Тейер напрасно боялся безработицы – ему следовало бы знать, что в СССР найдется работа для всех. А Буллит решил проверить Тейера на знание русского языка, дав ему рукописный текст пьесы Михаила Булгакова «Дни Турбиных», очень понравившейся Сталину – он-то и рекомендовал послу ее посмотреть, что тот и проделал раз пять. Но и Тейер уже несколько раз успел сходить на этот спектакль в Художественном театре. Это и спасло его от провала – нет, он не переводил текст пьесы, а просто пересказал ее содержание по памяти. Посол высоко оценил познания соотечественника в русском языке, пообещав взять его на работу личным переводчиком. На этом и распростились. Тейер спустился в холл «Националя», дошел до стойки консьержа: «Вызовите мне интуристовское такси!»
Через несколько месяцев посол Буллит переехал в свою резиденцию Спасо-хаус в окрестностях Арбата, освободив гостиничные апартаменты. Он настоятельно попросил и Тейера пере ехать, осторожно намекнув, что любому человеку, который имеет с ним дело, становится очевидным, что русские апартаменты не дают ему возможности нормально мыться. Посол был не прав – Тейер мылся раз в неделю, по расписанию в коммуналке. Покидать уже ставшую ему родной коммуналку Тейер все же отказался, но стал ходить в баню, показавшуюся ему чем-то вроде аристократического клуба: «Там, после внимательного осмотра государственным врачом, который должен был убедиться, что вы не имеете заразных кожных болезней, можно было воспользоваться чем-то вроде массового варианта турецких бань и даже поплавать в бассейне с подогретой водой. “Плавать”, наверное, было бы неверным словом, потому что бассейн был так наполнен людьми, что вам удавалось лишь протиснуться в него, постоять несколько минут в плотной массе обнаженных тел и затем попытаться выбраться наружу…»
Стоит ли говорить о прекрасной кухне вновь открытого отеля? Собрав с пола все картофельные очистки, проветрив помещения, сюда вернули поваров с дореволюционным стажем, убеленных сединами кулинаров, не забывших своих секретов. Не зря же посол Буллит дал роскошный банкет в «Национале» для верхушки Красной Армии – Ворошилова с «круглым лицом херувима», Буденного, Егорова, Тухачевского. Пили водку и виски, закусывали икрой, фуа-гра и фазанами. На этом банкете американцы заинтересовали красных командиров незнакомой для них игрой в поло, первый матч по которому вскоре состоялся в Серебряном бору.
Хорошо кормили здесь и позже. Один из посетивших Москву во время войны французов, летчик полка «Нормандия – Неман», восхищался: «Гостиница “Националь” – настоящий дворец, отведенный для иностранцев, приезжающих в Москву. Комнаты обставлены с комфортом и хорошо обогреваются. Кухня не из плохих. Есть возможность заняться серьезным изучением достоинств русской водки. К тому же она скоро становится предметом оживленного взаимного обмена – ее меняют на сигареты или икру». В советское время ресторан получил название «Московский», располагая залами, названными в честь городов Золотого кольца – Суздаля, Костромы, Ярославля. Полюбили кухню «Националя» и классики мировой литературы – Анатоль Франс, Джон Рид, Герберт Уэллс, Анри Барбюс, Джон Стейнбек и другие. Иностранцев всегда было много около «Националя» – их было видно за версту по стилю одежды, особенно американцев, которые выходили из своего посольства и сразу направлялись в кафе или ресторан гостиницы. После открытия второго фронта в 1944 году число иноязычных гостей в военной форме заметно прибавилось – за столиками была слышна и французская, и польская речь. Навстречу спешашим по улице Горького пешеходам то и дело попадались офицеры союзнических армий. Частыми стали приемы и банкеты с участием иностранцев, в том числе и в «Национале», на которых сотрудники военных миссий свободно общались с московскими красавицами – актрисами, такими как, например, Зоя Федорова и Татьяна Окуневская. Завязавшиеся таким образом романы печально закончились для этих советских звезд[10].
