Даже если поезд втянул человека под себя, должны были остаться пятна крови. Фрагменты плоти. Клочья одежды. Вещи из карманов. Что-нибудь, что формально оправдывало действия машинистов.
Пассажиры звонили по телефонам, сообщая о задержке; самые сообразительные улизнули на автобусную остановку до того, как приехала полиция. «Виновники торжества» прикуривали сигарету от сигареты; один из них не мог выговорить собственного имени. Врач сделал ему укол. В кабину электровоза поднялась сменная бригада, но разрешения уехать пока не давали.
Медики, позаботившись о помощнике машиниста, грелись в диспетчерской, а на платформе работали транспортные полицейские, записывая показания очевидцев. Процедура отняла два часа.
Показания ничем не отличались, все слово в слово повторяли одно и то же. Только поддатый дачник в истрепанном армейском бушлате и с авоськой сыроежек понес ахинею про бандитские разборки и передел сфер влияния. Поммаш, у которого от нейролептика переплелись извилины, то и дело извергал потоки остервенелой матершины.
Боброва тоже допросили.
- Значит, вы утверждаете, что неустановленное лицо двигалось в колее?
- Да.
- Мужчина или женщина?
- Мужчина.
- Уверены? Не женщина?
- На нем пальто было длинное, фасон странноватый. Кто-то мог и за женщину принять. По-моему, мужик. Их, молодняк, не разберешь, мужик или нет, - сварливо добавил Бобров.
- Вы ему кричали, но он не отвечал?
- Он не то чтобы не отвечал – он как будто нас и не слышал.
- Шатался?
- Нуу… Не сильно. Нет. Вообще нет.
- В наушниках был?
- Не знаю.
- А вы видели сам наезд?
Виктор вздохнул.
- Если честно, то нет. Я зажмурился.
- Но человек, по-вашему, погиб?
- Естественно. Я зажмурился за полсекунды до того, как его сбило. Отпрыгнуть он не мог, это же не кино.
- Ну и где труп?
- Без понятия.
На платформу поднялись участники поисков. Они ничего не нашли.
Кто-то вполголоса предположил, что пострадавший выжил и смылся. «В крупу его смололо, что ли?!». «Хотите – ищите сами».
Машинистов отправили на медэкспертизу. Начальник станции, прибежавший сразу после остановки поезда, грубо сказал им на прощание: «Мужики, вы ваньку-то не валяйте! Сбивали кого, нет?! Или дури напыхались оба? Ну народ, бля, ну и народ». Те проигнорировали напутствие, да и вообще напоминали парочку зомби. В толпе прозвучало слово «диверсия».
Наконец изнывающих пассажиров пригласили в вагоны. Не было ни обсуждений, ни обмена репликами. Подавленные люди еще не свыклись с тем, что стали свидетелями сверхъестественного, и оно их коснулось, и всех в большей или меньшей степени сделало причастными к себе. Затокинским копам придется изворачиваться и править свои отчеты, чтобы придать им правдоподобность и не огрести по шапке от начальства. Чины из МВД не любят висяков под маркой «феноменов». Показатели страдают, а феномену статью не пришьешь.
Бобров предпочел остаться в тамбуре. Он апатично привалился к переборке. Ему хотелось домой.
Кто это был?
«В своей вселенной он параноик, которому мерещатся за спиной гудки поездов».
***
- Вы угарным газом надышались, что ли? – спросил его Юрий, роясь в кофре с инструментами. – Видок у вас… Турист дорогу перебежал?
- Как вы сказали? Турист?
- Ну да. Потому что шастает где не надо. Телевизионщики его так обозвали. А еще говорят – «серийный самоубийца». То-то тесть припозднился, опять интервалы увеличили?
- Да, ждать долго пришлось.
Ветеран устранил поломку, мотор «буханки» заурчал, и у Боброва отлегло от сердца. Ничто не мешает ему поднять якорь – по инерции Бобров еще воображал себя мореходом, пустившимся в плавание по неизведанным океанам, хотя романтикой насытился до отвала, век бы ее не видеть. Юрий не взял с него денег, не польстился и на бутылку «жидкой валюты», горячо рекомендованной мудрым Ромкой. «Мне поллитрить некогда, я семью кормлю. А своему помочь – это святое». Слово «своему» он подчеркнул интонацией, усмехнулся и хлопнул Боброва по плечу.
Бобров рассчитывал одолеть еще километров двадцать-тридцать, но погорячился.
Дневная усталость давала о себе знать тяжелеющими веками и плохой координацией. Оставив Кашемировку «за кормой», он примостился на автобусной конечной – не самое подходящее место для ночлега, но альтернативы не было. Включил аварийку. Обильная еда, поглощенная в трапезной, давно переварилась, но стряпать ужин не хотелось. Он открыл банку консервированных ананасов, сковырнул вилкой один кусок, и, полусидя, впал в сонное забытье.
