о присутствовали при его бритье или разговоре с экономкой. Отец заботился о материальном благе, и возле него собирались больше финансисты и иностранцы. Матерью в доме поддерживалась атмосфера искусства и красоты».
Зинаида Николаевна создала в доме на Кисловке популярный музыкально-литературный салон, ощутить атмосферу которого хотели многие, включая и многочисленную родню Якунчиковых – детей Третьяковых, Алексеевых, Мамонтовых. Александра Боткина (дочь Павла Третьякова) вспоминала, что за большим гостеприимным столом собиралось порою до трех десятков человек: «Бывало очень весело. После обеда молодежь играла в зале в игры. В 9 часов ехали домой». В красивом зале устраивались концерты, на которых выступали Чайковский, Скрябин, братья Рубинштейны. Бывал здесь и юный Борис Пастернак со своим отцом, художником. Поэт писал, что Леонид Пастернак и Валентин Серов рисовали у Якунчиковых карикатуры на великого князя Сергея Александровича. Причем они делали это, «прикрывая шапками альбомы» – чтобы никто не видел. Великий князь с супругой Елизаветой Федоровной также присутствовал на вечерах у Якунчиковых.
Вместе с тем, наряду с салонностью, очевидцы подчеркивали деревенский стиль жизни хозяев – воду они брали из собственного колодца, что стоял в центре усадьбы, молоко тоже было свое, одна из внучек (Екатерина Сахарова, дочь Натальи Васильевны и Василия Дмитриевича Поленовых) вспоминала: «У дедушки была своя корова (это в начале ХХ века), она присоединялась к стаду, поднимавшемуся вверх по Средней Кисловке. Стадо заворачивало к Арбатской площади, по Пречистенскому бульвару спускалось к Москве-реке и по Каменному мосту переправлялось на пастбище».
И все же к концу жизни стала очевидной разность характеров супругов, по воспоминаниям дочери Веры, отец и мать были двумя врозь живущими душами. Мать – «горделивая, холодная, изящная красавица с тонким, орлиным носом, опущенными углами длинных серых глаз, слегка капризным очертанием губ. Неприступно-печальная, скрытно-выдержанная, натура артистическая, удалившаяся от всего повседневного». Отец – «крупный коммерсант, англоман, материалист, человек предприимчивого ума, весь в практической деятельности, в путешествиях, общительный, горячий, но изменчив в настроениях, скуповат и непоседа». В старости Якунчиков подолгу живал в Черемушках, а его жена оставалась в московском доме.
Среди всех детей Василия Якунчикова от двух браков наибольшую известность получили Мария, Вера и Наталья. Они нашли свое призвание в живописи, работы их хранятся в Государственной Третьяковской галерее.
Мария Якунчикова
Мария Васильевна Якунчикова входила в объединение «Мир искусства», мастерская художницы находилась по этому же московскому адресу, во флигеле. Она была очень разносторонним художником: живописец, рисовальщица, офортистка, автор аппликаций и оригинальных картин-панно. При создании этих панно художница применяла своеобразную технику выжигания по дереву с последующим нанесением краски. Не без основания Якунчикову ставят в один ряд с Врубелем, Коровиным, Левитаном и Валентином Серовым. Однако, несмотря на то что все, сделанное Якунчиковой, высоко оценивалось современниками и коллегами, ее вклад в русское искусство в настоящее время вряд ли отчетливо определен: ведь на Родине творчество художницы представлено неполно, основная часть наследия находится у ее наследников в Швейцарии и Франции.
В начале 1890-х годов Мария Якунчикова живет во Франции, лишь изредка наезжая в Россию. Столица Франции была тем животворным источником, где на протяжении последних столетий возникали новейшие течения мирового художественного искусства и зарождались крупнейшие стили и направления в живописи и архитектуре. Особенно активно бурлила творческая жизнь в частных мастерских и студиях, среди которых одной из самых известных была так называемая Академия Жюлиана, названная так в 1868 году по имени своего основателя художника Родольфа Жюлиана (открылась академия, естественно, рядом с Монмартром). Принципы обучения в Академии живописи Жюлиана сильно отличались от тех, что были приняты в Императорской Академии художеств в Петербурге. Основой творчества Жюлиан провозгласил неограниченную свободу: «Каждый пользуется полной свободой и работает так, как считает нужным». Студенты занимались одним общим классом, учась друг у друга. Рисовали только с обнаженной натуры, а не с гипсовых голов. Именно поэтому Академия Жюлиана пользовалась такой популярностью еще и у художниц, ибо в парижскую Школу изящных искусств женщин не брали по причине «непристойности» такого процесса рисования.
Академия пользовалась бешеной популярностью и за пределами Франции, сюда ехали повышать квалификацию художники всех континентов. Особенно много было американцев и русских. У Жюлиана в разное время учились Анна Голубкина, Евгений Лансере, Мария Башкирцева, Петр Кончаловский, Игорь Грабарь, Иван Пуни, Лев Бакст, Александр Куприн, Борис Анреп и… Мария Якунчикова. Вспоминая Академию Жюлиана, Петр Кончаловский смеялся: «Знаете, кто там учился? До меня Боннар, Вийяр, Матисс. Рядом со мной сидел Глез. А потом там учились Леже, Дерен».
Действительно, замечательные русские художники занимались рядом с выдающимися французами. А преподавали здесь крупнейшие рисовальщики современности: Адольф Бугро, Жюль Лефевр, Гюстав Буланже, Тони Робер-Флери, Габриэль Ферье, Жан Поль Лоран и другие.
