Прочитанная Бобровым по диагонали статья называлась «Людоедова Кухня»; верстальщик заботливо иллюстрировал ее примитивным фотоколлажем – перекошенное лицо с распахнутым в вопле ртом, и некто из-за кадра подносит к горлу жертвы не то перочинный нож, не то хирургический скальпель. С лезвия обильно струилась кровь. Эти «веселые картинки» обычно не воспринимаешь всерьез и тем более не анализируешь, но почему-то Бобров задался вопросом, откуда эта кровь взялась. Он представил себе вспоротый наискось живот кричащего – мужчины или женщины, было не разобрать.
Статья повествовала о ЧП на юге Подмосковья: местные жители наткнулись в лесу на два трупа с выпотрошенными (газетный креативщик выразился покруче: выскобленными) органами брюшной полости. Полицейские следователи якобы даже полагают, что убийства совершены бандой гурманов-извращенцев. Отдельной колонкой к тексту пристегнули «Комментарий эксперта».
«Преступления со столь специфическим почерком уже имели место в России; первое убийство, отягощенное изъятием (по данным судмедэкспертизы – прижизненным) части пищеварительной системы, занесено в базу криминалистики в 1978 году. Но есть свидетельства о более ранних инцидентах, схожих по modus operandi (Санкт-Петербург, примерно – ноябрь-декабрь 1912 г.). Возвращаясь к событиям 78 года – именно с расследованием в промзоне связана легенда о Мясорубщике, Люберецком Людоеде.
На юридическом языке речь идет о «банде», но, по сути, подразумевается сообщество лиц, объединенных сверхидеей и соблюдением ряда сложных ритуалов. Оперативникам удалось обнаружить логовища каннибалов; там же найдены следы приготовления в пищу вынутых органов – изощренная и жуткая «кулинария». Сравнительный химический анализ подтверждает использование во всех случаях одного и того же «рецепта» с минимальными различиями. С учетом этих деталей, подмосковные потрошители – не просто психопаты, одержимые пристрастием к человеческому мясу. Несомненно, они пребывают во власти иллюзии, что каннибализм – путь к некой цели, и цель эта достижима, а то и в известном смысле ими достигнута. Хотелось бы призвать граждан сохранять особую бдительность и ограничить контакты с посторонними и незнакомыми людьми. Прежние вспышки людоедства проходили каскадом, и перечень погибших от рук маньяков, возможно, будет пополнен…»
Бобров скомкал газету и сунул ее в рюкзак, за неимением под рукой мусорного бака. Не очень-то он и впечатлителен, однако… взгляд его почему-то сам собой нашел уходящие в область рельсы, и он испытал невнятную, но вполне отчетливую тревогу. Не слишком ли близко он уселся к концу платформы? Через несколько минут поезд пригородного сообщения увезет его туда, в южное Подмосковье, где придуманные внештатным автором людоеды подстерегают беспечных, забывших про бдительность граждан…
По громкой связи объявили нужную электричку. Наступило два часа пополудни, вагоны не заполнились и на четверть. Напротив Боброва устроился пожилой мужчина, по виду – закоренелый дачник, с клетчатой авоськой и сумкой на колесах. По вагонам ходили такие же бледные немощи в форме, что патрулировали перрон – искали что-нибудь подозрительное. Не нашли. Затем двери закрылись, электричка мягко тронулась с места, набирая скорость.
Провинциальная толстуха, умудрившаяся занять своими телесами два с половиной сидячих места, да еще поставившая ножищи на скамейку, тут же принялась базарить с кем-то по телефону. К счастью, сидела она далеко, но ее пронзительный голос заядлой склочницы слышали, небось, машинисты в кабине. Она битых двадцать минут делилась с родней новостями своей жизни в Москве: ее тут, дескать, за свою не принимают, но об этом еще пожалеют, с работы ее выгнали, но она и это припомнит, кому надо, а старуха-интеллигентка, сдавшая ей комнату, в натуре охренела, и пора бы ее грохнуть, да жалко потом в тюрьму закроют.
Бобров, как мог, абстрагировался от толстухи с безлимитным тарифом и украдкой рассматривал своего соседа – старичка-дачника. Что-то в его внешности не соответствовало всему остальному; окажись на месте Боброва даже начинающий гопник, он бы выцепил небольшую оплошность на раз. Рубашка, брюки, ботинки… всё как полагается… и огромная золотая медаль на шее. С гравировкой «Почетный юбиляр Московского Государственного Университета».
Старик безошибочно угадал, о чем ему подумалось, и усмехнулся.
- Золото не дорого, честь дороже, - сказал он. – Полвека я отдал Воробьевым горам. Учился сам, учил других и снова учился. Физмат МГУ. – Он протянул Боброву руку. – Ян Войтехович.
Бобров представился, отвечая на рукопожатие, а сам мысленно посчитал его возраст. Получилось прилично за семьдесят.
- Вы, наверное, помните сталинские чистки, - ляпнул Бобров. Ну простая же ассоциация: МГУ - сталинская высотка, значит, и репрессии где-то рядом.
