В небольшом по объему сочинении Шаликов дает довольно полную картину произошедших в Москве событий. В той или иной степени ему удается коснуться большинства аспектов темы. Это как раз та самая обстоятельность, которую отмечают в сентиментальных творениях Шаликова. Так, рассказывая о «новом французском порядке», Шаликов повествует и о попытке оккупантов организовать в Москве местный орган власти – муниципалитет, в который под разными угрозами заставили войти оставшихся в городе купцов и некоторых французских эмигрантов. Главой муниципалитета назначили купца Петра Находкина, всех его подчиненных обязали носить красные ленты на левой руке. Зато нашлись желающие служить в созданной французами полиции, они ходили с белыми лентами на рукавах: «Мы увидели белыя ленты на левой руке, но не видали праваго дела торжествующим. Русские, употребленные в Полицейскую должность, служили для сограждан своих только переводчиками; ибо на власть, им данную в пользу сограждан, Французы не очень смотрели». Живя тогда на Пресне, Шаликов наблюдал, как «часть города, называемая Преснею, занята была конными гвардейскими гренадерами и пешею Италийскою гвардиею. Каждый день первые, в полном вооружении, ездили за фуражем верст за 30 от Москвы, и почти всякой раз возвращались с потерею прекрасных лошадей и людей своих от нападения или Козаков, или крестьян. Напоследок эта голодная саранча, опустошавшая богатыя от необыкновеннаго урожая окрестныя поля и села, выведена была в Остров, известную подмосковную Графини Орловой, откуда через неделю прилетела опять в Москву без памяти: Козаки выгнали нагайками сих робких, избалованных и до глупости гордых сателлитов Наполеона». Упомянутый автором Остров – ныне село в Ленинском районе Московской области.
В пропагандистских целях Наполеон решает устроить в Москве театр, тем более что и за артистами далеко ходить не надо – бывшие актеры французской труппы Императорского театра никуда не уехали: «Достойно замечания, что посреди страшных развалин и печальных остатков пылавшаго несколько дней гееннским огнем города, нимало не поврежденный, прекрасный, великолепный дом, бывший собранием веселостей, гремевший балами, спектаклями, маскарадами, концертами и проч., остался верен судьбе своей – тем же местом удовольствия: говорю о доме господина Позникова. В этом щастливом, подобно своему хозяину, доме играли Московские Французские актеры, которых наконец зрители – разумеется, что были ими одни гости – потащили за собою. Мне случалось видеть первых в самое то время, когда они выезжали вслед за последними. Я спросил у них, куда они едут? “Не знает!” отвечали все вместе чада забав таким печальным голосом и с таким жалким выражением, что в самом деле было жалко и печально смотреть на них. Мне вообразились они тогда катерами на обширной, истинно трагической сцене всеобщаго бедствия, играющими роль страждущаго человечества! А особливо трогательно для меня было их прощание на улице с Русскими, у них служившими. Казалось мне, что взоры с обеих сторон говорили: навеки! навеки! Несколько раз оглянулся я на путешественников против воли, если не ошибаюсь. У нас было им так хорошо!»
Театр открыли в доме П.А. Позднякова на Большой Никитской (позднее дом Юсупова, ныне дом № 26/2). М.И. Пыляев отмечал: «Поздняковский театр французами был приведен в порядок с необыкновенной роскошью и мог щегольнуть невиданным и неслыханным богатством. Здесь ничего не было мишурного, все было чистое и серебро и золото. Ложи были отделаны дорогою драпировкою. Занавесь была сшита из цельной дорогой парчи, в зале висело стосемидесятиместное паникадило из чистого серебра, некогда украшавшее храм Божий. Сцена была убрана с небывалой роскошью». Отпечатали афиши, а цены на театральные билеты назначили в 5 франков (или рублей) в галерею и 3 франка в партер. Спектакли пользовались большим успехом, как и прохладительные напитки, предлагаемые в фойе. Но этого Наполеону оказалось мало, задумавшись над расширением репертуара, он решил вызвать в Москву актеров из Парижа и певцов из Милана. Но приехать в Россию они не успели, хотя спектакли давались чуть ли не до самого последнего дня. А вот дальнейшая судьба актеров французской труппы печальна – покинув вместе с захватчиками Москву и оказавшись ненужными своим бывшим зрителям, они сгинули в истекающем из России огромном потоке голодных и замерзающих солдат наполеоновской армии.
Открытие театра должно было внушить и москвичам, да и по большей части самим французам, что они пришли в Москву надолго и останутся зимовать в городе. Эту же мысль оккупанты пытались донести в своих обращениях к горожанам, объявляя: «Не пожелает ли кто подрядиться на чищение улиц, на освещение оных фонарями и на постройку будок для часовых».
Некоторые мемуаристы вспоминают о появлении Наполеона на московских улицах, но Шаликов пишет об этом в своей, свойственной только ему манере: «Сей Омар, котораго истребительною рукою превращены в пепел не одне библиотеки наши, но и жилища, ездил – но весьма редко – между их развалинами, верхом в сопровождении многочисленнаго конвоя и обыкновенной свиты – то есть Мамелюка, Принцов и Королей – к тому или другому из сих последних, или к ордам своим за город, где провождал иногда по нескольку суток».