Русские художники ехали в Париж переучиваться, чтобы вновь сесть за ученическую парту. Впрочем, парт здесь не было, зато имелись блестящие перспективы достигнуть больших высот в творческой карьере: «Академия Жюлиана была отправным пунктом, и перед каждым ее учеником открывалось много путей, ведущих к самостоятельной карьере. (…) Академия Жюлиана представляла собой ряд мастерских, переполненных учениками. Стены мастерских пестрели поскребками с палитр и карикатурами; там было жарко, душно и на редкость шумно. Над входом висели изречения Энгра: “Рисунок – душа искусства”, “Ищи характер в природе” и “Пупок – глаз торса”. Найти место среди плотно сдвинутых мольбертов и стульев было нелегко: куда бы человек ни приткнулся, он обязательно кому-нибудь мешал. Старожилы занимали почетные места вблизи модели, новички отсылались в последние ряды, откуда они едва могли разглядеть модели (зачастую одновременно позировали двое). Среди студентов были представлены все национальности: русские, турки, египтяне, сербы, румыны, финны, шведы, немцы, англичане, шотландцы и много американцев, не считая большого количества французов, игравших руководящую роль всякий раз, когда дело касалось шума. Сдержанных англичан по большей части передразнивали и высмеивали, немцев, победителей в последней войне против Франции, не слишком любили, но обращались с ними не хуже, чем с другими, американцев же большей частью оставляли в покое, потому что те умели пускать в ход кулаки. В перерывах они частенько устраивали между собой боксерские состязания, и только им одним разрешалось носить цилиндры во время работы. Один удивительно высокий американец привлекал всеобщее внимание тем, что прикреплял кисти к длинным палкам, чтобы писать на расстоянии и одновременно иметь возможность судить о своей работе. Сидя на стуле и придерживая палитру ногами, он покрывал холст, стоящий перед человеком, который сидел впереди него, и все время манипулировал длинной кистью над головой своего несчастного соседа. (…) В душных мастерских часто стоял оглушительный шум. Иногда на несколько минут воцарялась тишина, затем внезапно ученики разражались дикими песнями. Исполнялись всевозможные мотивы. Французы особенно быстро схватывали чужеземные мелодии и звучание иностранных слов. Они любили негритянские песни и так называемые воинственные кличи американских индейцев. Кроме занятий ”пением”, они любили подражать голосам животных: лягушек, свиней, тигров и т. д., или свистеть на своих дверных ключах. (…)
В Академии не существовало ни распорядка, ни дисциплины; даже к профессорам во время их редких посещений не всегда относились с уважением. Некоторые ученики, когда к ним приближался профессор, с откровенным вызовом поворачивали обратной стороной свои картины. Верно и то, что в своих советах разные учителя не всегда придерживались одного направления», – писал учившийся у Жюлиана Алексей Щусев.
Русские художники, окончившие и Московское училище живописи, ваяния и зодчества, и петербургскую Академию художеств, вполне могли услышать от парижских профессоров: «Да вы же не умеете рисовать!» И начинали учиться заново. Особенно беспощаден был профессор Робер-Флери, отличавшийся элегантностью манер и речи. «Он рассматривал этюды, не произнося ни слова, за исключением тех случаев, когда объявлял их авторам, что считает ниже своего достоинства исправлять подобную мазню. Его любимый совет сводился к тому, что тени не имеют цвета, а всегда нейтральны». Так было в то время – Грабарь уехал в Мюнхен, а Борисов-Мусатов в Париж. Хорошую школу прошла Мария Якунчикова.
С конца 1880-х годов у Якунчиковой складывается дружба с Константином Коровиным, в 1888 году оба они гостили у Поленова на даче в Жуковке (Поленов еще не создал ставший таким знаменитым свой дом-музей на Оке). Именно тогда Коровин написал два известных произведения с изображением Марии Васильевны: «В лодке» и «За чайным столом». Последняя картина в настоящее время хранится в Поленове. Кстати, этот музей обладает крупнейшим в нашей стране собранием работ Марии Якунчиковой.
Она следит за тем, что делает Коровин, показывает ему свои произведения. Об этом свидетельствуют ее дневниковые записи: «18 сентября 1891. Сейчас ушел Коровин. Показывала ему все свои работы. Удивительно вдохновительны все его талантливые взрывы. Принесет в пятницу мне свои этюды. Какое счастье! Давно пора бы освежиться общением с художниками». На странице, где запись от 20 сентября, в пятницу, есть адрес Коровина – Долгоруковская ул., д. Шервенко. А в понедельник, 23 сентября, Якунчикова пишет: «День, каких немного в моей жизни, свет, радость, движение, блаженство…!!! Утром Наташа и Елена Дмитриевна Поленовы. Показывала этюды, ну что: тепло, светло на душе, говорят вдохновительно. В мастерскую Коровина, и тут сама поэзия – нет, жизнь, настоящее искусство, пароход, сумерки, этюды, клочки. Чувствуешь, что черпаешь и даешь, хотя так мало, что удивительный Коровин восклицает ежеминутно: “Ах как хорошо, как вы подымаете дух, нет, что с вами сделалось”. Елена Дмитриевна говорит: “Кислородом пахнуло…” Ну вот, а мне-то от них каково. Ах, хорошо…»