- Чистки? – старик опять усмехнулся. – Тогда это называлось чистками. Сейчас придумали много синонимов. Прежде за неугодными приходили чекисты. Приходили и забирали их с собою в ночь. Чаще всего этих людей больше не видели живыми. Нынче приходят киллеры, наемные убийцы, бандиты. Но функция у них такая же. Фактически, чтобы умереть от старости в своей постели, надо быть изрядным счастливчиком. Меньше всего шансов у власть имущих и у тех, кто к ним близок. У олигархов. Только они свой минимум используют максимально эффективно.
Бобров подумал, что почетный юбиляр имеет в виду кого-то из своих родных или знакомых. Не в смысле, что они олигархи, а что их забрали чекисты. Опять же, лет ему столько, что можно уже поднимать тосты за легкую смерть в собственной спальне – если именно такой результат нужен тебе от жизни.
- Всё же, то была великая эпоха, - произнес старик (его имя-отчество Бобров пропустил мимо ушей – слишком сложно и не по-нашему). – Великая эпоха великого вождя, - Бобров заподозрил в собеседнике оголтелого сталиниста, но он говорил без всякого пафоса. Констатировал факты и не более. – Наверное, я удивлю вас, но львиная доля технических благ, которыми мы пользуемся сегодня, зародилась в тридцатые. Плоды ученой мысли тех времен – теоретические наработки и практические опыты – воплотились в компьютеры, сотовую связь, Интернет, реактивную авиацию...
Он замолчал, словно не желая трепать языком попусту.
Городские здания за окнами вагона редели, уступая лесополосе, стискивающей железнодорожные пути с обеих сторон. Вот пронеслась крыша избушки в низине, поросшей лопухами – будки обходчика. Затем возобновился диалог – обсуждали что-то не очень существенное, а через несколько километров заголосила толстуха возле тамбура. Бобров упомянул о «понаехавших» и о том, насколько коренные жители столицы незащищены перед этим полчищем колхозных варваров. Как ни странно, почетный юбиляр Боброва не поддержал, хотя ему вроде бы сам бог велел.
- Ах, оставьте, это предрассудок. Я понимаю: женщина эта вас раздражает, а ее речи режут слух. Но всё относительно. Уже внуки – ее и ее ровесниц, максимум правнуки будут жаловаться друг другу на «понаехавших». А те станут выживать их из квартир всеми доступными способами. Взять, допустим, вас. Вы знакомы с историей приезда ваших предков в Москву?
Бобров развел руками.
- Могу поспорить, они точно так же грызли глотки и распихивали локтями тех, кто мешал им здесь обосноваться. Я не веду к тому, что они были плохими. Они были достаточно предприимчивы, именно поэтому вы – коренной москвич. А мой прадед был известным варшавским вором. О, Адама Шкруевича знали и боялись толстосумы, и полицейские, и даже коллеги по ремеслу! Однажды он встретил очень хорошую женщину, которая заставила его переломить свою судьбу – ведь он шагал прямиком к виселице. И, хотя он явился к ней, чтобы ограбить, она усмотрела в нем какой-то стержень. Через месяц они обвенчались… Прошу прощения, насколько вам интересны мои рассказы?
Из вежливости Бобров заверил, что ему очень интересно, и старик продолжал, нет-нет косясь то в окно, то на толстуху. Она купила у разносчика пару беляшей и уплетала их, смачно чавкая.
- После свадьбы они поселились в деревне, под Краковом. Оставаться в Варшаве было небезопасно – Адама разыскивали все полицейские сыщики, и Алицию, его жену, могли привлечь за укрывательство преступника. Адам Шкруевич вписал таки свою страницу в историю криминалистики! Но потом все стало еще хуже; верно сказано про благие помыслы и дорогу в ад. Алиция происходила из семьи врачей и хорошо разбиралась в травах. Пользовала местных жителей. Пожалуй, разбиралась она даже слишком хорошо – исцеляла не только простуды или расстройства желудка. Поползли слухи, что пани Шкруевич не иначе как ведьма.
- Это же происходило, - перебил старика Бобров, - если я всё правильно понимаю, в середине девятнадцатого века? Неужели тогда продолжали охотиться на ведьм?
- Эта охота не закончилась и в просвещенном двадцать первом. По совпадению, именно с этого и начался наш разговор: охотники теперь экипированы иначе и называются по-другому. Но это инквизиция в чистом виде. Так вот, не минуло и двух лет, как Адаму и Алиции пришлось бежать из деревни – ночью, с пустыми руками, прихватив с собой лишь немного денег. Но долго бегать по Польше им бы не дали. Чтобы выжить, они отправились в Россию и осели в Санкт-Петербурге. Занялись коммерцией, весьма успешно. У них родился сын – мой дед. Он закончил Морское училище, служил на флоте, но, как шептались у нас за семейным столом, в первую очередь он был агентом Охранки. В семнадцатом году, когда на корабле вспыхнул бунт, и матросы стали кидать за борт офицеров, деда буквально разорвали на части. Отсюда я делаю вывод, что Охранке он служил не за страх, а за совесть. Заметили? Я горжусь своими предками. Но тем, кто с ними сталкивался, они вряд ли давали повод питать к себе теплые чувства.