можно было получить все что угодно».
И все же советские гостиницы Лобанов-Ростовский не любил, обвиняя их в низком сервисе, он привозил с собою из Америки туалетную бумагу (та, что была в гостинице, он называл наждачной), полотенца, мыло и шампунь. В наше светлое время он стал частым гостем в Москве. Не так давно разгорелся любопытный скандал: князя, известного у нас нынче как щедрый меценат и коллекционер, обвинили в том, что подаренные им России картины не что иное, как подделки. Неисповедимы пути Господни… В 1978 году в Москву приехала двадцатисемилетняя миллиардерша Христина Онассис, дочь Аристотеля Онассиса и наследница крупнейшего в мире состояния (в том числе многотонных морских судов). Поселилась она в люксе «Националя», ночевала здесь, так и не оценив по достоинству кухню отеля, ибо дни напролет проводила в другом месте – на квартире своего нового избранника Сергея Каузова, скромного сотрудника внешнеторговой конторы «Совфрахт». Любовь вспыхнула между ними как в кино – в Париже (где Каузов находился в командировке), сразу и на всю оставшуюся жизнь. Как сознательный советский гражданин Каузов вернулся на родину, миллиардерша последовала за ним. Жил он с матерью, режиссером киностудии «Мосфильм», в двухкомнатной квартире обычной московской многоэтажки, где Христина научилась готовить яичницу и мыть посуду (любовь зла!). Приезд богатой невесты, конечно, не освещался в прессе, но москвичи прознали о нем весьма скоро, рассказывая друг другу о том, что избранник-счастливчик не так уж и молод (36 лет), а один глаз у него – искусственный, но что-то есть у него такое, настоящее, чем он покорил разборчивую наследницу.
Хороший знакомый семьи сценарист Анатолий Гребнев отмечал: «Миллионерша в сопровождении телохранителя приезжает туристкой в Москву. Ей продлевают срок визы, они с Сережей подают заявление в загс; вместо положенных в таких случаях трех месяцев им дают ”на раздумье” месяц, он вот-вот истекает, 1-го августа они расписываются. Миллионерша открывает отделение в Москве, Сергей будет генеральным директором… Впрочем, миллионы и миллиарды, судя по всему, мало интересуют Христину Онассис. Она хочет простого счастья – жить с Сережей хотя бы здесь, в мосфильмовском доме, рожать ему детей. Так она говорит. Ходит по квартире босиком. Сидит рядом с Сережей, не выпуская его руки. Сейчас, до загса, Сережа ездит за ней утром в отель “Националь”, а вечером, к 23.30, привозит ее обратно в отель. 1-го августа – свадьба».
Брак зарегистрировали в Грибоедовском загсе, но жить в двушке Христина не захотела, молодоженам подыскали квартиру в элитном Безбожном переулке (ныне Протопоповский), выселив оттуда поэта Валентина Сорокина, который рассказывал: «Квартира моя была в писательском доме. И вот мы стоим с Борей Можаевым и видим, как из окна на улицу вещи, книги выбрасывают». Сорокину предлагали другое жилье – а он ни в какую! Оно и понятно: русский поэт не идет на компромиссы даже ради укрепления дружбы между народами и развития внешней торговли (Христина заключила с СССР довольно выгодные контракты). Жаль, что счастье молодых продлилось недолго: ветреная иностранка (падение нравов!) через полтора года развелась с советским гражданином, подыскав через несколько лет себе нового супруга, четвертого по счету. Но бывший муж остался не только с носом (в нашем случае с глазом), но и с солидной долей имущества, позволившего ему переехать на Запад, где он и живет по сей день. А Христина в 1988 году умерла, предположительно от передозировки наркотиков. Так что зря поэта выселили. Однако иностранцам было трудно угодить. В середине 1970-х годов в Москву приехала дочь венгерского композитора Имре Кальмана – Ивонн: «Принимали нас на высшем уровне. В столице поселили в “Национале”, прямо напротив Кремля. Интерьеры красивые, но кормили невкусно, как будто готовили из консервов. Однажды по ресторану пробежала мышь, вызвавшая нешуточный переполох. В остальном все прошло прекрасно. Особенно запомнилась экскурсия в Кремль и концерт в Зале Чайковского, на котором один из участников нашей делегации, знаменитый баритон Дитрих Фишер-Дискау, исполнял произведения Шуберта под аккомпанемент Святослава Рихтера».
Придирчивую интуристку неприятно поразил и внешний вид московской публики: «Люди выглядели так, словно пришли не на концерт классической музыки, а в спортзал. Но они плакали, слушая Шуберта, и я простила отсутствие вечерних платьев и смокингов». Ишь чего захотела – смокинг ей подавай! Наши люди в булочную на такси не ездят…
А в 1986 году в номере «Националя» познакомились Ив Сен-Лоран и Сергей Параджанов, решивший подарить французскому модельеру сделанный своими руками необычный альбом. Мастер причудливых коллажей, Параджанов изобразил в альбоме самого Ива Сен-Лорана «в чем мать родила», окруженного кусочками ткани – шелка, парчи, муара. Все это автор назвал «Фантазией». А вот другой коллаж – уже одетый модельер сидит в театральной ложе и смотрит «Травиату», далее – тому подобное: «Ив забыл дома зонтик», «Эйфелева башня влюблена в Ива», «Ангелы танцуют с Ивом»…
Подарок французу пришелся по вкусу, но запомнилось ему другое – каким его впервые увидел Параджанов: «Сережа толкнул дверь и увидел Сен-Лорана слева в ванной: стоя у раковины, тот чистил зубы. Сережа гаркнул: ”Руки вверх!” – и сделал вид, что стреляет сквозь карманы пальто из двух пистолетов. Сен-Лоран от неожиданности чуть не проглотил зубную щетку, обернулся и в ужасе увидел бородатого террориста. (Сергея-то он не знал в лицо!) Немая сцена», – свидетельствовал присутствовавший при встрече Василий Катанян, кое-как приведший в чувство ошалевшего модельера. Альбом хранился в парижской квартире Ива Сен-Лорана, пока не сгорел при пожаре.
