На втором этаже выпивала и закусывала еще более элитная публика, куда Рискиных и прочих «гвардейцев» с их одесскими рассказами не пустили бы на порог. Дипломаты, журналисты, интуристы кушали здесь под аккомпанемент джазового ансамбля Николая Капустина. Пианист-самородок из Горловки Коля Капустин учился в Московской консерватории у Гольденвейзера, а до этого – в училище при ней, где он и познакомился со старшим сыном Михалкова. Нуждающийся Капустин даже некоторое время жил в доме Михалковых как приемный сын, там его научили слушать «Голос Америки» и приобщили к джазу. Капустин сколотил свой ансамбль и стал выступать на втором этаже «Националя». Конечно, слово «стал» – весьма условно. Попробуй-ка «встань» туда! Опять же помогли добрые люди, а может, и сам вечный Михалков. С Капустиным играли тромбонист Константин Бахолдин, саксофонисты Георгий Гаранян и Алексей Зубов, трубач Андрей Товмасян, басист Адик Сатановский. Популярные мелодии Луи Армстронга, Гленна Миллера и Бенни Гудмена американцы слушали внимательно и высоко оценили исполнительское мастерство двадцатилетних джазменов, записав несколько их композиций на пленку. Запись передали по «Голосу Америки», благодаря чему об ансамбле узнали за рубежом, да и у нас.
Непреодолимая тяга к джазу позволяла бороться с любыми преградами. Журналист Юрий Вачнадзе, тогда аспирант Московского института геохимии и аналитической химии (ГЕОХИ) им. В.И. Вернадского, вспоминал: «Узнав, что по вечерам там играет замечательный джазовый состав (слова “комбо” мы тогда не знали), я решил во что бы то ни стало попасть на второй этаж. Через знакомых моих знакомых мне удалось заручиться помощью работавшего раз в несколько дней администратора ресторана Василия Дмитриевича. Так я попал в ресторанный “зал обетованный”. В дальнейшем я ходил туда именно в дни, когда мой благодетель не работал, и каждый раз небрежно спрашивал у входа: “Что, сегодня Василия Дмитриевича нет?” Срабатывало безотказно, хотя я и по сей день подозреваю, что мой безупречный по тем временам костюм и убедительно сыгранная уверенность в себе служили доказательством для мелких кагэбэшников того, что я “что-то знаю” – попросту говоря, работаю в одной с ними конторе. Что ж, у них тоже, видимо, случались проколы. Играли фантастически. Иностранцы слушали музыку очень серьезно. О танцах не могло быть и речи. В пятнадцатиминутных перерывах между “сетами” Коля Капустин, который был тогда студентом московской консерватории, пианиссимо наигрывал своего любимого композитора Рихарда Вагнера. Этот Вагнер и вечера, проведенные в “Национале”, остались в моей памяти на всю жизнь».
Музыканты квинтета из «Националя» вышли в большие люди, так, сам Капустин стал мэтром, известным джазовым композитором и аранжировщиком, Гаранян долгое время руководил ансамблем «Мелодия».
Нередко вместе с Люсьеном Но на его машине в «Националь» приезжали кутить отпрыски советских политических и военных шишек – Константин Тимошенко (сын маршала), Вано Микоян (племянник многолетнего члена Политбюро) и другие. Украшением компании носителей известных фамилий была Елена Щапова, жена уже встречавшегося нам художника-графика, манекенщица из Всесоюзного дома моделей, работавшая у Славы Зайцева.
Сам Щапов, как утверждала Лидия Соостер, на самом деле никакой не Щапов, настоящая его фамилия Шершевский. Он женился на дочери генерала Щапова, взяв фамилию жены: «Потом он еще много раз женился и всем своим девочкам-красавицам давал прозвище “Козочка” и фамилию генерала… Он тогда еще учился в Архитектурном институте и был нищим студентом… Кто мог предположить, что из него получится? Он стал всемогущ: строил дома, оформлял книги. На улице Грузинской построил дом для художников, куда пристроил всех своих друзей. Жил Виктор Щапов богато и весело, менял красавиц».
Щапов был миллионером, а вот его некоторые рекламные сентенции: «В любое время суток заказывайте такси по телефону», «Ваши первые совместные шаги начинаются со свадебного автомобиля», прочая реклама и плакаты. Жил он в большой квартире на Садовом кольце в доме, где находился магазин «Людмила», у Курского вокзала. Лысый, маленького роста, Щапов был на 25 лет старше своей семнадцатилетней невесты Елены, позднее вспоминавшей: «Просыпаясь утром, я не сразу понимала, где нахожусь: в саду или на кладбище – вся комната и кровать были усыпаны цветами. Чтобы удивить “свою девочку”, Щапов выписывал из Парижа устрицы или фрахтовал самолет, на котором мы летели в Сочи купаться. В один из моих дней рождения был устроен перформанс. Я возлежала посреди комнаты в ванне, наполненной французским шампанским, а оторопевшие гости черпали бокалами шипучий напиток и пили за мое здоровье. Щедрость мужа не имела границ – мне, молодой жене, он сразу же после свадьбы купил белый “Мерседес”, такого автомобиля, наверное, не было еще ни у кого в Союзе…» Ну, здесь Щапова не права – был, и у многих: Сергея Михалкова, Высоцкого, директора Елисеевского гастронома Соколова, в конце концов, у Брежнева.
