Сегодня широко известно слово «бренд». Так вот, уже тогда фамилия Щукина стала брендом. Знаком качества и безупречного вкуса. Таковым был авторитет Сергея Ивановича Щукина при его жизни (а прожил он 84 года, скончавшись в 1936 году). Оставшееся же в Советской России собрание Щукина постепенно таяло, теряя свою цельность. В 1948 году щукинские картины поделили между Эрмитажем и Пушкинским музеем. В наши дни бывшая коллекция Щукина хранится в двух российских столицах. Думаю, было бы справедливо вернуть в бывший особняк Щукина его коллекцию, что стало бы лучшим способом сохранения памяти о Сергее Ивановиче и хорошим примером для нынешних богачей. В настоящее время этот вопрос прорабатывается.
4. У француза Шевалье в Камергерском
У месье Ипполита Шевалье – Уголок Парижа в сердце Первопрестольной – Культовое место Москвы – Сам Гедеонов здесь обедал – Театральные вкусы эпохи – Приятного аппетита! – «Пулярды, прошпигованные и надушенные трюфелем» – Любимая гостиница Льва Толстого и Стивы Облонского – Трения с женой – «Декабристы» и «Казаки» – Торжественный обед с Фетом и другими – Доходный дом – Приют для художника Анатолия Зверева
Трудно узнать в этом утлом домишке, съежившемся напротив шехтелевского МХТа, когда-то «лучшую гостиницу Москвы». А ведь именно так отрекомендовал ее Лев Толстой в одном из своих произведений. И кто только не был постояльцем гостиницы Ипполита Шевалье: и известные всей России люди, и выдуманные писателями персонажи… И все они приходили и приезжали в этот старый московский переулок, переживший за свою долгую жизнь эпопею переименований. Егорьевским его нарекли в XVII веке по ближайшему монастырю (память о монастыре живет в названии современного Георгиевского переулка). Затем переулок стал Спасским, в честь храма Спаса Преображения. Ну а далее – череда имен: Газетный (или Старогазетный), Квасной, Одоевский (усадьба Одоевских стояла на месте нынешнего МХТ). Когда же он стал Камергерским? В 1886 году, по чину (а не по фамилии, согласно московским обычаям) придворного камергера Василия Стрешнева – усадьба Стрешневых стояла здесь издавна. А в 1923 году по переулку «проехался» Художественный театр и он стал проездом Художественного театра. И лишь в 1992 году, когда в Москве уже было два Художественных театра, переулок вновь стал Камергерским.
Известно, что еще в конце XVII века землею здесь владел ближайший соратник и собутыльник Петра I, имевший право входить к нему в любое время и без доклада, «князь-кесарь» Федор Ромодановский. Петр шутливо именовал его генералиссимусом и королем, прилюдно оказывал ему царские почести, ломая перед ним шапку, подавая тем самым пример своим подданным. Усадьба Ромодановского была обнесена деревянным частоколом, выходившим в современный переулок. Через полвека после смерти «князя-кесаря» владение отошло к князю Сергею Трубецкому, заново отстроившему усадьбу, впрочем выгоревшую в 1812 году во время оккупации Москвы французскими войсками.
Московским французам, согласно приказу московского же главнокомандующего графа Ростопчина, незадолго до нашествия оккупантов было велено оставить свои дома и катиться из города подобру-поздорову, пока живы. Но уже лет через пять после окончания войны многие из них вернулись, причем в уцелевшую московскую недвижимость, которую им милостиво возвратили. Французы стали торговать, вновь пооткрывали свои лавки, служили домашними воспитателями и учителями, а также занялись гостиничным бизнесом.
В бывшей усадьбе Трубецких затеял свое гостиничное дело и Ипполит Шевалье. Гостиница вскоре стала популярной, превратившись по современным меркам в пятизвездочный отель. Она и прославила переулок задолго до театра. После Шевалье владельцем гостиницы стал другой француз – Шеврие, о чем в «Указателе г. Москвы» 1866 года упомянуто: «Шеврие, бывшая Шевалье, в Газетном пер., дом Шевалье. Номеров 25, цена – от 1 до 15 руб. в сутки, стол – 1,50 руб.». Иностранцы по достоинству оценили уровень ее сервиса, один из соотечественников Шевалье, поэт Теофиль Готье, писал в январе 1860 года: «После нескольких минут езды неведомо куда извозчики, очевидно, считая, что достаточно далеко отъехали, повернулись на своих сиденьях и спросили у нас, куда мы едем. Я назвал гостиницу “Шеврие” на Старогазетной улице, и они принялись погонять, теперь уже к определенной цели. Во время езды я жадно смотрел направо и налево, не видя, впрочем, ничего особенного. Москва состоит из концентрических зон, из коих внешняя – самая современная и наименее интересная. Кремль, когда- то бывший всем городом, представляет собою сердце и мозг его. Над домами, не особенно отличавшимися от санкт-петербургских, то и дело круглились лазурные, в золотых звездах купола или покрытые оловом луковицеобразные маковки. Церковь в стиле рококо взметнула свой фасад, окрашенный в ярко-красный цвет, на всех выступах удивительно контрастировавший со снежными шапками. Иной раз в глаза бросалась какая-нибудь часовня, окрашенная в голубой цвет Марии-Луизы (вторая жена Наполеона Бонапарта Мария-Луиза любила цвет морской волны. – А.В.), который зима там и сям оковала серебром. Вопрос о полихромии в архитектуре, так еще яростно оспариваемый у нас, давным-давно решен в России: здесь золотят, серебрят, красят здания во все цвета без особой заботы о так называемом хорошем вкусе и строгости стиля, о которых кричат псевдоклассики. Ведь совершенно очевидно, что греки наносили различную окраску на свои здания, даже на статуи. На Западе архитектура обречена на белесо-серые, нейтрально-желтые и грязно-белые тона. Здешняя же архитектура более чем что-либо другое веселит глаз.
