New time”.
За мой стол сел какой-то хохол из Запорожья, приехавший в отпуск, потом кировчанин. Я особенно с ними не разговаривал, всe выглядывал иностранцев и потягивал свои liquers. За столом рядом сели двое, но не знаю, какой национальности, говорили на незнакомом языке. Потом напротив оказался верзила-американец, парень лет 25, с женщиной. Хватив для храбрости, я закричал ему через стол: Hello, come here! Парень вопросительно посмотрел и встал с кресла. – Come, come, – подбадривал я его, – sit down here. Чтоб подтвердить свою догадку, я задал банальный вопрос: – Are you American? Получив утвердительный ответ, спросил: – From where are you? И – What is your name? Парень оказался туристом из Лос Анжелоса, звать Джим. Женщина не жена, как я спросил, а тоже член делегации. Я налил ему шартреза, он отпил глоток, поблагодарил, извинился и ушел. Но меня не оставляла идея выманить у него сувенир, поэтому я подошел к нему, достал из-за пазухи Гагарина и подарил ему со следующей, примерно, надписью: “To my friend James of Los Angeles from Nicolai”. Потом достал Титова и с его (Джима) помощью сочинил на нeм такой меморандум: 1 – Gagarin, 2 – Sheppard, 3 – Grissom, 4 – Titov, 5 – John Glenn, 6 – Carpenter (американские астронавты. – А.В.). Я спрашивал: – Who was the first? Тот отвечал – «Gagarin», и я писал. Карпентера он написал сам, т. к. я позабыл его фамилию, а как он ее выговаривал, я не понял. Хренов янки забрал и Титова, а мне так ничего и не дал. Но он был трезвый, и конечно, вступать в дружеские контакты с пьяным иваном у него не было ни малейшего желания. Меня уж тут стали пресекать, и я был вынужден сесть на своe место.
Вскоре появился негр. Поскольку был он невелик ростом и хил, я заключил, что это не американец, а из Африки. Африканские негры больше говорят по-французски, и я решил испробовать. Подошел к нему и пригласил за свой стол. Он понял и сел к нам. Сказал, что говорит по-английски, сам из Танганьики, зовут Мак сокращенно, а вообще Абу Макемо. К тому времени запорожец уже ушел, а на его месте сидел пацан, второй помощник с какого-то арктического ледокола. Он тоже с грехом пополам изъяснялся по-английски, так что африканцу было весело. Вятской тоже, насосавшись водки, чего-то вякал про Эльбу и всe просил меня перевести ему, что он старый солдат и воевал под Берлином. Администраторша ходила мимо, косясь и всe пыталась убрать негра от нас, но мы не давали.
Он, оказывается, приехал на конгресс, но не делегатом, а в качестве гостя или наблюдателя. Написал мне в записной книжке свой адрес. У него были добрые глаза с желтоватыми белками, необыкновенной ширины нос, мелко-мелко кудрявые волосы, черные губы и светлые, почти белые ладони, хотя сам аж отсвечивал фиолетовым. Я заказал еще солянку и бутылку пива, хотел вина, но мне не принесли. Вишь, падлы, нельзя уж с иностранцем поговорить. Без выпивки дальнейшее нахождение здесь потеряло интерес, я отдал 11–34 (тут деньги получает метр дотельша, так что чаевых нету), и подался на улицу».
Все в этих нехитрых записях интересно для нас – и меню с широким выбором блюд, и борьба с чаевыми, и даже то, как советский гражданин пытается познакомиться с иностранцем – таким же, в сущности, простым человеком, как он, но даже не имеющим сувенира под рукой. Ну а то, что дошедшему до «кондиции» гостю столицы не принесли очередную бутылку вина, следует расценивать не как наказание за общение с иностранцем, а сигнал к окончанию трапезы в «Национале».
Да, «Националь» – это не ресторан при гостинице «Байкал» в окрестностях ВДНХ. Поэтому и заработки швейцаров элитных ресторанов в самые хорошие дни достигали 150 целковых. Пропустишь так человек десять в день, глядишь, через три-четыре месяца можно и «Жигули» купить у какого-нибудь счастливого обладателя лотерейного билета. Жаль, что художник Зверев не приходил за коньяком каждый день! За тяжелую работу по открыванию дверей крепко держались, на нее устраивались по большому блату. Только свои, да с мохнатой рукой. И если в закавказских республиках уже в 1960-х годах продавались должности секретарей райкомов, то в центре Москвы за эти же деньги можно было купить место швейцара в элитном ресторане. А как бы иначе, не дав на лапу, в «Националь» попал знаменитый Рокотов в то самое время, когда ресторан закрывался на спец обслуживание делегатов очередного конгресса или съезда? Нет, не художник, а фарцовщик и валютный спекулянт-миллионер, про которого сегодня снимают сериалы, а некоторые даже предлагают поставить ему памятник как предтече российского банковского бизнеса.