Гостиница «Националь» во время войны
В «Национале» любил останавливаться знаменитый французский певец и актер Ив Монтан. Впервые в Москву на гастроли он приехал 17 декабря 1956 года, его визиту не помешало даже недавнее кровавое подавление венгерского восстания. Приверженец левых, прокоммунистических взглядов, Монтан не присоединился к общему хору оппонентов Советского Союза. Желание проникнуть одним из первых за пресловутый «железный занавес» пересилило цеховую либеральную солидарность и однозначно критическое мнение международной общественности. Вместе с Монтаном прилетела и его красавица жена, звезда морового кинематографа Симона Синьоре.
Смелым французам оказали радушный прием не только во Внуковском аэропорту, куда по сему случаю нагрянула вся культурная элита столицы. Таких визитеров в Москве всегда встречали с большой охотой, придавая их посещению политический оттенок и смело записывая в сторонники миролюбивой политики КПСС. Русское радушие и гостеприимство имело и серьезный финансовый подтекст – гастролерам обеспечивали триумфальные выступления в самых больших концертных залах, оканчивавшиеся, как правило, не только бурными овациями зрителей, но и выплатой солидных гонораров, размер которых в некоторых случаях не уступал широким возможностям самого Соломона Юрока, самого главного импресарио Америки.
И конечно, моральное удовлетворение – неподдельный интерес московской публики, скупавшей у спекулянтов билеты на Монтана втридорога, повсеместное освещение гастролей «друзей Советского Союза» в прессе. А цветы, которыми завалили артистов, несмотря на декабрьские морозы! Гостиничный номер в них просто утопал. Популярность Монтана взлетела до небес, о чем свидетельствует факт появления песни о нем – случай сам по себе уникальный, ибо до этого песни в честь здравствующих людей сочинялись исключительно о членах Политбюро. В 1956 году композитор Борис Мокроусов написал на стихи Якова Хелемского песню «Когда поет далекий друг», звучавшую из всех репродукторов в исполнении Марка Бернеса, нашего, советского шансонье.
Да и как было не ломиться на Монтана, ведь ему такую рекламу сделал Сергей Образцов, представитель узкой прослойки советской интеллигенции, которого периодически выпускали на Запад для пропаганды передового советского искусства. Кукольник Образцов, побывавший в 1953 году в Париже на концертах Монтана, привез с собою несколько пластинок, а затем сделал на радио передачу о французе и его песнях. Негромкий, обаятельный баритон Монтана быстро завоевал сердца советских радиослушателей, до этого с такой интенсивностью внимавших лишь одному иностранному вокалисту – Полю Робсону, негритянскому басу, лауреату международной Сталинской премии, на которого как негр всю жизнь пахал южноамериканский аккомпаниатор Бруно Райкин, двоюродный брат Аркадия Райкина. Популярность Робсона отразилась в создании торта «Кудри Поля Робсона».
Монтану будто по эстафете передалась любовь советских людей к иностранным певцам, она даже утроилась. В 1956 году в Москве опубликовали его книгу «Солнцем полна голова». Дело дошло до того, что на концерт певца в Зале им. Чайковского 26 декабря 1956 года пожаловал сам товарищ Хрущев, пожелавший продолжить знакомство, после чего Монтана пригласили на новогодний прием в Кремль, где появление певца произвело фурор. Как подчеркнуто стильно и в то же время неброско был он одет, под стать ему выглядела и Симона Синьоре, своим очарованием и прелестью затмившая многих звезд советского киноэкрана.
Ив Монтан и Симона Синьоре
На полученные гонорары он увез из Москвы купленное в ГУМе женское нижнее белье – жутких цветов панталоны с начесом, рейтузы, байковые подштанники, устрашающие своей массивностью и долговечностью белые полотняные бюстгальтеры сразу нескольких размеров, их было удобно стирать хозяйственным мылом, а на спине женщины нередко оставались глубокие следы от лямок и трех пуговиц, а затем и крючков. По поводу пуговиц был в ходу такой анекдот: «Чем отличается мужчина от женщины? Тем, что у женщины пуговицы между лопаток, а у мужчин – между ног».
