Рост влияния большевиков в Луганске сопровождался ростом боевых настроений рабочей массы, ее решимости и готовности с оружием в руках сражаться против самодержавия, помещиков и буржуазии. Разгон царским правительством в начале июля 1906 года I Государственной думы еще более усилил эти настроения. Об этом убедительно свидетельствовал успешно проведенный в те дни общезаводской митинг на заводе Гартмана. На митинге была принята резолюция, призывавшая рабочих Луганска готовиться к решительным схваткам с царизмом ради защиты своей жизни и свободы.
Именно в это время В. И. Ленин, критикуя шатания и растерянность меньшевиков, имевших тогда большинство в Центральном Комитете партии, разъяснял, что объективная причина гибели кадетской Думы не в том, что она не сумела выразить интересы народа, а в том, что кадеты мечтали об освобождении от крепостничества, произвола, самодурства, самодержавия без свержения старой власти. Народ на опыте убедился, что народное представительство есть нуль, если оно не полновластно, если цела старая власть. Вот чему научила кадетская Дума, заключил В. И. Ленин. В качестве неотложной задачи партии В. И. Ленин определял обеспечение власти за народным представительством, устранение, разрушение, свержение самодержавного правительства. Полное осуществление этой цели, подчеркивал Ленин, возможно только путем вооруженного восстания. Он призывал соединить в один поток три ручья борьбы: рабочий взрыв, крестьянское восстание и военный «бунт».
«Давно уже, с лета прошлого года, — писал В, И. Ленин, — со времени знаменитого восстания «Потемкина» наметились вполне определенно эти три формы действительно народного, т. е. массового, бесконечно далекого от заговора, активного движения, восстания, ниспровергающего самодержавие. От слияния этих трех русл восстания зависит, пожалуй, всего более успех всероссийского восстания»[114].
Однако, как известно, преобладающие тогда в ЦК меньшевики отказались идти по этому, единственно верному пути. Они провели решение об участии в кадетском совещании членов распущенной царским правительством I Думы и подписали вместе с ними манифест о пассивном сопротивлении царизму. Луганский комитет партии и вся Луганская большевистская организация, как и другие местные партийные организации, были возмущены подобными действиями меньшевиков и практически игнорировали тактику «пассивного сопротивления». Мы следовали указаниям Ленина и еще более усилили подготовку к вооруженному восстанию.
Для того чтобы более правильно организовать нашу практическую работу, мы послали тогда в Петербург, к Владимиру Ильичу, одного из членов Луганского комитета партии, профессионального революционера Г. И. Левина (Анатолий. Он впоследствии отошел от партии).
Владимир Ильич тепло принял нашего делегата. Выслушав его подробный доклад, Ленин забросал его вопросами. Владимира Ильича интересовало буквально все связанное с нашей подготовкой к вооруженному восстанию: численность и состав войсковых частей, налаженность связи с ними, влияние организованных ячеек в частях, много ли рабочих среди солдат, участвовали ли воинские части в подавлении рабочих выступлений и крестьянских волнений, откуда могут быть стянуты войска в Луганск в случае неповиновения местного гарнизона. Расспрашивал Ленин и о том, какова наша собственная боевая сила и на чем приходилось испытывать ее, как отразилось на настроении широких рабочих масс подавление горловского восстания, на кого можно было бы возложить руководство боевыми действиями в случае выступлений, и о многом другом.
Ленин посоветовал Луганскому комитету РСДРП поддерживать в массах боевой революционный дух, не допускать изолированных и преждевременных выступлений, ждать общего сигнала к восстанию. Он подчеркнул необходимость всемерного развертывания профсоюзного движения и других форм борьбы рабочего класса.
«Беседа закончилась расспросом Ильича об известных ему товарищах, — вспоминал впоследствии Г. И. Левин. — Он знал тт. Володю и Наташу (К. Е. Ворошилова и К. Н. Самойлову. — Ред.). Напутствуемый всяческими пожеланиями, я расстался с т. Лениным.
…По возвращении в Луганск я передал товарищам содержание моей беседы с Ильичем и свои впечатления. Они вполне прониклись серьезностью изложенных мною доводов и всецело присоединились к оценке положения, данной т. Лениным. Совет его был полностью принят нами к руководству, и мы еще энергичнее принялись за работу… По-прежнему она велась под основным нашим лозунгом — через восстание пролетариата к полной победе социальной революции…»[115]
Нас обрадовали и воодушевили конкретные ленинские советы. Они вдохнули в деятельность Луганской социал-демократической организации новые силы, дали нам ясные перспективы борьбы, мобилизовали нас на неутомимую работу в массах — среди рабочих, крестьян, солдат.
