Ох уж эта ностальгия – неблагодарное дело! В Советском Союзе многое было поставлено с ног на голову. Но годы, которые «как птицы летят», делают свое упорное дело. Мы нередко забываем трудности и помним лишь радости, а все потому, что детство, юность, молодость – самая лучшая пора жизни. Ибо тогда мы еще чего-то ждем от жизни. Вот и Евгений Евтушенко даже сочинил мелодраматичный «Плач по коммунальной квартире»: «В нашенской квартире коммунальной / Кухонька была исповедальней…» И еще одна его строка: «…Нас не унижала коммунальность».
Куда же еще ниже унижать, разве что переселить в барак? А кухня в коммуналке глазами поэта приобрела иной, потаенный смысл. На ней уже не только готовили, чтобы затем унести кастрюлю с борщом к себе в комнату (столовых комнат не было), но и откровенничали друг с другом. А иногда и наблюдали, следили – кто, что готовит и ест. Вдруг сосед стал лучше питаться – с чего бы это? Откуда, как говорится, дровишки?
И потому некоторые граждане готовили прямо у себя в комнате. Герой кинофильма «Ночной патруль» 1955 года директор магазина «Ткани» Ползиков в исполнении Сергея Филиппова рассказывает своим собутыльникам, насколько тяжела его жизнь в коммуналке. Дело в том, что Ползиков – расхититель социалистической собственности, совершающий махинации с драпом и велюром. Жалуясь на свою тяжелую жизнь, он признаётся, что вынужден готовить для себя два ужина. Один – простой, обычный, чтобы соседи по коммуналке ничего не заподозрили. А второй, роскошный – прямо у себя в комнате на примусе. И непонятно, что больше всего мучает расхитителя – совесть или невозможность на глазах вездесущих соседей вольготно есть и пить. В итоге он идет с повинной в органы и сдает всех своих подельников. Получается, что уже сама обстановка коммуналки вынудила его во всем признаться. Значит, не так уж она и плоха – этот вывод и навевает старое советское кино.
Соседская еда интересовала жителя коммуналки не в первую очередь. А в первую – что говорят за стеной, за дверью или на той же кухне. Или, пардон, какую газету берет с собою в уборную сосед – уж не «Правду» ли с портретом Самого? Иные негодяи еще и в начале 1950-х годов, настрочив на соседа донос, переезжали затем в его комнату. А бывший жилец отправлялся прямиком в места не столь отдаленные. Ему комната могла понадобиться лишь лет через десять, в лучшем случае.
Ирине Архиповой было с чем сравнивать: быстро завоевав положение первой певицы Большого театра, в начале 1960-х годов она переехала в престижный дом в Брюсовом переулке. Она стала и народной артисткой СССР, и Героем Социалистического Труда, и лауреатом Ленинской премии. Но о своем первоначальном архитектурном образовании никогда не забывала. Окончив после Отечественной войны Московский архитектурный институт, будущая прима Большого театра работала в мастерской «Моспроект». Немало зданий в столице строилось по ее проектам. Одно из самых известных – здание Финансовой академии на проспекте Мира, принимала участие Архипова и в разработке проекта комплекса сооружений МГУ на Ленинских горах. Об архитектурных способностях молодого зодчего высоко отзывались Жолтовский и Руднев.
В одной части дома жил простой люд, а в другой – вся советская верхушка. Они никак не пересекались, ибо подъезды были разными. Заселение номенклатуры в бывшие доходные дома началось в 1920-х годах, когда здесь возник очередной Дом советов, на этот раз пятый. Здесь в разное время жили Никита Хрущев, Емельян Ярославский, Георгий Маленков, Александр Щербаков и многие другие. Немало квартир в Романовом переулке занимали и советские военачальники – маршалы и генералы.
Здесь жил Александр Щербаков – московский партийный руководитель с 1938 по 1945 год. Карьера у него была удивительно зигзагообразная. С 1934 года он 1-й секретарь Союза советских писателей, затем руководил культурно-просветительской работой в ЦК ВКП(б), потом с 1936 года в период апофеоза сталинских чисток возглавлял ряд обкомов. Видимо, его активность в борьбе с врагами народа была замечена Сталиным, который и выдвинул Щербакова еще выше – на пост 1-го секретаря московского горкома партии. Повлияла на все укрепляющееся доверие вождя к Щербакову и семейственность – Щербаков и Андрей Жданов (еще один человек из ближайшего окружения Сталина) были женаты на сестрах. Если бы Щербаков не умер в 1945 году, он бы стал еще и дальним родственником самого Иосифа Виссарионовича, так как его дочь Светлана Сталина вышла после войны замуж за сына Андрея Жданова Юрия.
