уевой, женой Сталина. Она-то и рассказала мужу о Никите. Взлет начался стремительно, так же как и в случае с Щербаковым. С 1931 года Хрущев руководит Бауманским, затем Краснопресненским райкомом, а с 1934 по 1938 год он – 1-й секретарь московской городской и областной партийной организации. Многие бывшие соученики Хрущева по академии были поражены его свирепостью и жестокостью на новом посту. Он лично руководил репрессиями (из 38 московских районов арестовали секретарей райкомов в 35), звонил наркому НКВД Ежову, требуя увеличить число арестованных. «Москва – это вам не Рязань», – говорил он, подразумевая тем самым, что в столице число разоблаченных врагов народа должно быть больше – статус обязывает!
В перерывах между неустанной борьбой с мнимыми врагами народа Хрущеву каким-то образом удавалось руководить строительством метрополитена, реконструкцией Москвы, сносом церквей, соборов и тому подобных объектов, мешающих «интенсивному жилищному и промышленному строительству нашей сталинской Москвы». Ровно семь лет верховодил в Москве Хрущев, в январе 1938 года он получил повышение (хотя для кого как) – возглавил парторганизацию Украины. Обескровленная ежовскими репрессиями Украина получила нового, хорошо подготовленного и опытного искателя «черной кошки в темной комнате». Никита Сергеевич не только не снизил пыла, но и превзошел самого себя. Репрессии на Украине продолжились.
«В 1939 году, – пишет Сергей Хрущев про своего отца, – сразу после избрания в Политбюро ЦК, ему предоставили новую, много большую, чем даже в доме правительства, семикомнатную дореволюционную купеческую квартиру № 95 на пятом этаже дома № 3 по улице Грановского (теперь ее переименовали в Романов переулок), рядом с Кремлем, позади “старого” Московского университета. Отец останавливался тут во время кратких наездов в Москву по сталинскому вызову или иным делам».
Во время войны Хрущев непосредственного участия в боевых действиях не принимал, являясь членом военных советов ряда фронтов, за что получил звание генерал-лейтенанта. А вот его сын, Леонид, стал летчиком и пропал без вести после одного из боевых вылетов. До сих пор высказываются разные версии его гибели, якобы он попал в плен, выжил и так далее и тому подобное. Именно Хрущев – член военного совета фронта и Тимошенко – командующий Юго-Западным фронтом ответственны за тяжелейшее поражение советских войск под Харьковом в мае 1942 года. В результате окружения в немецкий плен попали четверть миллиона советских солдат, большое количество военной техники и вооружения. Серьезного наказания руководители фронта за это не понесли.
В Москву Хрущев вернулся уже насовсем в 1949 году, вновь заняв пост московского партийного руководителя. С этого времени он являлся одним из самых приближенных к Сталину людей, потому и оказался вовремя в нужном месте. Приближенность проявлялась в том, что в этот период страной реально руководили пять человек: Берия, Маленков, Хрущев, Булганин со Сталиным во главе. Они регулярно собирались у последнего на даче на ночные пирушки, не по возрасту излишествовали в употреблении спиртных напитков. Долго так продолжаться не могло. «Поздно вечером, – вспоминает Сергей Хрущев, – скорее даже ночью с 5 на 6 марта донельзя усталый отец возвратился домой, в квартиру № 95 на пятом этаже дома № 3 по улице Грановского. Пока отец снимал пиджак, умывался, мы: мама, сестры, Радин муж Алеша и я молча ожидали в столовой. Наконец отец появился из двери, сел поглубже на покрытый серым холщовым чехлом диван и устало вытянул ноги.
– Сталин умер. Сегодня. Завтра объявят, – произнес отец после мучительно длинной паузы.
Отец прикрыл глаза. У меня комок подкатил к горлу, и я вышел в соседнюю комнату. “Что же теперь будет?” – промелькнуло у меня в голове. Переживал я искренне, но мое второе я как бы со стороны оценивало мое истинное состояние. Заглянув в себя поглубже, я ужаснулся: глубина горя никак не соответствовала трагизму момента. Я перестал всхлипывать и вернулся в столовую. Отец, полуприкрыв глаза, продолжал сидеть на диване. Мама и сестры застыли на стульях вокруг стола.
– Где прощание? – спросил я.
– В Колонном зале, – как мне показалось, равнодушно и как-то отчужденно ответил отец и после паузы буднично добавил: – Очень устал за эти дни. Пойду посплю.
Отец тяжело поднялся и медленно направился в спальню. Я до сих пор хорошо помню каждое его движение, интонацию. Поведение отца поразило меня: как можно в такую минуту идти спать! И ни слова не сказать о НЕМ. Как будто ничего не случилось!»
Как и другие соратники, Хрущев мог, конечно, позаботиться о тяжелобольном Сталине, когда того в первые дни марта 1953 года свалил инсульт. Но все они предпочли активных действий не предпринимать, так сказать, «тянули резину», тем самым значительно ускорив смерть любимого вождя. Сталин еще хрипел, а они уже поделили власть: Берия – все репрессивные органы, Маленков – правительство, а Хрущев – партийный аппарат. Поскольку Сталин на момент смерти возглавлял Совет Министров, то именно там и была сосредоточена вся власть, а значит, что Никите Сергеевичу достался не самый лакомый кусок сталинского наследства. Но прошло совсем немного времени, и он буквально «сожрал» и Берию, и Маленкова. Первым пал Берия: объединившись с Маленковым и при поддержке маршала Жукова, Хрущев арестовал Лаврентия Павловича, уверовавшего, что раз уж он контролирует всю карательную систему страны, то больше ему ничего не грозит. Опасность пришла через другие двери. Прямо во время очередного заседания в Кремле его и взяли. Число участников ареста, в принципе незаконного, было невелико, но со временем оно сильно возросло, как и в случае с ленинским бревном (известный факт, что со временем число тех, кто помогал Ленину нести бревно на субботнике, постоянно увеличивалось). Вскоре после ареста Берию расстреляли. Он же до последнего дня писал из камеры письма и Хрущеву, и Маленкову с просьбой оставить его в живых.