Именно за одним из столиков «Националя» Ян Рокотов заключал свои фантастические сделки. Благо что за иностранцами ходить далеко было не надо: вот они все, как на ладони, живут в самой лучшей московской гостинице, и завтракают здесь же. Году в 1960-м за чашечкой кофе Рокотов познакомился с директором крупного европейского банка. Валютчик предложил следующую схему «сотрудничества»: там, за бугром, иностранные туристы перед своим приездом в СССР кладут валюту на счет Рокотова в банке. А приезжая сюда, они получают конвертированную в рубли сумму наличными опять же у него. Подобную же операцию он задумал проводить и с советскими гражданами, выезжающими за рубеж. В Москве Рокотов получал бы от них рубли, а там им выдавали бы уже твердую валюту. И курс обмена гибкий. И всем хорошо. В первую очередь, самому Рокотову, карманы которого не выдерживали бы веса оседавшей в них весьма приличной маржи.
Банкир обалдел от такой деловой активности Рокотова, пообещав ему в перспективе Нобелевскую премию. Никому в голову не приходило еще организовать настолько эффективную и простую схему обмена валюты. Но зачем нужна какая-то премия при таких деньгах, да еще и в самом демократическом в мире государстве? К тому же нездоровый ажиотаж вокруг недавнего (в 1958 году) присвоения Нобелевки Борису Пастернаку мог у кого угодно отбить желание ее получить. Прошел год, и в 1961-м, через три месяца после полета Юрия Гагарина, Рокотов получил не Нобелевскую премию, а пулю в затылок. Его расстреляли по специальному указу Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил валютных операций». Обнаруженное при обыске имущество Рокотова потянуло на полтора миллиона долларов.
Любил закусить в «Национале» и еще один «тип» – московский валютный маклер Юра Рабинович, отец которого был одним из юристов-обвинителей на Нюрнбергском процессе. Юру наивные люди принимали за американского дипломата – так стильно и неброско он одевался. Человек он был богатейший, промышлял тем, что менял доллары туристам на пути из Шереметьева в Москву. Автобусы «Интуриста» останавливались в условном месте, двери открывались, и заходил Рабинович. На чистом английском языке, представившись работником Внешторгбанка, он предлагал обменять валюту на рубли по очень выгодному курсу. Как правило, все соглашались, удивляясь удобству услуги – у них на Западе такого еще не придумали. После обмена автобус ехал дальше. Когда Рабиновича арестовали, а потом выпустили, он вновь вернулся в «Националь».
После расстрела валютчиков финансовая активность вокруг ресторана «Националь» потихоньку сошла на нет. Но иностранцев здесь не убавилось. Еще один дополнительный штришок к групповому портрету специфической публики, собиравшейся в «Национале», добавляет кинофильм «Судьба резидента», сделавший большие сборы в московском кинопрокате 1970 года. Главный герой – резидент западной разведки граф Тульев – отходит там на второй план, а сюжет активно разворачивается уже на московских улицах. Появляется новый персонаж – некий адвокат, а на самом деле прожженный валютчик и шпион иностранной разведки в исполнении Ростислава Плятта. Вот он-то как раз и любит посидеть в «Национале», осуществляя свою подрывную и вражескую деятельность. На экране мы видим интерьер кафе и завтракающих в нем иностранцев, которые на самом деле никакие не бизнесмены, а сплошь резиденты, поверх свежих газет зорко выискивающие тех, кого бы еще опутать своими липкими сетями.
В «Национале» шпион-Плятт вербует сошедшего на скользкую дорожку молодого человека, тонкошеего московского интеллигента, как-то купившего у него валюту (провокация!). Он требует от него отправиться на секретный полигон и набрать водички из местной речки и немного земли в коробочку. Недаром говорят в народе: с кем поведешься, от того и наберешься. В итоге наши органы, естественно, разоблачают шпионскую сеть, опровергая сомнения в своей компетенции и отвечая, таким образом, на некорректный вопрос: «А куда они раньше смотрели?» А они, между прочим, с самого начала все знали, потому как не только смотрели, но и слушали, причем всех, кто любил покушать в «Национале». Жучков под каждым столиком здесь водилось порядочно.
Кстати, именно в «Националь» пришел кадровый сотрудник советских спецслужб Олег Пеньковский, чтобы предложить свои услуги по продаже Родины английской разведке в лице прибывшего с берегов туманного Альбиона бизнесмена Винна. Было это в апреле 1961 года. Даже не верится, что все было так просто: Пеньковский подробно и с подкупающей откровенностью рассказал о своих возможностях, кого и что способен продать и за сколько. Винн, будто опытный советский кадровик, попросил его написать трудовую автобиографию, разве что не спросив характеристики с места службы. Пеньковский все написал и 12 апреля 1961 года, в день, когда вся Москва ликовала по поводу полета Гагарина, принес свою автобиографию Винну, а с ней и длиннющий список той шпионской информации, которой он владел. Англичанину понравилось. А уже 20 апреля 1961 года Пеньковского встречали в лондонском аэропорту, куда он вылетел по делам службы. С собою он вез целые пакеты секретных документов…
Евгения Хаютина-Ежова с приемной дочерью
Конечно, Пеньковский, как человек тертый, прекрасно знал, как надо общат