То ли Сталин совсем никому не доверял из старых «ленинцев» (Молотов, Микоян и другие), но он навешал на бедного Щербакова столько должностей, что тот только и успевал выслушивать очередные указания вождя. Александр Сергеевич был очень загруженным человеком, одновременно занимая с десяток государственных должностей: первый секретарь московского городского и областного комитетов партии, начальник Главного политического управления Красной Армии, заместитель наркома обороны, председатель Совета военно-политической пропаганды, секретарь ЦК ВКП(б), кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), завотделом международной информации ЦК ВКП(б), а еще депутат Верховного Совета СССР, начальник Совинформбюро, и это еще не всё…
И сколько же здоровья надо иметь, чтобы все успевать, тем более в военное время и к тому же в период не прекращавшейся даже во время войны борьбы за власть в Кремле, то есть борьбы за выживание (или «на выживание»). И сколько водки нужно было выпить, чтобы выдержать такое огромное напряжение. Неудивительно, что прожил товарищ Щербаков недолго, скончавшись в возрасте сорока трех лет на следующий день после Победы. А 9 мая 1945 года Щербакову еще успел позвонить товарищ Сталин и поздравить с праздником. Сам факт звонка вождя больному Щербакову, который уже в тот период делами не занимался, говорит о многом – генералиссимус, видимо, очень генерал-полковника Щербакова ценил. Кстати, через три года осиротела и семья свояка Щербакова – Жданова, который также не выдержал «напряжения».
Предшественник Щербакова на посту московского партийного главы Никита Хрущев недолюбливал своего соседа по дому и в свойственной ему образной манере так выразил свое отношение к нему: «Кончил он печально. Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и помер. Сталин, правда, говорил другое: что дураком был – стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил себе излишества с женой».
На самом же деле, как следовало из материалов «дела врачей», уморил Щербакова его лечащий врач Рыжиков, разрешив своему пациенту утомительную поездку в Москву в мае 1945 года, после которой вскоре Щербаков и скончался. Оказывается, что «все эти врачи-убийцы, ставшие извергами человеческого рода, растоптавшие священное знамя науки и осквернившие честь деятелей науки, (…) являясь скрытыми врагами народа и наемными агентами иностранной разведки», работавшие на другой стороне улицы Грановского – в Кремлевской больнице, «сократили жизнь товарища А.С. Щербакова, неправильно применяли при его лечении сильнодействующие лекарства, установили пагубный режим и довели его таким образом до смерти».
Это сообщение ТАСС от 13 января 1953 года завершалось успокоительными для всех советских людей словами: «Следствие будет закончено в ближайшее время». Неизвестно, что имели в виду авторы сообщения под «ближайшим временем», но они как в воду глядели: следствие действительно закончилось очень скоро, правда, другими результатами и совсем по иной причине. И слава Богу! А врачи-вредители работали здесь же, в Романовом переулке, в так называемой Кремлевской больнице, напротив.
Что же до Щербакова, то в его честь в Москве назвали станцию метро (в настоящее время «Алексеевская»). Переименовали станцию на волне бурных демократических преобразований, но логика переименователей была не всем и не совсем понятна. Конечно, можно согласиться, что Щербаков чем-то им не угодил, но получалась какая-то однобокость в подобном решении: станция «Щербаковская» – это плохо, а мясокомбинат имени наркома мясной и молочной промышленности Микояна или пивной завод имени Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР Бадаева – это хорошо. Но постепенно и эти имена как-то тихо сошли с карты столицы.
Впечатлениями о Щербакове поделился в своем дневнике Корней Чуковский: «Когда умер сталинский мерзавец Щербаков, было решено поставить ему в Москве памятник. Водрузили пьедестал – и укрепили доску, возвещавшую, что здесь будет памятник А.С. Щербакову. По культурному уровню это был старший дворник. Когда я написал “Одолеем Бармалея”, а художник Васильев донес на меня, будто я сказал, что напрасно он рисует рядом с Лениным – Сталина, меня вызвали в Кремль, и Щербаков, топая ногами, ругал меня матерно. Это потрясло меня. Я и не знал, что при каком бы то ни было строе всякая малограмотная сволочь имеет право кричать на седого писателя».
Писателю Алексею Николаевичу Толстому не нравилось лицо Щербакова, он жаловался: «Не могу смотреть на него: парализует… Кролик, проглотивший удава».
У Щербакова было три сына, старший сын Александр стал летчиком-испытателем, Героем Советского Союза.
Если уж кто и не расстроился, узнав о смерти Щербакова, то это был жилец того же дома Никита Хрущев, говоривший, что у Щербакова был «ядовитый, змеиный характер». Конечно, зная о насыщенности квартир в Романовом переулке всякого рода невидимыми насекомыми, дома он вслух ничего подобного не говорил, даже своей жене Нине Петровне Кухарчук. До 1930 года Хрущев звезд с неба не хватал, и без него претендентов на хлебные должности в советской номенклатуре было достаточно. Он ведь и в партию-то вступил в 1918 году, когда будущее страны было уже вполне предсказуемо. Так что особой ненависти к врагам революции – явным и скрытым – он не испытывал. Поэтому непонятно, что заставило его уже позднее так активно искать в Москве врагов народа, чтобы затем «выжигать их каленым железом».
В том самом 1930 году Никита Хрущев учился в Промышленной академии им. Сталина, был избран там секретарем парткома и, что самое главное, близко познакомился с учившейся в академии Надеждой Аллил