ься с иностранцем в номерах «Националя», которые постоянно прослушивались. Жучков здесь было предостаточно и в 1930-е, и в 1960-е годы. Показателен случай с Михаилом Шолоховым. В августе 1938 года Шолохов, приехав в Москву, поселился в «Национале» – именно в номере этой гостиницы произошло его сближение с женой кровавого наркома внутренних дел Николая Ежова Евгенией Хаютиной. Естественно, обедали они не в ресторане, а в номере, дабы скрыть свой роман от соглядатаев. Однако тем самым они и дали повод для подозрений: Подруга Ежовой З.Ф. Гликина рассказывала на следствии: «На другой день [после свидания с Шолоховым] поздно ночью Хаютина-Ежова и я, будучи у них на даче, собирались уж было лечь спать. В это время приехал Н.И. Ежов. Он задержал нас и пригласил поужинать с ним. Все сели за стол. Ежов ужинал и много пил, а мы только присутствовали как бы в качестве собеседников. Далее события разворачивались следующим образом. После ужина Ежов в состоянии заметного опьянения и нервозности встал из-за стола, вынул из портфеля какой-то документ на нескольких листах и, обратившись к Хаютиной-Ежовой, спросил: “Ты с Шолоховым жила?” После отрицательного ее ответа Ежов с озлоблением бросил его [документ] в лицо Хаютиной-Ежовой, сказав при этом: “На, читай!” Как только Хаютина-Ежова начала читать этот документ, она сразу же изменилась в лице, побледнела и стала сильно волноваться. Ежов подскочил к Хаютиной-Ежовой, вырвал из ее рук документ и, обращаясь ко мне, сказал: “Не уходите, и вы почитайте!” При этом Ежов бросил мне на стол этот документ, указывая, какие места читать. Взяв в руки этот документ и частично ознакомившись с его содержанием (…) я поняла, что он является стенографической записью всего того, что произошло между Хаютиной-Ежовой и Шолоховым у него в номере. После этого Ежов окончательно вышел из себя, подскочил к стоявшей в то время у дивана Хаютиной-Ежовой и начал избивать ее кулаками в лицо, грудь и другие части тела. Лишь при моем вмешательстве Ежов прекратил побои, и я увела Хаютину-Ежову в другую комнату. Через несколько дней Хаютина-Ежова рассказала мне, что Ежов уничтожил указанную стенограмму».
Любопытно, что оперативные сотрудники НКВД знали объектов своего наблюдения по голосам. Так случилось и с Шолоховым: узнав его голос, соответствующая стенографистка запросила у руководства санкцию на дальнейшую прослушку номера писателя. Все, что происходило там (с охами и вздохами), было четко и в подробностях зафиксировано на бумаге, а затем и прочитано всеми, кому положено…
«Золотая молодежь» – потомки советской богемы тоже полюбили культовые рестораны Москвы. Андрей Кончаловский, студент ВГИКа, удивлялся – с какой заботой его провожал старик-швейцар в «Метрополе», надевая пальто, он с глубоким почтением прибавлял: «Андрей Сергеевич». Можно было подумать, что московские швейцары наизусть выучили имена-отчества членов семьи Сергея Михалкова, автора советского гимна. Однажды секрет открылся, швейцар признался: «Так я ж вашего дедушку знал, Владимира Александровича. Мне ваш дедушка конфеты давал». Неистребимо в русских людях подобострастие. Казалось бы – какие перспективы открыла советская власть перед бывшей дворней Михалковых, доверила ответственный пост на дверях престижной гостиницы, а она, прислуга эта, все туда же – кланяется и остановиться не может. И внукам своим наказывать будет: кланяйся, ниже, ниже перед барином-то! Интересно, чем после этого стал одаривать швейцара Кончаловский – тоже конфеткой, твердым советским рублем или даже трешкой?
Андрей Кончаловский, в свое время проводивший время с друзьями в Доме кино, ЦДЛ, шашлычной у Никитских ворот, называет «Националь» в числе лучших «культурных точек». «Мы там засиживались, нас туда гнало… – пишет Кончаловский. – Сидели там люди, настроенные достаточно диссидентски, сидели стукачи. Все приблизительно знали, кто есть кто. Знали, что те, кто ездят на иномарках и, не боясь, общаются с иностранцами, связаны с органами. Впрочем, не боялись и мы. Может, по глупости. Боялся мой папа, Сергей Владимирович. Его раздражали мои связи, меня – его страх. Время было относительно мягкое… Диссидентство, как таковое, еще не началось – были люди левых настроений. Под словом “левые” понимались все, не принимавшие официоз. “Националь” был местом, где собирались люди известные, звезды уже состоявшиеся, и звезды будущие.
Неизменным посетителем был Веня Рискин, коротконогий одессит, литератор, человек остроумнейший, хотя и мало кому известный. Рядом со Светловым иногда сидела его замечательная грузинская жена с прямой спиной и греческим профилем, очень строгая, ни слова не произносившая».