Обо всем этом, по всей вероятности, стало известно в департаменте полиции, и именно этот момент был избран царским правительством для расправы с руководящим ядром луганских рабочих. В ноябре 1906 года в Луганск прибыла выездная сессия Харьковской судебной палаты для проведения суда надо мной, Вольфом, Чемеровским и другими организаторами июльской забастовки 1905 года на заводе Гартмана. Нас это не застало врасплох, и мы смело пошли на суд, чувствуя твердую поддержку всех луганских пролетариев.
В день начала процесса тысячи рабочих завода Гартмана и других луганских предприятий прекратили работу и вышли на улицу. К зданию, где намечено слушание нашего «уголовного» дела, собрались огромные массы народа. Судебная сессия оказалась как бы в западне.
Меня и других подсудимых ввели в зал заседаний суда, и мы увидели тревогу и растерянность у всех, кто находился в этом зале, — и у судебных чиновников, и у охраны, и у тех «именитых» горожан, которые были допущены на процесс. Чувствовалось по всему, что они охвачены паникой и едва скрывают обуявший их страх перед теми тысячами, которые молча ждали на улице начала процесса.
Раздалось: «Встать, суд идет!» Все встали; из боковой комнаты к стоявшему на возвышении столу прошли председатель суда и члены выездной сессии. На них не было лица. Бледные, с бегающими глазами, они с тревогой поглядывали на окна.
Председатель суда, не сказав ни слова, стал перебирать бумаги на столе. Нам показалось даже, что орден на его груди — какая-то серебристая звезда — мелко дрожал. Наконец неуверенным голосом он объявил:
— Судебное заседание объявляю открытым. Прошу членов суда удалиться на совещание.
Через несколько минут судьи вновь заняли свои места, и председатель сообщил, что суд постановил слушание объявленного дела отложить и перенести его рассмотрение на другую сессию.
Это решение стало моментально известно на улице. Там его встретили с ликованием. Нас, подсудимых, приветствовали громкими криками. С пением революционных песен мы победителями прошли по улицам Луганска.
Так рабочие Луганска, мои верные товарищи и боевые соратники по революционной борьбе, второй раз избавили меня от царской тюрьмы.
В донесении славяносербского окружного исправника генерал-губернатору Южно-Горно-Заводского района обо всем этом говорилось следующее:
«На 29 сего ноября в г. Луганске было назначено к слушанию выездной сессией Харьковской судебной палаты с участием сословных представителей дело по обвинению рабочих завода Гартмана Ворошилова и других в вооруженном сопротивлении полиции при забастовке 8 июля 1905 года, вследствие чего все рабочие названного завода утром означенного числа прекратили работы, дабы тем выразить протест против суда над товарищами»[116].
На этом рапорте генерал-губернатор начертал:
«Полковнику Кузинцеву: следует иметь за заводом Гартмана особое наблюдение, поскольку это уже не первое донесение о не совсем приятном настроении рабочих. Нет ли там особой организации? Какой состав организации?»
Вполне понятно, что мы ничего не знали об этой переписке. Но наша большевистская организация, о существовании которой лишь догадывался царский сатрап, не только успешно действовала, но и все более закалялась в революционной борьбе.
ВТОРАЯ ПОЕЗДКА В ФИНЛЯНДИЮ
Складывавшиеся обстоятельства убеждали нас в необходимости быть готовыми к разного рода провокациям со стороны власти. Мы не чувствовали себя вполне подготовленными к этому: по-прежнему у нас было плохо с оружием. Посоветовались и решили снова отправиться в Финляндию.
Я стал тщательно продумывать план новой поездки. Прежде всего надо было позаботиться о надежной базе в Петербурге, где можно было бы прятать оружие.
По приезде в столицу Г. И. Левин (он в то время работал в Петербурге) свел меня с большевиком Казаковым, членом военной большевистской организации, существовавшей тогда при Центральном Комитете (была ли то его настоящая фамилия или партийная кличка, я не знаю до сих пор). Он предложил использовать в качестве базы для хранения оружия особняк одного из петроградских архитекторов, фамилию которого я уже забыл. По его словам, жена архитектора была революционно настроенной женщиной и уже оказала большевикам немало различных услуг.
На следующий день он познакомил меня с моей будущей помощницей. Это была еще молодая, довольно симпатичная женщина. Она обещала помочь нам. Мы договорились, что будем привозить к ней закупаемое оружие. Заручившись ее поддержкой, мы с Левиным поехали в Териоки и там с помощью нашего финского друга Они Комулайнена приобрели довольно крупную партию браунингов и маузеров. Переходили через границу так же, как и в первую мою поездку сюда, — поодиночке. Способ же транспортировки, как и прежде, был довольно примитивным — прикрепляли оружие на специальный пояс.