В СССР вообще было немного многократных лауреатов, особенно среди деятелей культуры и искусства. Прокофьев был шестикратным сталинским лауреатом, Шостакович за 11 лет получил пять Сталинских премий… Уже после смерти Сталина, когда премию переименовали в Государственную, всех лауреатов обязали обменять наградные знаки премии, чтобы ничего не осталось ни от имени, ни от образа того, кто эти премии самолично выписывал. Конечно, премию можно переименовать, но разве возможно рассматривать творчество того же Щусева с начала 1930-х годов в отрыве от сталинской эпохи? Оно и было этой эпохой во многом порождено.
Поэтому не будем забывать о том, что каждая такая медаль имела обратную сторону – в любой момент ее носителя могли опустить с небес на землю, обвинив со страниц газет в формализме, идолопоклонстве перед Западом, отрыве от народа и так далее и тому подобное. Так было и с перечисленными композиторами, так было и с Щусевым, пережившим немало трудных часов и дней в эпоху, неотъемлемой частью которой он стал.
Щусев, надо отдать ему должное, пытался вырваться из оков времени, постоянно расширяя диапазон творческой активности и на склоне лет. Работал он очень много. Если взять лишь один месяц его жизни, например, послевоенных лет, когда ему был уже восьмой десяток, поражаешься, как он все успевал. Он и руководит комиссией по реконструкции Кунсткамеры в Ленинграде, и участвует в раскопах на древнем новгородском городище, проектирует обсерватории в Крыму, Киеве, а также в Пулкове, создает самые разные проекты. Среди них памятник героям на Пулковских высотах, здания Академии наук Казахстана в Алма-Ате, академических институтов в Москве (машиноведения, механики, органической химии, металлургии и др.), дачные поселки под Звенигородом и в Абрамцеве, памятники Калинину и Толстому и прочее. А еще прибавьте непрерывавшуюся работу над оформлением Казанского вокзала, мавзолея, проекты восстановления городов, «Комсомольскую-кольцевую» и многое другое. Конечно, в этой титанической работе ему здорово помогали помощники и соавторы, но своей творческой активностью он мог заткнуть за пояс и более молодых коллег.
Кроме собственно архитектуры, Щусев много занимался научной и общественной деятельностью – в 1943 году в солидной компании вместе с Борисом Асафьевым, Виктором Весниным, Робертом Виппером и Игорем Грабарем его избрали действительным членом Академии наук СССР, он был депутатом, заседал во всяких комиссиях и комитетах. Много ездил по стране, часто выезжал за границу.
Когда врачи рекомендовали Щусеву пожить месяц-другой в санатории, подлечиться, он, не в силах терпеть безделье, вновь рвался в свою мастерскую, на работу, в музей архитектуры или в Институт истории искусств, где руководил сектором, в Академию наук, в Архитектурный институт, читать лекцию (а оратором он был прекрасным, многим памятны его лекции в Политехническом музее)…
Мария Викентьевна Щусева. Рисунок А.В. Щусева, 1940-е годы
Алексей Викторович Щусев
Иными словами, Алексей Викторович всю свою жизнь работал будто на износ, прекрасно осознавая это. Обязанностей у него с годами становилось все больше, а сил все меньше.
Такая работоспособность не могла не сказаться на его здоровье. Неудивительно, что к своим семидесяти пяти годам – юбилей был торжественно отпразднован в 1948 году – Щусев собрал не только богатый урожай орденов и премий, но и приобрел букет хронических заболеваний: сердце, диабет, гипертония, астма. При этом Алексей Викторович дал себе зарок дожить до восьмидесяти пяти лет вопреки всем невзгодам.
Физические недуги осложнялись непростой моральной обстановкой в семье. С супругой Марией Викентьевной они отметили золотую свадьбу, дом их был хлебосольным, а обеденный стол большим. К концу жизни они переехали из Гагаринского переулка на Ленинский проспект, в дом, выстроенный по его собственному проекту (ныне дом № 13).
Для непосвященных жизнь академика напоминала полную чашу, до отказа наполненную всеми возможными благами, причитавшимися лучшим представителям советской элиты: продуктовый распределитель, персональный автомобиль, личный секретарь, безбедное существование, спецполиклиники и больницы, санатории и тому подобное. Подавляющее большинство советских граждан, получавших зарплату облигациями и работающих за трудодни, могли о таком только мечтать. Но впечатление счастья было обманчиво. Все было бы хорошо, если бы не тяжелая болезнь детей Щусевых.
Началась эта черная полоса примерно в году 1918-м, когда заболела менингитом младшая дочь. К ней Алексей Викторович был особенно привязан, последние дети – они ведь самые дорогие. Особенно любил он читать ей на ночь сказки, разыгрывая перед девочкой целый спектакль, пел для нее под гитару. Дочь спасти не удалось.
Новым тяжким ударом была неожиданно обострившаяся болезнь старшего сына Петра. Он был очень похож на отца и по характеру, и по темпераменту, мог бы стать замечательным художником. Щусев видел в нем самого себя. Петр учился в Училище живописи, ваяния и зодчества. На последнем курсе во время сдачи выпускных экзаменов у него вдруг стали случаться приступы ярости или беспричинного веселья. Доктора объяснили Щусевым, что так проявил себя давно дремавший в сыне вирус того же менингита. И вот когда организм ослаб, болезнь и наступила. Петра пришлось положить в клинику, выйти откуда шансов у него было немного. Затем эта же болезнь передалась его сестре Лидии, ставшей в итоге инвалидом.
