Москва на протяжении последних полутора столетий являлась огромным экономическим, промышленным и научным центром, что вызывало необходимость постоянного притока и использования больших людских ресурсов. Люди ехали в столицу со всей страны, и каждый рассчитывал найти здесь свое место под солнцем. Наибольшую силу приобрел этот процесс после 1917 года. Но как расселить в городе всех желающих? Прежде всего, за счет выселения прежних владельцев жилья – представителей богатых сословий, тех, кто сам не догадался или не успел удрать за границу. Декрет ВЦИК от 20 августа 1918 года так и назывался: «Об отмене частной собственности на недвижимости в городах». Революционный закон отменял право частной собственности на городские здания и земельные участки больше определенной нормы, которая устанавливалась отныне местными советами рабочих и крестьянских депутатов (в среднем по 7–10 метров на человека).
Вопрос выселения людей из принадлежавшего им на законном (заметьте!) основании жилья превратился в краеугольный камень всей большевистской политики: «Все отнять у богатых и раздать бедным!» Это была не просто проблема смены собственника, так начиналось воспитание нового человека. Сам Ленин дал четкие инструкции по этому поводу в своей статье «Удержат ли большевики государственную власть?»: «Пролетарскому государству надо принудительно вселить крайне нуждающуюся семью в квартиру богатого человека. Наш отряд рабочей милиции состоит, допустим, из 15 человек: два матроса, два солдата, два сознательных рабочих (из которых пусть только один является членом нашей партии или сочувствующим ей), затем 1 интеллигент и 8 человек из трудящейся бедноты, непременно не менее 5 женщин, прислуги, чернорабочих и т. п. Отряд является в квартиру богатого, осматривает ее, находит 5 комнат на двоих мужчин и двух женщин».
Описанный Лениным состав отряда уж больно похож на Швондера и его банду. Что же они должны говорить выселяемым? Вождь по этому поводу пишет: «Вы потеснитесь, граждане, в двух комнатах на эту зиму, а две комнаты приготовьте для поселения в них двух семей из подвала. На время, пока мы при помощи инженеров (вы, кажется, инженер?) не построим хороших квартир для всех, вам обязательно потесниться. Ваш телефон будет служить на 10 семей. Это сэкономит часов 100 работы, беготни по лавчонкам и т. п. Затем в вашей семье двое незанятых полурабочих, способных выполнить легкий труд: гражданка 55 лет и гражданин 14 лет. Они будут дежурить ежедневно по 3 часа, чтобы наблюдать за правильным распределением продуктов для 10 семей и вести необходимые для этого записи. Гражданин студент, который находится в нашем отряде, напишет сейчас в двух экземплярах текст этого государственного приказа, а вы будете любезны выдать нам расписку, что обязуетесь в точности выполнить его».
Вот и всё. Обратите внимание на важнейшую для нас фразу: «Пока мы не построим хороших квартир для всех». Это «для всех» продолжалось все семь десятилетий советской власти. Знаете, как назывался один из первых советских кинофильмов? «Уплотнение». Сюжет его на редкость оптимистичен. Семью некоего профессора «уплотняют», подселив к нему слесаря из подвала. К слесарю приходят его коллеги по работе с ближайшего завода. Несознательный профессор постепенно проникается к ним доверием и идет читать лекции в рабочий клуб. Но у слесаря еще есть дочь, на которую положил глаз младший сын профессора, они собираются пожениться и создать новую советскую семью (опять же комната нужна!). Ну а старший сын профессора ни в кого не влюбляется, он возмущен уплотнением, к тому же еще и юнкер. Его в расход.
Интересно, что автор сценария этого блокбастера – нарком просвещения Анатолий Луначарский. Он почему-то не хотел жить в коммуналке и «уплотняться». В Москве до сих пор сохранилась его роскошная квартира в виде мемориального кабинета.
Итак, проблема нехватки жилья решалась быстро. Вместе с бывшими уплотненными хозяевами жилплощадь занимали представители победившего пролетариата. В ней могло быть минимум две комнаты, а максимум – это уже сколько душе угодно. А порою комнаты не имели даже окон – размером два на два, они назывались темными. В них раньше обреталась прислуга. В одной комнате площадью, например, 15 метров могло жить и пять, и восемь человек – сразу несколько поколений переехавших в Москву граждан. Переезжали они возводить очередной промышленный гигант, нередко прямо из деревни. Поэтому рады были и такому жилью. Запросы их были невелики, туалет до этого они видели только на улице. И тут же кухня, туалет, ванная превращались в места общего пользования (если, конечно, в ванную тоже кого-то не заселяли – бывало и такое). По сути, квартира превращалась в общежитие или столь популярный ныне у студентов хостел. Но если в хостеле можно жить временно (в основном в туристических поездках) и немного потерпеть постоянное мелькание чужих людей перед глазами, то коммуналка – это навсегда.
Таким образом, резко снижалась планка социальных запросов. Вполне нормальным провозглашалось правило, согласно которому ограничивалось личное пространство человека, сужаясь до границ маленькой комнатушки или каморки. Все, что выходило за границы этого пространства, объявлялось общим, коллективным. И это вполне соответствовало коммунистической идеологии с ее отменой частной собственности, обобществлением всего и вся, даже женщин. Предполагалось, что в будущем кухни и столовые будут общими, никакого личного домашнего хозяйства не понадобится – сплошной коллективизм. Да и само понятие семьи в ее традиционном виде отомрет. Кстати, строительство в Москве конструктивистских домов-коммун стало лишним тому подтверждением.
