В первое время я внимательно наблюдал рабочий люд на шахтах. Усталые и запыленные расходились шахтеры после работы по баракам и землянкам. Глаза и зубы у них блестели, и мне казалось, что им очень радостно вновь видеть зеленую земную поверхность, ясное солнце и чувствовать себя отважными покорителями земных недр. Приходилось мне, и довольно часто, видеть их пьяными, поющими песни, а иногда и в драках. Все здесь было не так, как на полях и в усадьбах. Там было тяжело, но здесь несравненно тяжелее. Очень скоро я понял, что шахтерам не до веселья, что их давит беспросветная нужда, непосильная работа.
По молодости лет меня, как и других таких же ребятишек, использовали на шахтах только для выборки колчедана. Это было своеобразное приобщение к шахтерскому труду — нам приходилось очищать выданный из шахты уголь от посторонних примесей. У каждого из нас был специальный ящик, куда мы складывали колчедан и пустую породу. По количеству наполненных и сданных ящиков каждый получал свой заработок. Такие малолетки, каким был в то время я, обычно зарабатывали в день по 8, изредка — по 10 копеек, а ребята постарше — по 12—15 копеек.
Работа наша была не только тяжелой, но и опасной. Приходилось вместе с ящиком подниматься по крутым откосам на высокие штабеля угля; при неосторожном движении можно было сорваться самому или выпустить из рук тяжелый ящик. Были мы постоянно мокрыми и грязными, угольная пыльная масса пронизывала одежду, въедалась в кожу. И так каждый день — с шести часов утра и до вечера. За весь день полагалось лишь две передышки — получасовая на завтрак и часовая на обед. После работы мы еле-еле волокли ноги. Вот тут-то я и понял, какой ценой достается людям уголек.
О том, что мне хочется побывать в шахте, я не раз говорил Ивану и знакомым ему рабочим. И вот однажды, в день отдыха, когда я еще спал, к нам зашел один из друзей Ивана и нарочито громко, чтобы разбудить меня, заявил:
— Ну, где у вас тут Климка-шахтер прохлаждается? В шахту пора.
Меня словно ветром сдуло с постели.
Как мы шли к шахтному стволу, как спускались вниз, с кем встречались под землей и как возвратились на-гора, я уже не помню. В памяти осталось лишь тягостное впечатление от того, что забойщики, скорчившись и припав на бок, обрушивали обушками куски угольного пласта, а саночники, изгибаясь и напрягая все свои силы, ползком волокли на лямках небольшие короба-санки, наполненные углем. Они задыхались, истекали потом, но упорно продолжали свой тяжелый труд.
Все увиденное в шахте произвело на меня очень тяжелое впечатление, но я до сих пор храню глубокое уважение к мужеству и отваге шахтеров и восхищаюсь их единоборством с сокровищами недр: какими бы неприступными и неподатливыми ни были эти сокровища, они все же покоряются и подчиняются воле человека. Давно это было, очень давно. Сейчас, конечно, все в корне изменилось на шахтах, особенно в нашей стране: уголь добывается машинами, многие шахты полностью механизированы. Но то, что я увидел в забоях тогда, в свой первый спуск под землю, навсегда вписалось в память.
В те годы я еще не понимал, что шахта и весь рудник были лишь малой частицей Донецкого бассейна — угольной кочегарки всей России. Именно здесь, недалеко от Лисичанска, ставшего одним из центров Донецкого угольного бассейна, уже в то время были заложены и действовали многие частные предприятия — шахта «Капитальная», рудники Орловский, Матросский, Исаевский и другие.
С начала 90-х годов XIX столетия началось оживление лисичанской угольной промышленности. В 1892 году акционерное общество содового производства («Любимов, Сольвэ и К°») арендовало шахту «Дагмара», а через пять лет ввело в строй шахту «Константин Скальковский». Только эти две крупнейшие по тому времени шахты давали 55—60 процентов угля, добываемого во всем Лисичанском районе. Фактическим хозяином предприятий был бельгийский инженер миллионер Эрнест Сольвэ, а также его иностранные компаньоны — Вогау, Лутрейль и Торнтон[3].
Здесь, в этих местах, разгорелась в свое время упорная борьба за овладение решающими позициями в металлургии между русским и иностранным капиталом. Победу, не без помощи чиновной верхушки царского самодержавия, одержали иностранцы.