Можно только представить, что творилось у Щусева на душе, как болело его сердце за детей, за тяжело переносившую все это жену. Теперь все свои надежды Алексей Викторович связывал с младшим сыном Михаилом, ставшим, к удовольствию отца, продолжателем его дела и работавшим в его мастерской (в будущем он работал главным инженером Государственного института по проектированию научно-исследовательских институтов и лабораторий АН СССР).
В мае 1948 года неугомонный Щусев, занимавшийся еще и восстановлением Киева, вылетел в столицу Украины, наплевав на запрет докторов. Там его и свалил сердечный приступ. Его перевезли в Москву, но состояние зодчего было уже слишком тяжелым. 24 мая Алексей Викторович скончался.
Похороны ему устроили по высшему разряду, приняли решение об увековечении памяти. И действительно – память о Щусеве живет и по сей день, несмотря на то что вот уже как два десятка лет нет на карте Москвы улицы его имени (а в Кишиневе есть!), правда, бюст перед Центральным домом архитектора еще напоминает о том, чье имя носил когда-то Гранатный переулок. А истинными памятниками зодчему стали выстроенные по его проектам здания. И было бы уместным превратить особняк в Гагаринском переулке в дом-музей Щусева (ныне он используется под административные цели).
Памятник на могиле А.В. Щусева на Новодевичьем кладбище в Москве
11. Дом советских писателей в Лаврушинском
«Куй деньги, не отходя от кассы!» – Шостакович и Сартр – В гостях у Бориса Пастернака – Чтение «Доктора Живаго» и его последствия – Нобелевская премия – Жертвы 1937-го – «Мария Агрессоровна» – Стукачи за работой – Маргарита на метле – Битва титанов: вилкой в мягкое место – «Я с омерзением ложу руки» – «Гражданин! На выход!» – Как критик в лифте застрял – Анатолий Рыбаков и Федор Панферов – «За голубым забором» – Пришвин: «Люблю я свою квартиру!» – Филиал Третьяковки на квартире певицы Руслановой – Нехороший дом – «Король афоризмов» Юрий Олеша
Этот старенький переулочек Замоскоречья хранит память о некогда богатой Кадашевской слободе, известной своими искусными ткачами с начала XVII века. Название переулка происходит от фамилии домовладелицы, купчихи Лаврушиной, и (что интересно!) сохраняется с XVIII века. Что же здесь такого? – спросит иной прохожий. – Мало ли у нас улиц, живуших под одним и тем же названием триста и более лет? Взять хотя бы Арбат… Но Лаврушинский переулок – случай особый, на весь мир известен он своей галереей, что обосновалась в доме семьи Третьяковых с 1851 года (ныне дом № 10). При Советах русская реалистическая живопись, собирателем и горячим поклонником которой был Павел Третьяков, почиталась необыкновенно высоко, считаясь предтечей единственно правильного вида искусства – соцреализма.
Очень хотелось большевикам увековечить Третьяковскую галерею на карте Москвы, как это произошло, например, с МХАТом, в честь которого в 1923 году переименовали Камергерский переулок в проезд Художественного театра. Аналогичным образом намеревались расправиться и с Лаврушинским, переименовав в проезд Третьяковской галереи. В последний момент, однако, спохватились – в Москве уже есть Третьяковский проезд, названный так опять же в честь братьев-меценатов. Это что же получится? И переименование отложили до лучших времен, которые наступили в 1937 году – в Лаврушинский переулок потянулись новоселы, и не простые, а особенные. В самом конце переулка под № 17 выросло как на дрожжах огромное грузное здание – так называемый Дом писателей. Членами строительного кооператива «Советский писатель» захотели стать очень многие, но честь эта была оказана не всем, а самым-самым достойным инженерам человеческих душ, как обозначил их Иосиф Сталин. Именно в этот дом и лежит наш путь.
Кто здесь только не жил – Валентин Катаев, Вениамин Каверин, Юрий Олеша, Лев Ошанин, Михаил Пришвин, Илья Эренбург, Илья Ильф (естественно, с Евгением Петровым), Виктор Шкловский, Агния Барто, Борис Пастернак, Константин Паустовский… И это лишь те, кого помнят, читают, издают и сегодня. А сколько имен уже позабыто – Федор Гладков, Всеволод Вишневский, Николай Грибачев, Николай Погодин, Степан Щипачев. А ведь когда-то их, сталинских лауреатов, включенных гуртом в единую школьную программу (а другой и не было), знали назубок. В общем, в Лаврушинском переулке жила вся советская литература: и настоящая, интересная, живая, и фальшивая, скучная и макулатурная. Первая очередь дома, строившегося по проекту архитектора Ивана Николаева, была сдана в 1937 году. До этого зодчий работал в конструктивизме, ярко заявив о себе в проекте студенческого дома-коммуны, радикальнее которого трудно было что-то придумать: все сверхэкономично и рационально, минимум личного пространства – даже спать студентам предполагалось в кабине размером шесть метров на двоих (романтика!). И вот прошло десять лет, конструктивизм признан вредным течением, все архитекторы (или почти все) перековались, кого-то отправили перестраиваться в ГУЛАГ, и Николаев создает новый проект, по сути ту же коммуну, только не для студентов, а для писателей. Такова была социальная структура общества, все жили вместе – наркомы в Доме советов (или Доме на набережной), энкавэдэшники в своем доме, композиторы и художники тоже.