поддержка Молотова, выразившаяся в том, что при голосовании по персональному делу Жемчужиной он демонстративно воздержался.
В следующий раз, в 1949 году, дело дошло уже до ареста, и если бы не смерть вождя, то вполне возможно, что этот год стал бы последним в жизни и Полины Семеновны, и Вячеслава Михайловича. Дело в том, что Жемчужина была хорошо известна в среде московской творческой интеллигенции, была для многих ее представителей «своим человеком», дружила с Михоэлсом, Зускиным и другими впоследствии уничтоженными деятелями культуры, имела близкое знакомство с послом Израиля Голдой Меир. И когда Михоэлс в 1948 году был убит и вскоре из выдающегося артиста, как его назвали в некрологе, посмертно стал шпионом, знакомство его с Жемчужиной послужило главным аргументом для ее «разработки». К тому же, еще в 1943 году, она попросила Михоэлса, чтобы он во время поездки в США, куда он отправился собирать деньги, встретился с ее братом – крупным американским бизнесменом Сэмом Карпом. Михоэлс сравнивал Жемчужину с «библейской Эсфирью», считалось, что именно она оказала решающую роль в его награждении орденом Ленина и присвоении ему звания народного артиста СССР.
Согласно показаниям артиста Вениамина Зускина, данных им на допросе в 1948 году, на похоронах Михоэлса она сказала: «Дело обстоит не так гладко, как это пытаются представить. Это убийство». Естественно, что это стало известно Сталину, который нередко лично просматривал протоколы допросов, указывая, что именно за вопросы надо задавать арестованным и какие методы «следствия» применять при этом. Сталин заявил Молотову, чтобы тот разошелся с Жемчужиной. Это партийное задание Молотов выполнил. Жемчужина переехала жить к своему брату В.И. Карповскому.
Как видим, воля вождя распространялась не только на политические, но и сугубо личные вопросы семейной жизни соратников. Это было для того времени нормальным явлением. Он, например, потребовал, чтобы дочь Маленкова развелась со своим мужем. Видимо, члены Политбюро воспринимались Сталиным как родные. И он считал себя вправе устраивать их личную жизнь, был для них своеобразным гуру. К тому же его собственная семейная жизнь не задалась, как и у его детей, на которых до конца жизни, как заклятие, стояла печать «детей вождя». Арестовали Жемчужину в 1949 году. К тому времени ей было уже 52 года. Но обвинили ее не в пособничестве шпионам, а в «служебных злоупотреблениях, незаконном получении дополнительных фондов на снабжение, приписках, пьянстве, кумовстве, фаворитизме» и тому подобном. Надо сказать, что обвинения ей достались не самые страшные, Полине Семеновне еще раз относительно повезло. Просто после войны репрессивная политика Сталина приобрела своеобразную вариативность и разнообразие. Наряду с набившими уже народу оскомину обвинениями в шпионаже и вредительстве, представителей советской верхушки стали «брать» за бытовые преступления, растраты, воровство. Например, арестовали начальника личной охраны вождя Власика, обвинив его в бытовом разложении и необоснованном расходовании государственных средств. Широкий размах приобрело и дело высокопоставленных военных, заподозренных в чрезмерном вывозе трофейного имущества из Германии… На следствии Жемчужина держалась достойно, несмотря на слабое здоровье, обвинения не признавала. И тогда Сталин решил доконать ее другими методами. Арестовав также и подчиненных Жемчужиной, среди которых было много мужчин, следователи вынудили их оговорить свою бывшую начальницу, будто бы она склоняла своих подчиненных к сожительству. Подобное обвинение оказалось для Жемчужиной даже более кощунственным по своему смыслу, чем обычная клевета в хозяйственных злоупотреблениях. Поиздевавшись вдоволь над немолодой уже женщиной, ее в конце концов приговорили к пяти годам ссылки в Казахстане. Верил ли во все это Молотов? В своих беседах с писателем Феликсом Чуевым, записи которых неожиданно всплыли на поверхность в самом конце перестройки, Молотов говорил, что «когда на заседании Политбюро Сталин прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали». Скорее всего, тогда обвинения Молотову показались убедительными. Но почему же через четыре года, в марте 1953 года, как только Сталин испустил дух, Молотов сразу же потребовал у Берии «выпустить Полину»? Что и было немедленно сделано. Благо что ехать за Жемчужиной в Казахстан не пришлось, она находилась в московской тюрьме еще с начала 1953 года. В январе сего года под кодовым названием «объект-12» ее этапировали в Москву, чтобы допрашивать по вновь открывшимся обстоятельствам: связям с врачами-убийцами и шпионаже ее мужа в пользу США.
Выпустили Жемчужину на следующий день после похорон вождя. Берия доставил ее чуть ли не лично в кабинет Молотова. В тот же день, по воспоминаниям очевидцев, супруги присутствовали на вечернем спектакле в одном из московских театров. Получается, что в марте 1953 года Молотов уже не верил обвинениям, выдвинутым в адрес своей супруги, ведь не мог же он потребовать ее освобождения только потому, что она его жена, пусть и виноватая. Но если он в эту клевету не верил, почему бы ему было не потребовать немедленного освобождения и других невинно осужденных, в частности его бывших подчиненных по МИДу. Налицо явный двойной стандарт.