Елена и Виктор Щаповы
После Щапова Елена стала женой Эдуарда Лимонова, с которым и эмигрировала из страны. Позже в Америке она связалась со Збарским, а потом с итальянским маркизом де Карли, фамилию которого и носит по настоящее время.
А вот еще один богемный персонаж – известный московский скульптор Олег Иконников, автор памятников участникам революции 1905 года у метро «Краснопресненская» и Зое Космодемьянской в Петрищеве. Его друг, русский испанец Анхель Гутьеррес, театральный режиссер и выпускник ГИТИСа, рассказывал: «Он работал много. Единственное его богатство – руки, которыми он лепил, готовил глину. Подавал надежды, был полон энергии и романтических иллюзий. Создал несколько неплохих скульптур. И его стали выставлять на выставках молодых скульпторов. Стали приходить заказы, появились деньги. Он купил дачу, потом радиоприемник, магнитофон и т. п. Продолжал выполнять заказы, отрастил бороду. Менял ежедневно девушек. И стал завсегдатаем кафе “Националь“, где встречается с известными художниками, скульпторами, композиторами и, конечно, актрисами… Это он называет ходить “на Угол”.
С тех пор как ему дали Государственную премию за Зою Космодемьянскую, появилась куча денег, и с ним что-то произошло. Он стал больше пить и гулять с бабами. Над собой перестал работать. Иногда занимался живописью, с тайной надеждой, что вдруг выйдет хороший, талантливый художник. Отец его, хороший художник-график, поддерживал его. Его не только отец поддерживал, но и многие художники говорили, что у него есть талант и из него может выйти хороший художник. Но довольно рано пришло признание за Зою Космодемьянскую. Потом в скульптуре стало не везти. Работал, как говорится, спустя рукава. С живописью ничего путного не получилось, тоже забросил. Едва начав картину, уже выводил свою фамилию в нижнем углу. Стал неприветливым и хмурым. Уже его не интересуют ни Пушкин, ни Лермонтов, ни наши споры об искусстве. Только водка и бабы, бабы…»
В этой цитате содержится очень интересное и лаконичное описание творческого пути незаурядного художника, траекторию которого можно представить так: Уголок (то есть «Националь») – первый и большой успех – деньги, водка, «бабы» – халтура. По этому пути прошли многие, но не все – например, тот же Мессерер, с которого началась эта глава, сумел как-то не пропить талант в «Национале». А последняя работа Иконникова для Москвы – памятник Федору Шаляпину на Новинском бульваре, законченный его соратником Вадимом Церковниковым. Скульптура развалившегося прямо на улице певца вызывает и по сей день немало споров, но снести ее (как предлагалось недавно) пока никто не решился.
Иконников встречался в «Национале» со своим коллегой Эрнстом Неизвестным, любившим за рюмкой коньяка вспомнить фронт (он был участником войны), годы работы подмастерьем у Меркурова и Вучетича, не прошедшие даром. Старшие товарищи, поднаторевшие в ваянии Сталина и Ленина, наставляли Неизвестного: «Запомни, сынок, главное в нашей работе – не что сдавать, а как!» Большой фантазер, Эрнст Неизвестный рассказывал всем и вся, что Хрущев после отставки лично завещал ему возвести надгробие над его могилой. А когда в сентябре 1975 года памятник был готов и они с Сергеем Хрущевым поехали в «Националь» обмывать событие, то весь гонорар скульптор выбросил по дороге из окна «Жигулей», вынимая из пачки десятку за десяткой. Но факты эти опровергаются сыном Хрущева, памятник которому на Новодевичьем кладбище – бронзовая голова между двумя, черным и белым, кубами – прославил его автора, открыв ему дорогу на Запад в прямом и переносном смысле.
Кстати, если «Националь» был известен своим яблочным паем и чудным кофе со сливками, то в «Метрополе» прекрасно пекли вкуснейшие французские бриоши, пончики и изумительный хворост. Был здесь и еще один оригинальный десерт – горящее мороженое. Подавали его сугубо взрослым посетителям, ибо перед тем, как поджечь металлическое блюдо с мороженым в оформлении безе, его густо поливали коньяком. Вкус – пальчики оближешь… А вот своего фонтана с живой рыбой, как в «Метрополе», в «Национале» не было.
«Националь» так удобно расположен, что из его окон открывается панорама не только на Тверскую улицу, но и на Моховую улицу, Манежную площадь и Кремль. По красным дням календаря – 1 мая, 7 ноября – постояльцы гостиницы могли наблюдать из своих номеров за парадом и демонстрацией трудящихся. Колонны военной техники, спускаясь по улице Горького, направлялись мимо «Националя» прямо на Красную площадь. В эти дни «Националь» был увешан всякого рода наглядной агитацией – портретами советских вождей и огромными плакатами, например такими: «Позор поджигателям войны!» или «Миру – мир!» А в мае 1945 года «Националь» оказался в центре людского моря, выплеснувшегося на улицы Москвы после сообщения по радио о безоговорочной капитуляции фашистской Германии.
Эрнст Неизвестный в мастерской на фоне прославившей его скульптуры
9 мая 1945 года у гостиницы «Националь»