Кто-то погиб, а если и не погиб, то смертельно травмирован и доживает последние минуты. Шаурма показалась перегоревшей и мерзкой. Однажды, еще студентом, Бобров видел, как под поезд в метро бросилась женщина, и трясущийся, с вытаращенными глазами машинист эвакуировал пассажиров через торцевые двери, роняя трехгранку, а по обрякшему лицу самоубийцы вился черный дымок: ее изжаривало…
Бобров завернул шаурму в фольгу и пошел за чипсами. Но в ларьке всем было не до него. Анька рыдала дурниной, а старшая ее утешала.
- Ань, ну ты чего? Ну Анька же! Да хватит уже!
- Ни фига не хватит! Женьку мусора допрашивают!!! Светка, они его закроют, за что, за что?!
- Утрись салфеткой, на вот, косметон размажешь. А то на железянке шизиков мало! Сам сиганул?
- Светка, я не знаю ни фига! Я не видела, как сиганул! Я только видела, как маневровый оттормозился. Может, он вообще по путям чесал!
- Ань, затихни ты уже, надоела. Ну, прессанут Жеку для острастки, кровь на промилле заберут, и дальше на службу. Я с машинистами жила, когда ты еще в яслях шкодила, кухню эту знаю. Мужчина, вы что хотели?
- «Московскую картошку» и литровый спрайт, - процедил Бобров.
Медики стояли у своей машины с видом крайнего недоумения. Чего ради их вызывали? Навалить на носилки кромсанное мясо и свезти в покойницкую?
Так на то труповозки есть.
***
От Измайловска он за четверть часа доехал до городского поселения Дороховск, где властвовал культ достопримечательностей. Бобров посетил бывший штаб вспомогательного узла ПВО и выставку «Русский военный мундир XIX века». Давно истлели в земле бравые вояки, таскавшие это непрактичное тряпье: нет мишени лучше, чем рота усатых молодцов-гренадер в сочной зелени леса... Зевая от скуки, Бобров глазел на кивера и доломаны – их никто не удосужился хотя бы пропылесосить. «Всё через жопу», подумал он, прощаясь с билетершей. Он взял в «Макдональдсе» чизбургеров и часок посидел на лавочке в сквере. Народ осаждал автобусные кассы: электрички шли с увеличенным интервалом. По такому столпотворению садиться за руль неуклюжей «буханки» - отчаянный риск, лучше набраться терпения, пока не спадет ажиотаж. Толпа перехлестывала через улицу генерала Алтаева до самого сквера, вереница рейсовых автобусов увязала в людском потоке.
Уехал он, когда день шел на убыль. Вынужденная заминка аукнулась сонливостью, но покровитель всех автомобилистов не дал ему проскочить площадку «Кемпинг». Бобров вскипятил на спиртовой горелке воду для чая и стоял с кружкой, вдыхая хвойный воздух. На него недобро ухнула с ветки огромная серая сова. Бобров хотел задобрить «хозяйку» нарезкой, но спохватился: колбаса совам противопоказана. Сова зыркнула глазищами, будто оценивая – годится ли в пищу сам Бобров, что-то разочарованно буркнула, снялась с «присада» и бесшумно улетела в чащу.
За лесом громыхнул локомотив, и Боброву померещилось, что в листве вспыхнули буферные фонари. Ночь он проведет близ железной дороги, а она еще до полудня подала ему зловещий знак… На площадку, рыча двигателем, вкатилась фура с прицепом; из кабины выпрыгнули два помятых дальнобойщика. Приехал на увешанном седельными сумками мотоцикле байкер; он закурил, пуская дым кольцами, и Бобров чуть не пошел стрельнуть сигарету – затяжка-другая была бы сейчас кстати. Но, сделав над собой усилие, отмел этот порыв. Силу воли Бобров развил в весьма зрелом возрасте, отпахав под давлением обстоятельств экспедитором без малого год, а бесконечное стояние в пробках выработало в нем сатанинское терпение. Где пара затяжек, там и целая пачка, и всё на круги своя. Не дождетесь. Байкер раздавил окурок каблуком чопера, и Виктор механически повторил ритуальное движение. Всё, «покурил» и хватит. Подтянулась на кроссовере пара пожилых, но бодрых дачников. До некоторой степени отгороженный обществом живых людей от дневных странностей, Бобров без аппетита доел холодную шаурму, натянул зимнюю шапку, закутался в старую дубленку жены и прикорнул на сидении под бормотание аудиокниги.
За ночь он продрог до костей, а тело затекло от неудобной позы. Ломило шею. «Романтика, как она есть», подумал он, зажигая спиртовку. Пришла эсэмэска от Людмилы: «Привет, дорогой! Здесь жарко и классно, но я хочу к тебе!». Бобров отправил ответ. Ему тоже хотелось к Людке, но не прямо сейчас. В одиночестве он подзаряжался, пополняя растраченные для родных и близких «батарейки». Выглянул в окно: на площадке никого не было. Он почистил зубы, побрился, приготовил на завтрак бутерброд и кофе. Расстелил на коленях карту. «Фабричный» - нет, сюда ему не надо, от названия так и веет промзоной. «Затока». Про Затоку он читал в интернете: мемориал героям 1812 года, заводик скобяных изделий и мужской монастырь с трапезной. Где-то километров через пять начинается Изнанковский большак – перемычка между основными трассами. Он позволит сэкономить бензин.