Едва он закрыл глаза, как в голове отдалось эхом: «Эй, посторонись!!!». Но машинисты застопорили поезд вдалеке от станции и оттуда мигали прожекторами. Человек шел по рельсам, игнорируя оклики. «Он не живой, - думал Бобров, с опаской за ним наблюдая. – Живые люди ТАК не ходят. Его кто-то ведёт… и наводит на кого-то». Идущий поравнялся с Бобровым, его пальто распахнулось на плечах крыльями, и он легко, с прямых ног, взлетел на перрон…
Бобров завопил и проснулся. Глотнул холодного спрайта, задернул занавески. В следующей «серии» он и Копытин (еще молодой), каждый при рюкзаке и с геологическим молотком, бродили вокруг Затоки, собирая образцы минералов, а на привалах варили в котелке перловую кашу, гадкую на вкус. Перловка была расфасована в пакетики с рекламой: «Собери тысячу вкладышей от каши «Перл» и получи билет на чемпионат мира по футболу». Этот эпизод сгенерировала ложная ностальгия по тем временам, когда в Москве было больше москвичей, чем приезжих, воров и спекулянтов в законе не величали «господами», а баночное пиво продавалось только в «Березке». Но и во сне двадцать первый век не позволил забыть о себе, вспоров идиллию пошлым слоганом. Бобров отлично знал, что государственные границы безмятежного водевильного «совка» никогда не простирались вне промасленных идеологией книг и кинофильмов, но иногда искренне тосковал по этой вымышленной стране. «Я же ничего не смыслю в твоих минералах!», - сказал он молодому Копытину. «А это не страшно, - отвечал тот. – Главное нам с тобой не напасть на клад. Вот это будет плохо». «Почему плохо?». «Потому что нам не поздоровится. Его караулят, знаешь ли». Копытин уставился на него быстро пустеющим взглядом: этой ночью он умер. Не лакомиться ему больше яствами в трапезной, не водить по монастырю туристов…
- Да что за дерьмо? – подскочил Бобров. Когда он вновь заснул, апофеозом кошмара стало возвращение на платформу Затоки. От бортов поезда веяло горячим железом, рабочие искали под колесами погибшего или хотя бы какие-то признаки того, что он был, но Боброва внезапно осенило: они его там не найдут, потому что он здесь, среди пассажиров! Он обернулся и узрел Идущего позади себя, и это была Галька, дочь старосты. Оторванную голову она крепила на шее шарфом, замотанным крест-накрест. «Что, плохА тебе такая, а? – вопрошала она простуженным, не женским голосом. – Никому я нонича не мила, батя с мамкой и те собаками травили, на крыльцо не допустили. Не дочь ты нам, говорят, и изо рта у тебя мертвечиной несет. Что не нравится да?! Что не нравится да?!». Она визжала и рывками разматывала шарф…
Надсадив криком связки, Бобров сидел, слушая, как отщелкивает реле. «Блин, надо ехать в Москву, найти долбанную брошюру про иные власти и нажраться с Ромкой водки».
С этим резюме он уснул уже почти спокойно, и разбудил его сноп света, ударивший из темноты в лобовое стекло – утренний рейс номер один. Сон как рукой сняло. «Надо отсюда сваливать, пока об меня не начали спотыкаться». Бобров пересел за руль и освободил конечную, вывернув по дороге налево. Затем он тормознул подле просеки, где кое-как умылся, выпил кофе и подкрепился ананасами. Это его взбодрило, и он предал себя анафеме за малодушие. Во-первых, надо быть клиническим идиотом, чтобы ночевать чуть не поперек шоссе, даже при работающей аварийке. Во-вторых: что это за чушь – возвращаться в Москву? Искать брошюру? Если ее украли, хоть обыщись.
Ну и самое главное: об этой поездке он мечтал три года. И что? Сдулся на четвертые сутки, неудобно поспав на сидушках? Слабак.
Премировав себя еще несколькими обидными эпитетами, Бобров поехал дальше.
Справа виднелись мачты контактной сети: «железянка» пасла его в открытую, поигрывая разделочными тесаками колесных пар. Куда бы он ни свернул, Белорусское направление подстерегало его повсюду.
Но ведь это же бред сумасшедшего.
Сама по себе железная дорога на каверзы не способна. Она - интерпретатор, визуализирующий информацию о некой персоне. Персона никогда ни откуда не выходила и идет она (он? Оно?) в никуда. Нет ни старта, ни финиша, но в определенные моменты прогулка возобновляется на минуту, на две, пока…
«Как юнит в компьютерной игре. Уничтоженный геймплеем, он возрождается из рендомайзера, чтобы опять возникнуть на мониторе. Текстуры игровой карты на ТОМ компьютере соприкасаются с территорией НАШЕГО мира, реагируют на нее. Они друг на друга наслаиваются. И когда игрок нажимает на клавишу «удалить», в нашем мире проходит поезд».
…Дорога привела его в Затоку, поднадоевшую за вчерашний день. Но сегодня он смотрел на нее новым, не обремененным проблемами взглядом, и она была симпатичнее суматошного Измайловска – придатка схемы путевого развития, или закоснелого Дороховска. Интеллигентный городок, держащий своих маргиналов на привязи. Сюда не добралась волосатая рука «эффективного» госуправления и ничего не испортила. Бобров поставил «буханку» на прикол, оплатил в сбере штраф и совершил рейд по ярмарке, купив жене фарфоровую шкатулку, а Ромке – «настоящую кирасирскую флягу для сивухи». Вдалеке мелькнул знакомый динамовский джемпер, и у Боброва полегчало на душе: слава Богу, Копытин жив и здоров. Виктор убрал сувениры в машину и отправился в лекторий, предоставлявший услуги доступа к интернету.