Вполне объяснимое и опасное влечение советской богемы к иностранцам, а также убеждение в том, что если они там едят – значит, действительно вкусно (ибо деньги на ветер бросать не будут!), обозначило и гастрономический успех кафе и ресторана гостиницы «Националь» у советской творческой интеллигенции, любившей покушать среди англичан и французов. Здесь всякий раз можно было встретить актеров, художников, писателей, пропивавших очередной гонорар в окружении всегда голодных коллег. В частности, завсегдатаем Уголка был поэт Михаил Светлов, живший в писательском доме напротив, в Камергерском переулке (тогда проезд Художественного театра). Чтобы пообедать в «Национале», ему достаточно было перейти улицу, тем более что автомобильное движение (мы это видим на старых снимках) было не такое интенсивное. Марина Цветаева называла его «Гренаду» своим любимым стихотворением. Сам же Светлов признавался Варламу Шаламову: «Я вам кое-что скажу. Я, может быть, плохой поэт, но я никогда ни на кого не донес, ни на кого ничего не написал». Плохой или хороший поэт Михаил Светлов – вопрос риторический, но теплоход в его честь назвали в 1985 году (в фильме «Бриллиантовая рука» показан совсем другой лайнер).
Но однажды Светлова в «Националь» не пустили. Приятельница поэта, Ю. Язвина, вспоминала: «В мае 1932 года я приехала в Москву на майские торжества. Тогда в Москве я прожила девять волшебных дней. М. Светлов и поэт М. Голодный водили меня по всей Москве, по театрам, музеям, ресторанам. Знакомили с ночными красками Москвы. Для провинциальной девочки это море впечатлений было настолько велико, что я потеряла счет дням. Вместо трех дней, на которые была отпущена, пробыла девять. Помню наш поход в ресторан “Националь”. В то время посетителями ресторана были в основном иностранцы, которые расплачивались валютой. Швейцар в ливрее, украшенной галунами, весьма презрительно осмотрев нас, отказался пропустить в зал, так как М. Голодный был в косоворотке. Этот отказ вызвал возмущение обоих Мишей, и они учинили там просто скандал, говоря, что вот, мол, нас, советских поэтов, не пускают в наш ресторан, в то время как там упиваются нашей водкой иностранцы. Скандал не возымел действия, и мы вынуждены были уйти. Потом, уже переехав на постоянное место жительства в Москву, я часто стала бывать у М. Светлова дома, в проезде Художественного театра. Помню, что в 1936 году у него была жена Леночка, очень милая и приятная женщина. Прежде, до замужества, она была машинисткой у Миши. Выйдя за него замуж, она пошла учиться, кончила правовой факультет и, если не ошибаюсь, работала судьей. Однажды, когда я сидела с Леночкой у них дома, раздался телефонный звонок. Женский голос спросил Мишу. Леночка сказала, что его нет дома, и на вопрос “Где же он и когда он будет?” очень мило ответила: “Милая, он меня обманывает так же, как и вас”».
Упомянутая Леночка – это Елена Ивановна Отдельнова, следующим мужем которой после Светлова был кинорежиссер Георгий Васильев, снявший фильм «Чапаев» вместе со своим так называемым братом – Сергеем Васильевым (братьями они никогда не были, у них даже отчества были разные). Леночка не зря училась на юриста – как ловко вывела она на чистую воду мужа-обманщика! Хорошо еще, что советский уголовный кодекс не предусматривал наказания за измены.
Видимо, Леночка готовила хуже, чем училась. И потому Светлов особенно ценил пироги и торты, которые пекли повара «Националя». Он заказывал их для своих друзей и сам разносил по адресам, подобно Деду Морозу. Таким он и появился на пороге квартиры Язвиной в 1943 году с колоссальным тортом – яблочным паем в руках: «Принимай этот пай, – сказал мне Миша. – Он испечен по заказу в ресторане ”Националь”, куда нас с тобой не пропустили в 1932 году».
Михаил Светлов
После войны Светлов водил сюда своих студенток из Литинститута, одна из них, Ирина Ракша, пишет: «И вот уже сидим, как оказалось, в его любимом кафе гостиницы “Интурист”, вернее даже, в европейском ресторане “Националь”. Совершенно закрытом, куда с улицы, конечно, никого не пускают. Посетители – лишь иностранцы, всякие интуристы заморские, а если наши – то совсем уж блатные, номенклатура. Но поэту Светлову в Москве двери всех ресторанов открыты. И все швейцары на улице Горького – пузатые и дородные, в “генеральских” кокардах и униформах (прямо “хозяева жизни”) сгибаются в три погибели, лебезят перед ним – сухоньким еврейским старичком – и щедрым на руку завсегдатаем».