Сам Молотов был освобожден от обязанностей министра иностранных дел в 1949 году (его заменил Вышинский) и переведен на менее значимую должность. А к октябрю 1952 года дела его и вовсе стали плохи. Сталин публично на очередном партийном съезде подверг его унизительному остракизму в присутствии всего зала. Молотов обвинялся в самом страшнейшем для того времени грехе – работе на иностранную разведку. Он был исключен и из состава Политбюро – высшего органа власти в стране. И естественно, что уже не присутствовал на бесконечных обедах на даче Сталина. Сам же Молотов позднее говорил о своей жене: «Она из-за меня пострадала… Ко мне искали подход, и ее допытывали, чтобы меня, так сказать, подмочить…» Судьба Полины Семеновны, таким образом, оказалась куда более трагичной, чем у ее мужа.
Молотов некоторое время между смертью Сталина и разоблачением «антипартийной группы» также жил на Ленинских горах в «Заветах Ильича». Профессор Жуковский рассказывал, что особой роскоши там не было. Молотов лишь потребовал покрасить стену своего кабинета в цвета солнечного заката, что вызвало немалые трудности у кремлевских маляров, но они справились. Свой век супруги Молотовы доживали на улице Грановского. Нельзя сказать, чтобы они часто появлялись в «свете». Да это было и небезопасно. Однажды, придя то ли в театр, то ли на какую-то выставку, Молотов оказался в центре внимания. Люди узнали его и, окружив, потянулись за автографами. И вдруг, откуда ни возьмись, возник возбужденный писатель Василий Аксенов, не скрывавший своего негативного отношения к Сталину и его соратникам. Это отношение усугублялось еще и тем, что его мать – Евгения Гинзбург – была репрессирована, впоследствии она стала известна и как автор пьесы «Крутой маршрут», обличающей пороки сталинизма (пьесу поставили в московском театре «Современник»). Разгоряченный Аксенов в достаточно резкой и безапелляционной форме выразил свое отношение к происходящему, а также к самому Молотову, обозвав его чуть ли не «кровавым упырем». Молотов был вынужден покинуть общество.
Уже после смерти супруги в 1970 году Молотов часто ездил с улицы Грановского на свою дачу в подмосковной Жуковке. Очевидцы вспоминают, что нередко его можно было встретить по дороге на железнодорожную станцию Усово, с которой он отправлялся в Москву. Но и на даче Молотова не оставляли в покое. Как-то Вячеслав Михайлович пришел в жуковское сельпо за продуктами и встал в очередь. И тут какая-то женщина, узнав его, выскочила из очереди и дала словесную «очередь» по Молотову: «Я не хочу стоять вместе с этим чудовищем!» Как пишет американский журналист Х. Смит в своей книге «Русские», вышедшей в Нью-Йорке в 1973 году, Молотов втянул голову в плечи и немедленно удалился.
Вообще-то простым смертным могло показаться, что многие высокопоставленные жильцы этого дома не только являются близкими товарищами по работе, но и хорошими соседями. Ведь такими благостными и приветливыми выглядели они на фотоснимках, опубликованных в советских газетах, так миролюбиво смотрели они друг на друга. А какие поздравительные адреса писали они друг другу по случаю юбилеев! Но впечатление это было обманчивым. Многие жильцы дома прямо-таки ненавидели друг друга. Как, например, Георгий Маленков, «съевший» своего соседа, председателя Госплана СССР, первого заместителя Совмина СССР Николая Вознесенского, активного члена ленинградской группировки, человека Жданова. А Жданов до своей смерти в 1948 году был одним из самых близких к Сталину людей, тот ему очень доверял. Жданов незадолго до смерти любил повторять: «Товарищ Сталин и я решили». Сталин лично одобрил брак своей дочери Светланы с сыном Жданова Юрием. Правда, семейная жизнь у молодых не заладилась, но это, как говорится, другая история. Жили Ждановы на улице Серафимовича, дом № 2. Андрей Александрович Жданов умело пользовался доверием вождя и вместе с собой в Москву постепенно перевез из Ленинграда всех своих людей, расставив их на ключевые посты в партийном и государственном аппарате. Вознесенский был среди этих людей самым первым, так как переехал в столицу еще до войны. В 1941–1945 годах Вознесенский много сделал для организации военной экономики СССР, фактически был ее руководителем. Примечателен такой факт из его биографии. Как известно, сразу же после начала войны, в двадцатых числах июня 1941 года, Сталин на некоторое время выпустил из рук бразды правления страной. Поняв, что ему не удалось переиграть Гитлера, и растерявшись, он уехал на свою ближнюю дачу, где и отсиживался. А в это время в Кремле собрались его соратники, привыкшие к тому, что все решения принимает именно Сталин. Отсутствие вождя на рабочем месте повергло многих в тревогу и уныние. Перед членами Политбюро встал вопрос: что делать? И главное, что делать в отсутствие Сталина. Берия предложил создать особый орган управления страной – Государственный комитет обороны, но вот вопрос: кто возглавит этот комитет.