В самом начале 1870 года под руководством известного русского инженера-доменщика Ивана Ильича Зеленцова был построен и дал первую плавку Лисичанский государственный металлургический завод. По свидетельству видного специалиста-металлурга той поры, заслуженного профессора И. А. Тиме, завод с технической точки зрения представлял собой замечательное сооружение и был оборудован машинами, сделанными «домашними средствами, усилиями русских людей, без всякого участия иностранного элемента». Доменщики завода первыми в России провели большую часть выплавки чугуна на коксе — это было весьма прогрессивным в то время, так как все доменные печи тогда работали на древесном угле. Однако иностранные миллионеры и их агентура среди антипатриотических элементов в правящих кругах сделали все возможное, чтобы поставить этот завод в труднейшие условия и в конце концов добиться его закрытия. Особенно усердствовал ловкий английский делец, промышленник-металлург Джон Юз. Стремясь во что бы то ни стало проникнуть на заповедное поле русской металлургической промышленности, он через подставных лиц, всякого рода жульническими махинациями скупил за полцены у донских казаков и у помещика Смолянинова земельные участки с угольными залежами. На этих землях Юз и стал возводить свой металлургический завод и ввел его в эксплуатацию в августе 1872 года, то есть на два года и восемь месяцев позднее Лисичанского завода. При этом Юзовский завод афишировался, тогда как о Лисичанском металлургическом заводе почти никаких сведений в печать не попадало.
Была странной и еще одна вещь: государственному металлургическому заводу в Лисичанске был прекращен отпуск государственных кредитов, а частное металлургическое предприятие Юза непрерывно получало кредиты, и не только на строительство завода и непосредственные нужды производства, но и на многолетние заводские опыты. Все это окончательно доконало Лисичанский завод и открыло широкие перспективы для Юзовского металлургического завода — детища иностранного капитала. Это обстоятельство не осталось без внимания специалистов-металлургов того времени.
«Действие завода Юза, — писал в 1880 году в «Горном журнале» И. А. Тиме, — в экономическом отношении было бы тоже невозможно без субсидий правительства, исключительных только для компании г. Юза»[4].
Так всеми правдами и неправдами в молодую промышленность Донецкого бассейна проникал иностранный капитал. Такое положение складывалось тогда не только в металлургии, но и в угольной промышленности и в ряде других важнейших отраслей русской экономики.
Всего этого в то время я, разумеется, не знал, и мне просто было в диковинку все, что я увидел. Больше всего меня интересовало и поражало наличие здесь иностранцев — немцев, французов, англичан, бельгийцев, а также обилие всякого рода машин и механизмов, электрическое освещение и вообще использование электроэнергии в производстве.
Впервые я увидел электрические лампочки в шахте, а затем и на поверхности. Мне объяснили, что электрический ток идет по проводам от динамомашины, а затем накаливает угольную или металлическую нить в стеклянных колпачках электрических лампочек. Поначалу не верилось, как это вдруг, ни с того ни с сего лампочки горят без керосина, без горючего; ведь нигде в других местах такого еще не было, рабочие дома, бараки, землянки по-прежнему освещались керосиновыми лампами, а кое-где и самыми примитивными жирниками-коптилками или даже лучинами. Но постепенно я стал убеждаться, что ум и знание человека действительно творят чудеса, и удивление мое начало сменяться восхищением: какая же это великая сила ум человеческий!
Меня тянуло все осмотреть, все понять, до всего дойти своим умом. И мне повезло: не знаю почему, то ли потому, что зять был машинистом подвесной канатной дороги, то ли потому, что замечен был мой собственный интерес к машинам и механизмам, но меня как-то раз назначили смазчиком машины, подающей уголь на-гора. Мне мимоходом показали, как надо заправлять масленку, куда заливать масло. Я с удовольствием ходил между колес и шкивов, чтобы добавить смазки в тех или иных местах, где имелись специальные отверстия. Было приятно чувствовать себя возле машины, сознавать, что и от тебя в какой-то мере зависит работа шахты, добыча угля. Меня подбадривал машинист:
— Эй, Клим! Все ли в порядке? Надо машину смазать!
Я немедленно брался за дело, наполнял масленку и отправлялся к теплому и весело ворочающему маховики двигателю. На главный вал и закрепленное на нем огромное колесо наматывался стальной трос, и я понимал, что именно он тянет, поднимает из шахты клеть — подъемное устройство, доставляющее на-гора уголь, людей, пустую породу.
Нас, колчеданщиков, было несколько групп. Нашу составляли в основном ребята хутора Шестая рота. Они держались несколько обособленно, и было среди них несколько пятнадцати-шестнадцатилетних подростков, которые уже знали себе цену и заметно выделялись среди нас, малышей. Они командовали нами, и мы покорно подчинялись их приказаниям.
Был в этой группе один бойкий, разбитной парень, которому тоже иногда поручалась смазка машины. Между нами возникло соперничество. Я старался изо всех сил и, наверное, этим заслужил благосклонность механика: он все чаще и чаще посылал меня выполнять нехитрую процедуру смазки подъемной машины. Однако это вызвало какую-то непонятную зависть у моих товарищей, особенно у моего напарника по смазке, и окончилось для меня большой неприятностью.
В группе с нами работал не совсем полноценный мальчик. Все звали его «дурковатый». Однажды во время завтрака у него не оказалось принесенного им из дома припаса — узелка с пищей. Как и все другие ребята, я недоумевал, куда мог исчезнуть его завтрак. В это время мой «конкурент» предложил обыскать все узелки, принесенные нами из дому. Мы, конечно, согласились и начали по очереди проверять содержимое своих скромных сумочек, мешочков и узелков. Я тоже горячо включился в эту работу и искренне жаждал узнат