иваясь, беседу “Тузы здесь…”. Даже ковриками додумались устилать каменные приступки, ведущие с улицы к подъездам дома Советов. И все это на глазах у почтенной публики, обитающей в коммунальных квартирах, где порой из-за перенаселенности составляли расписание пользования ванной для еженедельного мытья. Скажем, в одной тридцатиметровой комнате подобной квартиры сосуществовало восемь человек: дед с бабкой, отец с матерью, да два сына с женами. Или жена, муж и две его падчерицы, дочери жены, – на девяти метрах. А иные москвичи жили не только без ванных, но вообще без водопровода и канализации».
Далее профессор вспоминает: «Молотова поселили на улице Грановского уже после его политического падения, предоставив вместе с супругой, Полиной Жемчужиной, комфортабельную квартиру. Всегда тщательно одет, вид холеный и здоровый, невзирая на возраст, взгляд бывает пронзительным. Жена – маленькая, сухонькая, согбенная. Выглядело весьма достойно, как бережно он ее вел под руку.
Не забуду, как однажды вечером столкнулся в переулке лицом к лицу с Вознесенским[9]. Зимнее пальто, богатый меховой воротник. Лицо полное, смотрит важно и хмуро. Это был недолгий период между пребыванием на одном из высших постов и арестом с неизбежной казнью. Это была человеческая трагедия, как ни относись к данному персонажу.
…Въезжает на улицу Грановского кортеж из четырех паккардов. В первом – Берия и Маленков, беседуют. Затем вереница сворачивает во двор дома Советов, Маленков плюс две машины остаются, Берия пересаживается в свой автомобиль и сопровождаемый “хвостом” следует по месту проживания в особняк на углу улиц Качалова и Садово-Кудринской.
В пятом доме Советов жила Фурцева. Екатерина Алексеевна – личность уникальная, так как это единственная женщина за всю историю Советского государства, которая входила в высший орган партийной и государственной власти – Президиум ЦК КПСС. Скорее всего, деловыми качествами она обладала незаурядными. Отчасти это видно из ее выступлений. При Хрущеве пытались вернуться к стилю речей-полуимпровизаций, когда оратор обращается к собранию непосредственно, а не читает заранее отпечатанный текст. С такой задачей Фурцева справлялась явно лучше своего руководителя.
Некоторые черты ее характера иллюстрируются следующими фактами, о которых я слышал от разных людей. Большой митинг. Фурцевой понадобилось пройти сквозь цепь охраны. Офицер требует специальный пропуск. “Разве вы не видите, я – Фурцева!“ Офицер вежливо настаивает. Тогда опять: “Я – Фурцева!!“ Показывает фотограф свежие снимки. Она гневается: “Меня же тут совсем не видно из-за этого выжившего из ума старика“. И впрямь, бывший член Президиума Ворошилов немного заслонил собой действительного члена. Когда Фурцеву вывели из Президиума ЦК КПСС (но оставили министром культуры), управляющий домом обратился к ней с просьбой, чтобы небольшую комнату, числящуюся за ее квартирой, отдать некой старушке. Комната была абсолютно обособлена и фактически никем не использовалась. На это обстоятельство комендант обратил внимание Фурцевой в ответ на ее отказ, но услышал: “Ничего, пригодится для солений“.
Исключение из Президиума Фурцева восприняла очень тяжело. Пыталась наложить на себя руки, но врачи спасли. Это, кстати, обернулось дополнительной неприятностью для ее мужа дипломата Фирюбина. Не ясно, как могло получиться такое, однако за первой, срочной помощью Фирюбин обратился в обычную (а не закрытую) поликлинику. Таким образом предмет государственной тайны оказался рассекреченным, за что Фирюбин получил строгий выговор».
Добавим к воспоминаниям профессора Жуковского, что дальнейшая жизнь вообще и на улице Грановского в частности сложилась для Екатерины Алексеевны Фурцевой не очень счастливо. Незадолго до смерти она получила выговор за перерасход государственных средств при постройке собственной дачи. И это было в то время, когда подобное не считалось зазорным. Рядом с дачей Фурцевой были построены, например, дачи родственников Леонида Брежнева: его брата, племянника и прочих. Более того, не скрывался в партийных кругах и факт коллекционирования Леонидом Ильичом дорогих импортных автомобилей. Но, как говорится, не все позволено быку, в отличие от Юпитера.
Екатерина Алексеевна Фурцева
Фурцеву не только публично унизили и пристыдили, но и заставили выплатить перерасходованные деньги. Скорее всего, подобное отношение говорит о том, что ее решили к тому времени «задвинуть» даже с такого безобидного поста, как министр культуры СССР. Последним ударом для Фурцевой было исключение ее из числа кандидатов на выборах в Верховный Совет СССР в 1974 году. Депутат Верховного Совета – должность для министра вполне номинальная, но сам факт недопущения ее в число избранных говорил о явном к ней недоверии и, скорее всего, пренебрежительном отношении.
Не перенеся такого оскорбления, Екатерина Алексеевна вскоре скончалась. До сих пор в среде бывшей советской интеллигенции обсуждается вопрос: а не была ли смерть Фурцевой самоубийством? Много говорят на этот счет, но все-таки личность Фурцевой привлекательна для истории не этим. Человеком она была явно незаурядным, с теплотой и ностальгией вспоминали о ней многие деятели советской культуры: Олег Ефремов, Галина Волчек, Людмила Зыкина, Наталья Сац и другие. Одним она помогла, других поддержала, третьим просто не мешала творить и работать. Но есть и те, кто не скрывал своего отрицательного отношения к женщине-министру, и это звезды первой величины: Галина Вишневская и Майя Плисецкая. В своих воспоминаниях они не оставляют от сложившегося у многих образа доброй и заботливой Фурцевой камня на камне. Если сложить все эти полярные мнения, то, возможно, тогда и получится объективный образ министра культуры СССР 1960–1970-х годов. Сегодня в память о Фурцевой в Москве названа библиотека, что очень удобно – москвичи не любят, когда переименовывают улицы, на которых они живут: приходится заниматься обменом всех документов!