Учитывая, что все это с трудом поместилось в два чемодана, до сих пор непонятна цель покупки. Ясно одно – это приобреталось не для Симоны Синьоре. Есть два варианта – то ли Монтан намеревался сделать подарки знакомым кинозвездам (Мэрилин Монро, например) в виде приколов и розыгрышей, то ли заранее решил устроить в Париже провокационную выставку под названием «В чем их любят».
История эта превратилась к нынешнему времени в апокриф. Якобы, когда по возвращении в Париж французские репортеры спросили Монтана, что его поразило более всего, он открыл чемодан, вынул оттуда бюстгальтер пятого номера и стал им размахивать. Журналисты разбежались. А выставка по популярности соперничала с Лувром, ибо обличала советский образ жизни гораздо сильнее, чем вся, вместе взятая, враждебная западная пропаганда. Для французов мода, особенно женская, имеет особенное значение – не зря Мария Антуанетта перед казнью призвала к себе парикмахера. Что уж говорить о нижнем белье… О пребывании Ива Монтана в «Национале» остались любопытные свидетельства службы наружного наблюдения КГБ: «Сегодня объект посетил Большой театр. Затем в сопровождении сотрудника нашего отдела Александра К., кинодокументалиста Василия Катаняна, художника Льва Збарского и его супруги Регины Збарской направился на ужин в гостинице “Националь”. Ужин, заказанный на пять персон, продолжался в течение двух часов. Объект с гостями в соответствии с планом расположился за вторым от большого окна столиком. Было заказано четыре порции стерляди в шампанском, пять порций паюсной икры, бутылка коньяка “Самтрест”, две бутылки шампанского “Советского”, полусухого. После ужина объект направился в свой номер вместе с Региной Збарской, где она пробыла три часа…»
В эти оттепельные годы среди постояльцев «Националя» все больше стало заметно русских – но не советских, а тех, что, по выражению Остапа Бендера, родились еще до исторического материализма. Породистые, сохранившие прекрасную русскую речь (без всех этих советизмов), а также стать и выправку, они потихоньку просачивались в Москву, уже без опасений быть сосланными в Сибирь. Официанты в ресторане, правда, были уже не те – могли и обхамить, и обсчитать. И все же – тянуло русских людей на родину, пусть и советскую. Одна из эмигранток – графиня Мария Олсуфьева, помимо богатой культурной программы, решила наведаться и в родной особняк на Поварской, занятый и поныне Центральным домом литераторов. Старушке разрешили. Из Союза писателей прислали машину. Графиня все хотела увидеть свою спальню на втором этаже. Подойдя к двери, она прочитала табличку: «Партком». На этом экскурсия и закончилась. «Другие» русские наезжали в Москву и по деловым вопросам. Князь Никита Лобанов-Ростовский, сын эмигрантов и удачливый бизнесмен (род. в 1935 году), зачастил к нам в 1970-х, организуя подписание многомиллионных контрактов и внешнеторговых сделок. В «Национале» он давал взятки советским чиновникам высокого ранга: «Иностранные компании давали за подписание контракта взятку сыну Брежнева Юрию, тогда председателю Всесоюзного объединения Министерства внешней торговли, ящик коньяка. Всего-то. Передавался он в один из номеров отеля ”Националь”», – рассказывает деловой князь. С помощью взяток и подношений Лобанов-Ростовский попал и на балет «Спартак». Поначалу он обратился к Марису Лиепе – исполнителю партии Красса в балете, но тот сказал, что билетов нет даже у него. Тогда князь обходным маневром, используя целый портфель ярких и дешевых сувениров, достал билеты в партер: «Когда после спектакля мы пришли к Лиепе за кулисы, он был страшно смущен и, чтобы как-то загладить неловкость, пригласил нас всех на ужин в “Националь” с шампанским и икрой. Вот так делались дела в Москве: за какую-нибудь ерунду в иностранной обертке