25 сентября Наполеон заявился в Новодевичий монастырь, осмотрев древнюю обитель, он приказал превратить ее в неприступную крепость (во время оккупации монастырь был занят канцелярией маршала Даву). А перед бегством из Москвы французы решили взорвать Новодевичий монастырь, заложив порох под все его постройки. Однако в последний момент смелые монахини монастыря потушили фитили, предотвратив уничтожение обители: «Новодевичий монастырь видел супостата, Наполеона, в святой своей ограде, которую осматривал он со вниманием и перед главными воротами которой вскоре явилась высокая батарейная насыпь с глубоким рвом, а самыя ворота были заложены брусьями. Вообразите мучительное безпокойство страшной неизвестности, в которой до самаго побега Французов находились робкия, беззащитныя девы, что будет с монастырем и с ними! Но Бог, которому оне посвятили себя, спас их невредимо; батарея и тогда же сделаны на противной стороне пролом в стене остались – грозными следами какого-то злаго намерения, и только». Распространение в России фальшивых денежных знаков было одной из тех мер, что предпринимал Наполеон для подрыва экономики сражающейся с ним страны. Печать фальшивых рублей наладили в Париже, Варшаве, Вильно. Министр финансов Д.А. Гурьев в 1813 году сообщал государю: «Французы выпустили через какого-то банкира Френкеля до двадцати миллионов рублей ассигнациями, достоинством в 100, 50, 25 рублей». Этими деньгами оккупанты пробовали расплачиваться с местным населением за продукты и фураж. Даже жалованье французским солдатам в России выдавалось фальшивыми русскими деньгами. Как писал генерал-губернатор Ф.В. Ростопчин, «неприятель во время пребывания его здесь старался выпустить сколь можно фальшивых ассигнаций с собою привезенных», но «никто из поселян на торжки не ездил, и закупки ничему произвести не можно было». Вот как об этом пишет Шаликов: «Цель его при этом была – распространить фальшивыя ассигнации, которыя он привез с собою из Парижа – в этом нет сомнения, и которыми выдавал жалование своим солдатам; цель – нанесть чувствительный вред нашему денежному кредиту. Французы безпрестанно приступали к нам обобранным ими до последней нитки, не обменяем ли их ассигнаций, новых, по большей части сторублевых, на серебро, с предложением чрезвычайно большаго лажа, морщаясь между тем, что платят им за тяжкие труды их столь легкою монетою».
Шаликов отмечает и противоречия в стане наполеоновских вояк: «В таком множестве людей различнаго происхождения, различнаго воспитания; различных наций есть честные, добрые, великодушные и чувствительные: сего признания требует здравый разсудок и святая справедливость. Таковы большею частию Итальянцы. Можно и должно назвать их антиподами Баварцов. Сии последние мстят, кажется, на других то, что они претерпевали никогда от Французов, чем долгое время платили за надетую корону на их Курфирста и во что стало им пышное имя Королевства». И еще: «Надобно при этом знать, что вообще Поляки терпеть не могут Французов; называют их высокомерными, надменными, самодовольными».
В этом же признается Шаликову и квартирующий рядом с ним польский генерал: «Французы выдуть отсюда (то есть с Пресни), и на место их станут Италиянцы: они лучше», из чего автор делает следующий вывод: «Французы презирают Поляков».
С этим генералом Шаликов не раз беседовал на самые разные темы, в том числе и политические. Как-то находясь у него на квартире, Петр Иванович увидел лежащую на столе бумагу. Это была прокламация «Отзыв Россиян 17 Июля найденный на форпостах над рекою Двиною». Шаликов приводит в своей книге полный текст этой агитки, якобы написанной русскими, а на самом деле сфабрикованной французами. Цель этой прокламации – создать у русских впечатление, что французы пришли не захватывать Россию, а освобождать ее от крепостного права. Якобы от лица французского гренадера в прокламации говорилось: «У вас более господствует истинная жестокость. Бьют вас палками! никогда никакой степени заслужить не можете! У вас страх, а не честь есть основанием порядка! Не задолго освободим собратий ваших, истребим в России рабство и право естества возвратив вам. Каждый крестьянин будет обывателем государства, будет властителем трудов своих и времени… Тогда будем наговаривать вас к побегу; тогда скажем, что сражаемся за ваши права и родства, что вы должны помогать нам противу тиранов ваших. Рабство есть противно правам человечества и веры».
И дальше шел прямой призыв к коллаборационизму: «Кончим благодарностию за сообщение нам плана кампании. Уступаете, как сказываете, желая нас ввести. Признаем, что сие предостережение есть действием некоего благородства. Не переставайте уведомлять нас о своих предприятиях, как благородно начали уже. Мы стараться будем пользоваться сим». Как похоже это обращение на власовскую листовку времен Второй мировой войны! Захватчики во все времена действуют одними и теми же методами, пытаясь призвать на службу предателей.