Вообще отстранение от должности и вылет в глубоком пике с политического олимпа пережили многие жильцы этого дома. Не «пережили» (в буквальном смысле) лишь единицы, как, например, сталинский нарком Малышев, потерявший должность в результате очередного передела власти в 1950-х годах. Это стало для него настолько сильным ударом, что он вскоре скончался. Чтобы сам факт отстранения от должности явился потрясением, приводящим к смерти, – это было явно слишком сильным преувеличением для таких закаленных бойцов, как Хрущев, Молотов, Маленков. Все эти люди в разное время занимали в СССР высшую должность, которая называлась сначала Председатель Совета народных комиссаров, а затем Председатель Совета Министров СССР: Молотов – еще до войны 1941–1945, Маленков – в 1953–1955, Хрущев – в 1957–1964 годах. И каждый из них не просто ушел в отставку, а подвергся публичному остракизму, некоторые были даже исключены из партии. Но, что самое интересное, это их не сломило. Они продолжали жить, теперь уже на пенсии, ходить в спецраспределитель за продуктами, лечиться в Кремлевской больнице. Каждый из них занимался после отставки своим теперь уже новым и увлекательным делом: кто-то выращивал помидоры на огороде, другой пел в церковном хоре на старости лет, третий писал бесконечные письма в ЦК КПСС о положении в стране и с просьбой восстановить его, наконец, в партии, ради которой он всю жизнь жил, работал и пролил так много крови.
Восстановили, кстати говоря, в партии лишь одного Молотова. Произошло это в 1984 году, когда ему было уже 94 (!) года. И все это благодаря министру иностранных дел Андрею Громыко, который очень ценил самого Молотова и его заслуги перед государством. И вот однажды на дачу Молотова пришла машина: «Вячеслав Михайлович, Вас ждут в Кремле». Молотов, бывший к тому времени еще в хорошей физической форме (сказывалось, наверное, многолетнее наблюдение кремлевских врачей за каждым чихом высокопоставленного пациента), не заставил себя ждать. Вернулся он на той же машине через несколько часов: «Восстановили!» И не только восстановили, но и зачли ему партийный стаж с момента исключения. Поэтому вместе с заветной красной книжечкой Вячеслав Михайлович получил хоть и маленький, но красивый золотой значок «Ветеран КПСС». Вещь исключительно редкая среди нынешних коллекционеров.
Молотов сразу стал старейшим членом КПСС, почти с восьмидесятилетним стажем. Действительно, стоило ждать четверть века, чтобы получить такой значок. Вообще-то ветераны партии были и раньше, но официально подсчитывать их стали после того, как исполнилось 50 лет пребывания в партии Леонида Ильича Брежнева. Вот тогда помощники и подсказали, что надо бы зафиксировать партийный стаж генсека, вручив ему значок. Потом значки стали давать и другим ветеранам. Громыко достаточно долго добивался у Брежнева восстановления Молотова в партии. Но, опасаясь, по-видимому, как бы его не обвинили в том, что он пытается реабилитировать сталинизм, Леонид Ильич не решился напомнить обществу о том, что ближайший соратник вождя жив-здоров и вот-вот вновь станет коммунистом. Хотя, казалось бы, что такого, что в многомиллионной армии партийцев станет одним человеком больше. Но человек этот был особенный. Восстановление его в рядах партии означало бы пересмотр ее же решений об осуждении культа личности и его последствий. Ведь Молотов – один из активных участников этих самых «последствий».
Но партийный билет Молотову вручил не Брежнев и не Андропов, а лично Константин Устинович Черненко, уже перебравшийся к тому времени, правда с трудом, в кресло генерального секретаря. «Что-то он плохо выглядит, – сказал после торжественной встречи разменявший десятый десяток Молотов о семидесятичетырехлетнем Черненко. – Боюсь, долго не протянет». И как в воду глядел. Вскоре Черненко скончался, и короткий «усть-черноярский», по меткому выражению писателя Ю. Полякова, период нашей истории закончился.
Сам же Молотов протянул еще до начала перестройки и усоп в 1986 году. По воспоминаниям близких, после вожделенного восстановления в партии он как-то сразу сдал, потерял интерес к жизни. И это можно понять. Единственная цель всего его существования в последние десятилетия была достигнута, бороться было больше не за что, он мог спокойно умирать коммунистом. Его жена, кстати, тоже занимала отнюдь не последний пост в советской иерархии. Но, в отличие от Фурцевой, она не достигла таких больших высот, и самое главное, ее не обошли стороной репрессии. Впервые угроза над Полиной Семеновной Жемчужиной (Перл Карповской) нависла в 1939 году. Тогда она была уже наркомом рыбной промышленности. К тому же, будучи формально женой второго лица в государстве, она фактически выполняла роль первой леди. Ведь к тому времени у Сталина не было жены, Надежда Аллилуева покончила с собой в 1932 году. В 1939 году Жемчужину обвинили в стандартных грехах: «неосмотрительность в отношении своих связей, в силу чего в ее окружении оказалось немало враждебных элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа». Ее сняли с поста наркома и вывели из кандидатов в члены ЦК, поручив ей более мелкую работу – текстильно-галантерейную промышленность. Все могло быть значительно хуже, если бы не