Магазинные вывески, словно золотая вязь украшений, выставляли напоказ красивые буквы русского алфавита, похожие на греческие, которые по примеру куфических букв можно использовать на декоративных фризах. Для неграмотных или иностранцев был дан перевод при помощи наивных изображений предметов, которые продавались в лавках. Вскоре я прибыл в гостиницу, где в большом, мощенном деревом дворе под навесами стояла самая разнообразная каретная техника: сани, тройки, тарантасы, дрожки, кибитки, почтовые кареты, ландо, шарабаны, летние и зимние кареты, ибо в России никто не ходит, и, если слуга посылается за папиросами, он берет сани, чтобы проехать ту сотню шагов, которая отделяет дом от табачной лавки. Мне дали комнаты, уставленные роскошной мебелью, с зеркалами, с обоями в крупных узорах наподобие больших парижских гостиниц. Ни малейшей черточки местного колорита, зато всевозможные красоты современного комфорта. Как бы ни были вы романтичны, вы легко поддаетесь удобствам: цивилизация покоряет самые бунтующие против ее изнеживающего влияния натуры. Из типично русского был лишь диван, обитый зеленой кожей, на котором так сладко спать, свернувшись калачиком под шубой.
Повесив свою тяжелую дорожную одежду на вешалку и умывшись, прежде чем кидаться в город, я подумал, что неплохо было бы позавтракать заранее, чтобы голод не отвлекал меня потом от созерцания города и не принудил возвратиться в гостиницу из недр каких-нибудь фантастически удаленных от нее кварталов. Мне подали еду в устроенном как зимний сад и уставленном экзотическими растениями зале с окнами. Довольно странное ощущение – откушать в Москве в разгар зимы бифштекс с печеным картофелем в миниатюрной чаще леса. Официант, ожидавший моих заказов, стоя в нескольких шагах от столика, хоть и был одет в черный костюм и белый галстук, но цвет его лица был желт, скулы выдавались, маленький приплюснутый нос тоже обнаруживал его монгольское происхождение, напоминавшее мне о том, что, несмотря на свой вид официанта из английского кафе, он, вероятно, родился вблизи границ Китая». Официантами в Москве были касимовские татары, они конкурировали с ярославскими уроженцами в этом вопросе. Один из таких и прислуживал французу.
Гостиница на рубеже веков
Захаживали сюда и московские жители – перекусить в гостиничном ресторане, например, после театрального представления в расположенных неподалеку императорских театрах. Драматург Островский здесь обедал, философ Чаадаев ужинал, поэт Некрасов пил минеральную воду… Вместе с тем мемуары москвичей той эпохи позволяют нам сделать вывод, что жить или обедать у Шевалье (или Шеврие) было не всем по карману. Это была одна из самых дорогих гостиниц города. Вот, к примеру, воспоминания Елизаветы Алексеевны Драшусовой, относящиеся к середине века. Она пишет о поэтессе Каролине Павловой и ее муже, литераторе Николае Павлове, который был сослан в Пермь по приказу генерал-губернатора Арсения Закревского за картежную игру и хранение запрещенных цензурой книг. На самом же деле, узнав о наличии у супруга второй семьи с ребенком, Павлова сама явилась к Закревскому жаловаться.
Как только не оценивали Закревского! Нет, наверное, таких отрицательных эпитетов, которыми бы не наградили его москвичи. Деспот, самодур, Арсеник I, Чурбан-паша и так далее. Как не вспомнить и об остроте князя А.С. Меншикова, пошутившего в присутствии царя, что Москва после назначения Закревского находится теперь «в досадном положении» и по праву может называться «великомученицей». Мучил Москву, естественно, Закревский. К писателям он относился с подозрением, причем и к славянофилам, и к западникам.
К этому человеку и отправили доброхоты Каролину Павлову жаловаться на своего непутевого мужа. А Закревский уже имел зуб на Павлова, сочинившего на него острую эпиграмму, быстро ставшую популярной в Москве. И когда появилась возможность Павлова урезонить, Арсений Андреевич не преминул этим воспользоваться. Люди, пославшие Каролину к Закревскому, знали, как тот любит вмешиваться во внутрисемейные дела. Жаловаться к нему ходили и недовольные жены, и мужья-рогоносцы. Арсений Андреевич, как правило, немедля принимал меры. Драшусова пишет: «Все восстали на бедную Каролину Карловну, забросали ее камнями, а Павлова никто не подумал обвинять за его подлые поступки. За то, что он разорил жену и сына, напротив, о нем жалели, как о какой-то жертве!! Общественное мнение всегда готово позорить женщину – и всегда наполнено снисхождения на проступок мущины!! Между тем прекрасные имения г-жи Павловой, дом, экипажи продавали с молотка, говорят, для уплаты долгов, наделанных г-ном Павловым. У него была, кажется, полная доверенность от жены, и он, говорят, с своим умом и оборотливостью очень хорошо управлял. Но карты и женщины сгубили его, и он расстроил состояние.