Упомянутый мемуаристом литератор Вениамин Рискин был из той породы людей, кто умеет подружиться со всеми, чем и запомнился современникам. К сожалению, о его литературных трудах сегодня мало кто помнит. Когда-то Рискин был близок к Бабелю, а в те годы его называли верным Санчо Пансой Юрия Олеши. С Рискиным лучше было не сидеть за одним столом – доев свое, он лез в тарелку соседа, причем руками. Георгий Поженян однажды, не вытерпев такого поведения, выбил из-под него стул. Веня шлепнулся, а сидевший рядом Олеша сильно обиделся на Поженяна за упавшего Рискина. Поженяну пришлось замаливать грех, извиняться. Таких, как Рискин, «на Уголке» собиралось немало, им даже придумали название – «национальная гвардия». В основном это были люди сильно пьющие и битые жизнью, наполненной травлей, войной, репрессиями. Это, например, Александр Ржешевский, автор сценария запрещенного фильма Эйзенштейна «Бежин луг», футурист Алексей Кручёных, сын другого футуриста – Василия Каменского, тоже Вася (на вопрос о семейном положении он обычно отвечал, что «сегодня еще нет», к ночи находя себе невесту), скульптор Виктор Шишков по прозвищу «Витя-коньячный». А вот еще Виктор Горохов – знаменитый московский бездельник, как охарактеризовал его писатель Александр Нилин, назвавший «Националь» «его университетами». В фильме Марлена Хуциева «Июльский дождь» Горохов стоит в кадре возле вывески «Националь». Кинематографическая компания Андрея Кончаловского – это Андрей Тарковский, Вадим Юсов, Геннадий Шпаликов, поэт Сергей Чудаков. Как-то Евгений Урбанский привел в «Националь» познакомить с друзьями свою невесту – Татьяну Лаврову, артистку МХАТа. Молодой Тарковский был задирист, что приводило к дракам, но не в самом ресторане, а на выходе из него. Однажды компания столкнулась с группой армян, среди которых нашелся чемпион мира по боксу в полулегком весе. Все закончилось милицией.
Вся молодость Кончаловского прочно связана с «Националем», к которому он пытался пристрастить и брата Никиту. В 1966 году здесь была сыграна свадьба Никиты Михалкова и Анастасии Вертинской. Жених был с длинными волосами и модными тогда бакенбардами, в брюках клеш, а невеста с халой на голове – популярнейшей прической тех лет. Свадьба в «Национале» – всегда престижно. В 1965 году здесь отмечали бракосочетание Иосифа Кобзона и Вероники Кругловой, его первой жены, тамадой избрали Вано Мурадели.
Пить кофе с коньяком (а точнее, коньяк запивать кофе) в присутствии сидящих за соседними столиками Светлова и Олеши доставляло для «золотой молодежи» двойное удовольствие. После третьей чашки кофе эти литературные мэтры превращались в глазах подгулявших художников в Эрнста Хемингуэя и Скотта Фицджеральда, которые, как мы помним из «Праздника, который всегда с тобой», не вылезали из баров, где и творили. Они были молоды и жили в Париже, а Светлов и Олеша обитали в Москве. Изрядное количество выпитого – пусть не коньяка, а водки – позволяло на некоторое время перенестись в столицу Франции. «Пардон, месье!»
Другая постоянная компания «Националя» состояла из людей иного круга – слишком осведомленный журналист и двойной агент Виктор Луи, архитектор Константин Страментов (зять коллекционера Георгия Костаки), занимавшийся, по утверждению Кончаловского, фарцовкой, а еще московские стиляги – художник Виктор Щапов и француз Люсьен Но, фотокорреспондент журнала «Пари-матч». Люсьен жил в известном номенклатурном доме Жолтовского – но не в том, что с башенкой на Смоленской площади, а в другом – на Ленинском проспекте. Красавчик и плейбой, он вызывал зависть и жгучий интерес попадавшегося ему на пути местного населения – и мужского, и женского.
Внимание к Люсьену приковывало уже само его происхождение, кроме того, разъезжал он на редкой в начале 1960-х годов иномарке – машине «шевроле» выпуска 1956 года модной расцветки – белый верх, зеленый низ. Можно себе представить производимое «тачкой» впечатление, когда яркая, цвета слоновой кости машина с бирюзовыми крыльями рассекала московские проспекты, заставляя прохожих поворачивать головы. Это был совсем иной уровень комфорта, не тяжеловесные ЗИСы с ЗИМами. А еще у него была замшевая куртка песочного оттенка, коих в Москве было всего три (еще у кинорежиссера Ивана Пырьева и у отца Люсьена, тоже корреспондента «Пари-матч», но специального), и полный шкаф модных пиджаков.
Марк Бернес и Лилия Бодрова
Люсьен как-то мельком увидел из окон «Националя» очень красивую девушку, два года разыскивал ее, чтобы сделать предложение. И надо же такому случиться – нашел и женился. Звали ее Лилия Бодрова. В 1953 году у них родился сын Жак, который пошел учиться в обыкновенную французскую спецшколу, одну на всю Москву. Пока повеса Люсьен сидел по «Националям», его жена ходила на родительские собрания, на одном из которых оказалась за одной партой с не так чтобы молодым, но представительным мужчиной – его дочка тоже в эту школу ходила. Звали соседа по парте Марк Наумович Бернес. Она его сначала и не узнала, подумала, что Крючков пришел. А вот Бодрова – он заметил ее еще 1 сентября – Бернесу очень понравилась, и он увел её от мужа. Так и возникла в жизни известного актера новая семья. Мораль: не пускай жену на родительские собрания, где дети звезд учатся, а ходи сам!
Как истинный француз, Люсьен взял жену за руку и отвел ее к Бернесу, а потом отправился в «Националь». «Самые красивые женщины были с ним…» – завидовал студент Кончаловский. Для зависти имелся еще один повод – Люсьен, Виктор Луи и их компания были вхожи на второй этаж ресторана, куда большей части посетителей первого этажа вход был заказан. Вот ведь какая интересная иерархия имела место!