Бобров запустил мотор и стал раскочегаривать печку.
***
С Изнанковским большаком Бобров, говоря деликатно, облажался.
Он ушел на него по допотопному, советской эпохи, указателю, но большак вероломно превратился в узкую полосу грунта, с боков обглоданную канавами. Бобров проехал достаточно далеко, прежде чем понял свою ошибку. На легковой и то не развернешься, а «буханка» сядет на мель с гарантией, возвращаться задним ходом тем более без вариантов. Ситуация усугублялась рифлеными выбоинами тракторных гусениц. Большак волокся по заросшему сорняками полю и где-то на горизонте в сорняках же и терялся. Бобров злобно хмыкнул. Если у него врет топливомер (сюрпрайз-сюрпрайз, тачка-то б/у), и бензина не двадцать литров, а на двадцатку поменьше, Изнанковский большак надолго ему запомнится. Уж сэкономил так сэкономил. Стиснув зубы, он повел УАЗ дальше со скоростью пешехода, надеясь не свалиться в канаву.
Через полчаса этой экзекуции слева на склоне затемнели крыши.
Деревня. Есть шанс узнать дорогу (до Затоки или до Москвы – сейчас неважно) или хотя бы найти клочок земли для разворота.
Застегнув молнию куртки до горла, Бобров форсировал залежи трухлявых штакетин, перемешанных с бурьяном. Он насторожился, когда слух уловил ржавый скрип петель, на которых свободно гуляли от ветра ставни. И больше ничего: ни голосов, ни кудахтанья кур, ни дыма из труб. Вот незадача: деревня-то пустая.
Не у кого дорогу спрашивать.
- Куда это меня занесло? – осведомился Виктор сам у себя, прикидывая, как теперь быть. Он держался молодцом, но в душе у него нарастала паника, побуждающая к отступлению. Но это позорно. Он не в том возрасте, чтобы улепетывать, поджав хвост. И раз в неделю жестко тренируется с боксерской грушей.
(В брошенных людьми деревнях собираются стаи диких собак).
Бобров нашарил в кармане перцовый спрей и пошел вдоль гниющих оград туда, где за крохотной рощицей, словно стыдясь своего уродства, притулилась башня без купола – всё, что осталось от часовни. Инстинктивно он соблюдал боковую дистанцию до мертвых изб, хоронивших собственные трупы, сантиметр за сантиметром погружаясь в землю. Он затянул бы песню, но что-то его удерживало от чрезмерной развязности.
Обогнув сложившийся в груду сарай, он раздвинул низко нависающие ветви и вышел к часовенной паперти. Укромный уголок. Если где и повидаешься с привидением, то здесь.
Привидение – это жутко, но безвредно. Подкрашенный воздух. А есть еще не внесенные в учебники девиации биологии, лишенные разума, но сохранившие гипертрофированные охотничьи рефлексы. В московской квартире сказки о неприкаянных покойниках воспринимаются со скепсисом и толикой юмора, но у подножья обезглавленной часовни, в глуши, куда сам Бог остерегается наносить визиты, на вещи поневоле смотришь шире. И тени, отбрасываемые стволами деревьев, обретают форму человеческих тел.
Пробуя на прочность ступени, он поднялся и заглянул под арку входа. Двери сбиты и раздроблены в куски – не то по ним маршировал пехотный полк, не то в них угодил залп артиллерии. Гигантские груды мусора, обломки деревянных балок и кирпичей – купол обрушился прямо внутрь. Опрокинутая мебель, расшвыренная мелкая утварь. Уж не ураган ли свирепствовал в часовне? Кто-то втащил в притвор и составил на полу гранитное надгробье. «Отцу Николаю Сапову, не отринувшему Веры и последнюю молитву вознесшего, когда сатана вошед уж во храм».
Бобров попятился от эпитафии.
- Господи боже!!! – заорал он: внизу шаркнули подошвы.
Но у лестницы стоял не сатана и даже не мятущийся дух священника, а всего-навсего старушка. Щуплая, в шали, длинной куртке, резиновых сапогах и с корзинкой.
- Что ж ты так кричишь, сынок?
- Блин! – выпалил Бобров. – Вы меня напугали. Вы что – живете здесь?!
- Нет, я в Новом Изнанково живу, там, подальше. А это – Прежнее, оно, почитай, полвека как обезлюдило. Кто в Новое подался, а кто в город. Я тут боярышник собираю, хороший он за часовенкой растет, целебный.
- Я заблудился, - сказал Бобров. В кровь словно впрыснули ударную дозу адреналина. – Я нааа… на машине. Ехал по большаку… Дорогу не подскажете?
- Так ты, сынок, большаком и езжай. Шоссе за Новым будет.
- Вас подбросить до деревни?
- Вот спасибо тебе! А то уж ноги-то устают далеко ходить… А я тебя молочком парным угощу, невестка моя козочек держит.
- Как вы сюда-то ходить не боитесь? – проворчал Бобров.
Бабку бы не до деревни подбрасывать, а удавить к черту: его чуть инфаркт не хватил.
____
За стаканом отвратительного козьего молока он собирался с духом, чтобы порасспросить старушку о часовне. «Светская беседа» начинала его напрягать, особенно когда старушка сбивалась на церковнославянский, усвоенный ею, видимо, на уроках Закона Божьего.