. И поскольку интересы революции требовали от нас полной солидарности с трудовыми массами крестьянства, мы были вынуждены предупредить всех казаков-рабочих, что вопрос может стоять только так: либо они заставят своих земляков порвать с помещиками, либо сами будут все до одного уволены с завода.
Результат бесед превзошел все наши ожидания. Через несколько недель после того, как работающие на заводе казаки разъехались по своим станицам (а мы установили им определенный срок отпуска), положение в деревнях Луганщины резко изменилось. На помещичьих усадьбах не осталось ни одного стражника-казака, и вскоре крестьяне уже делили помещичьи земли, устанавливали в деревнях свои, крестьянские порядки и законы.
Все это облегчило положение крестьян. Правда, позднее, когда революция пошла на убыль, реакция отомстила наиболее активным крестьянам: многие из них поплатились личной свободой, а некоторые и жизнью. Но в сознание крестьянской массы глубоко запал вывод о том, что в союзе и совместной борьбе с рабочими можно добиться многого, что рабочие подлинные братья крестьян.
О превращении Луганского Совета рабочих депутатов и 1906 году в народный орган управления всеми городскими делами говорило и празднование 1 Мая.
Луганский большевистский комитет и депутатское собрание назначили на 1 Мая демонстрацию трудящихся и предложили прекратить работу на всех предприятиях города, а также торговлю во всех магазинах и лавках. Это требование народных представителей было выполнено всеми заводчиками, торговцами, хозяевами мелких предприятий. Отказались закрыть свои магазины только три наиболее махровых купца-черносотенца: Лузгин, Николаев и Грудинин.
Исполком депутатского собрания постановил оштрафовать их на крупную сумму и предупредить, что если они не внесут в рабочую кассу указанных им сумм, то их магазинам будет объявлен бойкот. Лузгин и Николаев подчинились воле рабочих представителей, а Грудинин наотрез отказался платить штраф.
Он был известным богачом, пользовался в деловых кругах города почетом и уважением, имел тесные связи с жандармерией и полицией. Его роскошный магазин тканей всегда имел лучшие в городе товары. Видимо, торговец-воротила учитывал и свой политический вес: как-никак он был церковным старостой в крупнейшем соборе города и за свои заслуги перед самодержавным строем был назначен на пост попечителя уездной тюрьмы.
«Подумаешь, — наверное, рассуждал он, — какие нашлись командиры-голодранцы. Не мне их бояться, ничего они мне не сделают».
Отказываясь подчиниться требованиям Совета, он, видимо, рассчитывал на свое всесилие. Но ошибся.
Через своих агитаторов мы широко оповестили население города и окрестных деревень, чтобы никто и ничего не покупал в магазине Грудинина, и предупредили, что за нарушение этого распоряжения виновные будут отвечать перед депутатским собранием. И вот начался настоящий бойкот грудининской торговли. Население проходило мимо заваленного товарами магазина. Приказчики бездействовали, и сам хозяин уныло прохаживался у кассы. Дни шли за днями, а положение не менялось. В то же время у конкурентов Грудинина бойко шла торговля. Но богач-купчина держался все еще нагло и самоуверенно.
Тогда мы применили новую тактику. Время от времени в магазин начали заходить покупатели; выбирали нужные им товары, интересовались ценами и просили отрезать то или иное количество приглянувшегося им материала. А потом, как бы опомнившись, они говорили приказчику или самому хозяину:
— Забыл — вы ведь под бойкотом. За покупку у вас и меня не погладят по головке. Как же я пойду против всех? — И уходил, оставив отрезанную от куска материю на прилавке.
Таких «покупок» со временем становилось все больше и больше. Число непроданных отрезов увеличивалось, убытки возрастали. И Грудинин не выдержал. Через три месяца, понеся немалый урон, он обратился с покаянным письмом в наше депутатское собрание, в котором просил принять от него всю сумму штрафа и заявлял, что никогда впредь не пойдет против народа и будет всегда выполнять требования рабочих организаций. Он даже предлагал деньги на издание специальной листовки, в которой было бы сообщено населению о снятии бойкота с его магазина.
Интересно отметить, что неприятности Грудинина на этом не кончились. При аресте у одного из наших товарищей это письмо обнаружила полиция. На этот раз купцу попало уже от царской полиции и охранки.
Но вернемся к празднованию 1 Мая. В этот день люди пришли к заводу в нарядных одеждах, с красными флагами. На площади у завода состоялся большой митинг, на котором выступили наши партийные ораторы. Еще с утра город увидел на самой высокой заводской трубе огромное красное полотнище. Партийный комитет не давал никому задания о водружении этого флага. Это сделал по своей инициативе кто-то из молодых ребят. Рабочие с гордостью показывали друг другу на знамя, которое развевалось как призыв к борьбе, а у врагов революции оно вызвало растерянность и переполох. Городские власти отдали полиции приказ немедленно покончить с этим «безобразием». Но это оказалось не так-то просто: никто из рабочих не хотел лезть на трубу и снимать красный флаг. Тогда заводской пристав начал понуждать к этому городовых, предлагая довольно крупную сумму денег. Однако и полицейские не хотели рисковать: ведь каждый из них твердо знал, что рабочие никогда не простят этой подлости и рано или поздно придется отвечать за нее перед народом. Поэтому они под разными предлогами отказывались от «лестного» предложения: одни ссылались на недомогание, другие заявляли, что не переносят высоты, а иные прямо говорили своим начальникам, что боятся рабочих.