Государство само создавало для человека условия по своему уровню менее цивилизованные, нежели прежде. И до 1917 года далеко не каждая семья имела в Москве отдельную квартиру, а после революции – и подавно. Наличие у гражданина собственной жилплощади, которой он мог бы распоряжаться – продавать, например, было провозглашено чуждым господствовавшей идеологии. Так уродство превратилось в норму, законодательно оформленную и подкрепленную декретами и постановлениями. Естественно, что для нормальных людей, привыкших к иному уровню организации жизни, коммуналки были неприемлемы. Вспомним профессора Преображенского из «Собачьего сердца», который никак не мог понять, как можно оперировать в столовой. Но таких, способных сопротивляться, было меньшинство. Голову бы сохранить, не то что квартиру.
Жили люди в коммуналках по-разному. Все зависело от воспитания конкретного человека, ибо рядом с семьей простого учителя могла проживать и семья какого-нибудь функционера, которым, кстати, также не хватало отдельного жилья. Вспомним, что герои «Мастера и Маргариты» директор варьете Степан Богданович Лиходеев и литературный чиновник Михаил Берлиоз жили вместе в коммунальной квартире.
На входной двери коммуналки висели разные звонки либо список – кому сколько раз звонить (а еще на почтовом ящике клеили вырезки с названиями газет, кто какую получает). Бывало, что в туалете у каждого висела своя лампочка, выключатель которой находился в комнате. Или по-другому – лампочку приносили с собой. В туалет ходили со своим «хомутом» на унитаз – и это не шутка.
На кухне у каждой семьи имелся свой стол, где хранились кастрюли и столовые приборы с тарелками. Когда появились холодильники, они также потребовали места в квартире. Холодильник мог стоять и в комнате (своим жужжанием доводя ее жильцов до посинения), и на кухне. Но в этом случае, если соседи не доверяли друг другу, на холодильник вешался амбарный замок.
Одна кухня, один туалет, и все это на «сорок восемь комнаток», как писал Владимир Высоцкий. А еще скученность, неудобства, теснота, скандалы между жильцами по поводу «Кто взял мою сковородку» – все это не способствовало полноценной личной жизни. Специфика коммунальной квартиры, разнообразный и неоднородный социальный состав проживающих бок о бок людей (иногда против их воли) формировали и соответствующий стиль повседневной жизни. Недостаток личного пространства, невозможность свободного пользования ванной или туалетом, зависимость от посторонних людей порождали в людях зависть, ненависть, раздражение. Коммунальное существование породило даже особый вид нервной болезни – коммунальный невроз. Так и портили нервы люди – в очереди к плите, в туалет, в ванную, наживая себе инфаркты. Михаил Зощенко об этом ярко и сочно написал в своих рассказах, выразив суть бытового существования времен социализма. Ну и как не вспомнить «Золотого теленка» Ильфа и Петрова с их Вороньей слободкой.
Среди жильцов коммуналки выбирали наиболее сознательного (партийного) и назначали его ответственным квартиросъемщиком, то есть смотрящим, если пользоваться терминологией той лагерной эпохи. Уборка в туалете, на кухне, в коридоре проводилась по графику самими жильцами. Возникавшие между соседями конфликты должны были разрешаться в соответствии с утверждавшимися местной властью «Правилами внутреннего распорядка».
Оплата электроэнергии была организована весьма причудливо. Если счетчик имелся один на всю квартиру, то сумму делили поровну на всех прописанных. Могли начислять дополнительную плату за бытовую технику – телевизор, холодильник, даже утюг. Это не могло не порождать непонимания между жильцами. Поэтому везло жителям тех коммуналок, которые имели электросчетчики на каждую комнату. Но и в этом случае они не освобождались от обязанности оплачивать расход электричества, например, в кухне. Но и здесь находили выход – в той же кухне у каждого была своя лампочка, подключенная к своему комнатному счетчику. С газом было проще – плита у каждого была своя, в противном случае можно было разделить конфорки одной газовой плиты на число жильцов – каждый жарил картошку на своей.
По заветам Ленина телефон также использовался всеми семьями одновременно. И тут, конечно, не обходилось без скандалов. Как только кто-то начинал говорить по телефону, сразу же потребность позвонить возникала у другого соседа. Следовало препирательство. А о том, что кого-то просят к телефону, было понятно уже по громкому возгласу: «Лев Евгеньевич, вас к телефону!» Совсем как в фильме «Покровские ворота», благосклонно увековечившем коммунальную жизнь на киноэкране. И болтающийся рядом с телефоном карандаш на веревке тоже знак времени. В самом деле, как удобно – во время разговора записывать нужную информацию (в основном другие номера телефона) на обои. Лучше записной книжки и не придумаешь! В «Покровских воротах» жизнь в коммуналке показана еще хорошо, с грустью по ушедшей молодости. Вся жизнь там сосредоточена не в комнатах соседей, а в местах общего пользования – коридоре и кухне. Здесь сталкиваются интересы совершенно разных и по культуре, и по образованию людей, среди них – поддающий артист эстрады Аркадий Велюров, «художник по металлу» Савва Игнатьевич, его новая супруга переводчица Маргарита Павловна и ее бывший муж Хоботов. А еще дореволюционная тетушка с племянником Костиком. Квартира то и дело напоминает проходной двор – все время кто-то приходит и уходит. Велюров репетирует свои куплеты, в это время его сосед работает на точильном станке. Вот такое славное общежитие. И все друг про друга всё знают и всё слышат. Личная жизнь у каждого на виду.