Ни тот, ни другие. Современное панно создано по эскизу Ивана Рерберга в 1932 году во время масштабной реконструкции гостиницы. А то, самое первое панно, изготовленное на керамическом заводе в Абрамцеве, было исполнено на совершенно иной сюжет, упаднический, как бы выразились в 1932 году. Вместо трактора на нем был представлен бог искусств Аполлон, а вместо паровоза и буровых вышек – музы, совершенно не вписывавшиеся в эстетику ленинского плана монументальной пропаганды. В создании первого панно участвовали художники Павел Кузнецов, Александр Головин и Сергей Чехонин. Их работу и заменили на панно Рерберга, а жаль! В советское время то и дело пытались обновить и интерьеры гостиницы, в частности в 1975–1977 годах была осуществлена роспись плафонов тех залов ресторана, что предназначались для иностранных приемов (художники-супруги Иван Николаев и Марина Дедова-Дзедушинская, они же оформляли станции метро «Боровицкая» и «Отрадное»).
Советская майолика на фасаде отеля «Националь»
Проект Иванова предусматривал применение современных для той эпохи строительных технологий и материалов, в частности высокопрочной гидроизоляции и железобетона (что подтвердилось почти век спустя – здание очень неплохо сохранилось!). И потому о баснословной стоимости строительства «Национальной гостиницы» ходили легенды. Один из героев писателя Евгения Замятина в его «Блокнотах» поразился увиденным: «Богомолов поехал в город, остригся, надел городское платье. Все ничего, ходил, но против гостиницы “Националь” остановился, ахнул и стал пальцем окна считать. Пересчитал, помножил в уме, сколько стекол и сколько стоит».
Деньги, затраченные на этот дорогущий проект, должны были вернуться сторицей сразу после открытия гостиницы, состоявшегося 1 января 1903 года. Это стало большим событием в жизни Первопрестольной, отныне петербургским чиновникам в старую столицу можно было ехать спокойно, не опасаясь потерять здесь время и нервы на поиски приличного жилья для временного проживания. Готовы были принять самых взыскательных постояльцев все 160 гостиничных номеров, оснащенных по первому слову бытовой техники. Все везли из-за границы – и лифты, и мебель, и люстры, и фаянсовые ванны (из Англии!), и даже ватерклозеты.
Да, чуть не забыли телефонные аппараты, установленные в дорогих номерах – признак небывалой роскоши и чудо цивилизации! К услугам гостей были библиотека и винный погреб, а еще и современная система кондиционирования воздуха. Кухню устроили на шестом этаже, не желая раздражать гостей пусть и вкусными, но запахами, обеды и ужины спускали на специальных лифтах. И еще один малоизвестный факт – прибыль приносили даже подвалы гостиницы, сдаваемые в аренду торговцам Охотного ряда. Лишь здесь, за бетонными стенами и перекрытиями, которые многочисленным рыночным крысам были не по зубам, можно было не опасаться за свой товар.
Фрагменты интерьера гостиницы «Националь» в наши дни
В зависимости от стоимости гостиничного номера варьировалась и обстановка помещений. Гарнитур из красного дерева, включая диван, кресла и стулья, всевозможные шкафы и комоды, письменные и прочие столы, кушетку, зеркало, ширму и так далее, – для тех номеров, что подороже (на третьем и четвертом этажах), а из мореного дуба – подешевле, на пятом и шестом (там же располагались и апартаменты управляющего гостиницей). Для самой взыскательной публики были предназначены номера люкс, называвшиеся соответственно «Гостиная Людовика XVI» и «Гостиная Людовика XV» (нынче их именуют президентскими апартаментами). В «Гостиной Людовика XVI» потолок украшало живописное панно «Триумф Юноны», еще одной изюминкой номера был камин, облицованный дорогим белым мрамором. Стоимость проживания в таком номере достигала 25 рублей в сутки (месячная зарплата учителя гимназии), но можно было снять апартаменты и подешевле, всего за полтора рубля. И в каждом номере гостиницы была непременно обозначена затейливая монограмма – эмблема «Националя» – переплетение русской буквы Н и латинской N.
Под стать уровню гостиницы был и ее двухэтажный ресторан, обставленный роскошной мебелью. Был здесь и особый зал для привилегированных персон с позолоченной мебелью. Сегодня, как известно, курение в помещениях общественного питания запрещено, а тогда курили много, и потому в более стесненных условиях находились не имеющие этой вредной привычки гости, для которых отвели зал вместимостью всего в дюжину человек. Гораздо большим по площади был зал для курящих – почти на девяносто посетителей!
Приезжая в Москву, в «Национале», как правило, селились очень большие люди – председатели Совета министров Российской империи и их заместители, генерал-губернаторы, члены царской семьи. Порою и сами состоятельные москвичи снимали номер в гостинице. В 1910 году, 4 октября в «Национале» скоропостижно скончался первый председатель Государственной думы Сергей Муромцев. Смерть наступила от паралича сердца. Странное дело – за неделю перед этим Муромцев перебрался сюда со своей московской квартиры, уступив ее приехавшим погостить родственникам (мужьями его племянниц были Иван Бунин и Иван Ильин). Поговаривали об отравлении Муромцева, якобы сделали это его политические противники. Но дело замяли. Похоронили его на кладбище Донского монастыря. Похороны переросли в демонстрацию либеральной оппозиции с участием десятков тысяч людей. «Русские ведомости» писали, что Муромцев «при жизни для всех русских, для всех европейцев стал исторической личностью, потому что с его именем начинается русская конституционная история».