«Берию я почти не помню. Хотя они и “дружили” с отцом, но только до порога, в гости друг к другу не ходили. В одной машине подъезжали к нашему дому на Грановского, о чем-то договаривали, стоя у парадного, Берия уезжал к себе в особняк, а отец шел к лифту. Там, у парадного, во время одного из расставаний, я, возвращаясь апрельским вечером домой из института, единственный раз увидел Берию вблизи. Берия, отец и Маленков разговаривали, но, завидев меня, замолчали. Я поздоровался. Берия сверкнул на меня пенсне. Запомнился серый огромный шарф, несмотря на весну, укутывающий шею по самые уши, глубоко надвинутая на лоб серая шляпа и неприятный, вызывающий озноб взгляд. Я поздоровался и пошел своей дорогой, а они продолжили разговор. Да, тогда они “дружили”. Вот только никто из них не знал, чем эта дружба закончится. Отец очень боялся Берии, понимал, что промедление смерти подобно. В буквальном смысле этого слова. Берия тоже опасался отца, но, видимо, не очень. Маленкова же постепенно начинали одолевать сомнения: на того ли он поставил? Берия могущественнее, сильнее отца, но он же и неизмеримо опаснее», – свидетельствовал Сергей Хрущев. В 1956 году Хрущев инициировал разоблачение культа личности Сталина. Собственно, само выражение «культ личности» по отношению к Сталину он и применил первым. Взяв в этом вопросе инициативу на себя, он сумел перетянуть на себя и одеяло, свалив всю ответственность на других сталинских соратников. Долгое время после 1956 года, когда впервые во весь голос стали говорить о преступлениях режима, тема участия в них самого Хрущева даже не поднималась. Один из его помощников рассказывал об уничтожении большого числа документов, компрометирующих Хрущева, показывающих его неблаговидную, активную роль в уничтожении многих невинных людей.
Никита Сергеевич Хрущев
В июне 1957 года оказавшиеся менее поворотливыми в борьбе за власть Маленков, Молотов и Каганович решили сместить Хрущева, но последний опять прибег к помощи маршала Жукова, заявившего на собравшемся специально для этого пленуме, что «ни один солдат не выйдет из казарм без моего приказа». Такого воинствующего министра обороны испугались не только взбунтовавшиеся сталинисты, но и сам Хрущев. Но испуг свой он показал позднее. Через полгода, когда разобрались с «антипартийной группой» (их всего лишь исключили из партии, да и то не сразу), в октябре 1957 года, сняли и Жукова. Так же по-тихому, к удовольствию многих его недоброжелателей.
После этого Никите Сергеевичу уже некого было бояться. Он много чего сделал и на пользу, и во вред не только Москве, но и всей стране. Только вот закончилось его правление все тем же культом личности, который тогда был назван по-другому – волюнтаризм. И кто знает, может, через десяток-другой лет новое поколение на вопрос «Кто такой Хрущев?» после долгого мозгового штурма сможет ответить лишь, что Хрущев – это тот, кто передал Крым Украине. Хотя еще в 1980-е годы он воспринимался как борец с культом личности Сталина.
Интересно, что сразу после смерти Сталина семья Хрущева переехала в отдельный особняк в районе Пречистенки, а оттуда в спецпоселок на Ленинских горах, прозванный москвичами «Заветами Ильича». А после отставки в 1964 году Никита Сергеевич не очень любил приезжать в Москву (хотя за ним закрепили квартиру в Староконюшенном переулке), отсиживаясь в основном на даче, где выращивал помидоры.
Особый колорит существования на улице Грановского передан в рассказе довольно долго жившего здесь профессора Бауманки Владимира Семеновича Жуковского. Его отец, Семен Борисович Жуковский, до расстрела в 1937 году был заместителем приснопамятного наркома НКВД Ежова. Дом, в котором жила семья Жуковских, непосредственно переходил в соседний, правительственный, так что на стыке зданий парадная лестничная клетка была общей сразу для двух домов. Обычно на каждом этаже находилось всего по две квартиры. А тут их было сразу четыре – по две от каждого дома.
Квартиры в этом доме имели два входа: парадный и черный. Парадная лестница использовалась для выхода на улицу. Черный же ход вел на другую лестницу, во двор. По черной лестнице выбрасывали мусор на улицу, заносили дрова в квартиры, когда еще сохранялось в доме печное отопление. В конце концов дрова отошли в прошлое, и в 1950-х годах черный ход применялся лишь для того, чтобы выносить мусор и вытряхивать на лестничных клетках пыль. И вот, в один прекрасный день, году в 1960-м, жильцам «простого дома» было запрещено пользоваться парадной лестницей, а так как не каждый оказался в состоянии это достаточно быстро понять, то парадные двери всех квартир просто-напросто заколотили. Жаловаться разрешалось сколько угодно. Но ходить с тех пор пришлось только по черной лестнице. По всей видимости, такое лишение простого народа возможности лицезреть номенклатурных работников, выходящих из своих квартир, явилось следствием набиравших в тот период силу новых привилегий советской верхушки: «Выходит из автомобиля нестарый мужчина в железнодорожной форме штатского генерала. Среднего роста, полный, круглолицый. У подъезда останавливается, ждет. Подбегает шофер и распахивает дверь. Вот вам и выходец из народа. Проходила женщина с подругой, заметив эту мини-пантомиму, прервала, не останавл