Главный вход в гостиницу «Националь», 1915
Но не только царские чиновники, а также и их убийцы жили в «Национале», причем нелегально. Террорист Борис Савинков вспоминал, что, приехав в Москву весной 1906 года с целью подготовки покушения на московского генерал-губернатора Федора Дубасова (его приговорили к смерти за подавление восстания 1905 года), члены террористической группы поселились как раз в гостинице на Тверской: «Я вернулся в Москву и встретил одобрение этому плану также со стороны всех членов организации. Мы стали готовиться к покушению. Борис Вноровский снял офицерскую форму и поселился по фальшивому паспорту в гостинице “Националь” на Тверской. В среду днем я встретился с ним в “Международном ресторане” на Тверском бульваре. Наше внимание обратили на себя двое молодых людей, прислушивавшихся к нашему разговору. Когда мы вышли на улицу, они пошли следом за нами».
Сам факт проживания в «Национале» по фальшивому паспорту свидетельствует не в пользу высокой репутации гостиницы. Видимо, персонал отеля не проявил должного профессионализма, а ведь устраивались на работу в гостиницу только по рекомендации. Кого попало не брали – вся обслуга должна была свободно изъясняться не только на русском, но и на французском, немецком, английском языках.
Соратник Савинкова попросил подобрать ему гостиничный номер, окна которого выходили на Тверскую улицу, чтобы следить за проезжавшим по ней Дубасовым. Тот жил в генерал-губернаторском доме на Тверской, но выезжал редко. Трудно было установить точное время. Ездил он по-разному: то с эскортом драгун, то в коляске со своим адъютантом графом Коновницыным. Не раз и не два выходил Борис Вноровский из «Националя» с красивой коробкой конфет в руках, таящей в себе смертельную начинку – там была бомба для градоначальника. Обычно бомбометатель подстерегал Дубасова на подступах к его резиденции, но судьба никак не улыбалась террористам. Так шел день за днем.
Наконец, 23 апреля 1906 года Вноровский как обычно вышел из гостиницы и направился вверх по Тверской улице, заняв свое место напротив генерал-губернаторского дома. Когда коляска с Дубасовым поравнялась с ним, Вноровский кинул в нее бомбу. «Упав под коляску, коробка произвела оглушительный взрыв, поднявший густое облако дыму и вызвавший настолько сильное сотрясение воздуха, что в соседних домах полопались стекла и осколками своими покрыли землю. Вице-адмирал Дубасов, упавший из разбитой силой взрыва коляски на мостовую, получил неопасные для жизни повреждения, граф Коновницын был убит. Кучер Птицын, сброшенный с козел, пострадал сравнительно легко, а также были легко ранены осколками жести несколько человек, находившихся близ генерал-губернаторского дома. Злоумышленник, бросивший разрывной снаряд, был найден лежащим на мостовой, около панели, с раздробленным черепом, без признаков жизни. Впоследствии выяснилось, что это был дворянин Борис Вноровский-Мищенко, 24 лет, вышедший в 1905 году из числа студентов императорского московского университета», – читаем в материалах следствия. В тот день постоялец «Националя» в свой номер не вернулся.
В «Национале» случались и события иного рода. В декабре 1908 года в гостинице поселились приехавшие в Москву Владимир Мережковский и Зинаида Гиппиус. Известная поэтесса Серебряного века снискала заслуженную популярность читающей аудитории, среди ее поклонниц была и юная москвичка Мариэтта Шагинян, незадолго до этого, в ноябре 1908 года, написавшая очаровавшей ее поэтессе письмо, полное восторга и даже экстаза. Гиппиус пригласила Шагинян к себе в номер, и они кратко побеседовали о стихах, о любви и погоде.
Девятнадцатилетняя Мариэтта Шагинян страдала глухотой, и это обстоятельство, как известно, сопровождало всю ее долгую жизнь (а прожила она без малого век). Слуховой аппарат всегда был при ней, однажды чуть не явившись причиной серьезного скандала. Писатель и красный граф Алексей Толстой как-то в тесной компании рассказывал антисоветский анекдот и вдруг увидел тонкий проводочек, ведущий к слуховому аппарату Шагинян. Решив, что это подслушивающее устройство, специально подложенное ГПУ, он чуть не прибил Шагинян попавшим под руку пресс-папье. К счастью, все быстро разъяснилось.
Но с памятью у Шагинян было все в порядке. Она хорошо помнила ту первую встречу с обожаемой Гиппиус в гостинице и в особой шкатулке хранила это письмо, написанное на особой фирменной бумаге с маркой и посланное ей в конверте «Национальной гостиницы»: «Москва, 7 декабря 1908. В город. Мариэтте Сергеевне Шагинян. Мал. Дмитровка, Успенский, д. Феррари, кв. 5. Я сегодня уезжаю, милая Мариэтта. Я думала, что напишу вам из СПб., где, во всяком случае, у меня будет скорее свободная минутка. Конечно, я не сержусь на вас и ваше отношение ко мне не считаю смешным… я только считаю его опасным для вас. Вы так хорошо писали о фетишизме, а теперь вдруг у меня является чувство, что вы можете сделать меня фетишем. Я вам говорю это резко, потому что мне кажется – вы достойны моей откровенности. Любите мое больше меня, любите мое так, чтобы оно было для вас, или стало ваше – вот в этом правда, и на это я всегда отвечу радостью. Любить одно и то же – только это и есть настоящее сближение. Я не люблю быть “любимой”, тут сейчас