Эту тираду Гоменсоро произнес без горечи и с очевидной искренностью. Я слушал с лицом человека, который созерцает пролетающую мимо свинью, и не скоро смог вымолвить:
— Может, я тупоумный, но до конца не улавливаю. Хочу понять, хочу понять.
— Ваш час еще не пробил, — прозвучало в ответ. — Судя по всему, вы не из здешних, любезных моему сердцу краев, но в силу тупоумия — если следовать вашей суровой, сколь и объективной аттестации — вполне могли бы сойти за местного, так как ни словечка не поняли из того, что я вам втолковываю. Еще одним свидетельством широкого непонимания стала инициатива Почетного комитета, предложившего мне войти в состав жюри конкурса поэтов, который снискал немалую славу нашему бурно растущему городку. Они совсем ничего не поняли! Верный своему долгу, я отказался. Угрозы и посулы разбились о мою решимость свободолюбивой личности.
На этом, с видом человека, давшего ключ к разгадке, он принялся потягивать через трубочку горький мате и углубился в свой внутренний мир.
Когда с содержимым небольшого сосуда было покончено, я осмелился пролепетать тоненьким голоском:
— Я по-прежнему не понимаю, мой дорогой шеф.
— Ладно, скажу доступными для вашего уровня словами. Те, кто, вооружившись пером, подрывает добрые нравы или основы государства, надеюсь, не могут не знать, что они рискуют разбить лоб о непреклонность цензуры. Факт возмутительный, но он предполагает некие правила игры, и нарушающему их остается пенять на себя. Посмотрим, что происходит, когда вы лично являетесь в редакцию с рукописью, которая, как ни крути, представляет собой полный бред. Ее читают, возвращают и советуют поместить, куда вам будет угодно. Держу пари: вы выйдете оттуда в уверенности, что стали жертвой самой безжалостной цензуры. Теперь предположим невероятное. Представленный вами текст далек от кретинизма; издатель принимает его и отправляет в типографию. В киосках и книжных лавках его предложат вниманию доверчивых простаков. Вас ожидает полный успех, но непреложная истина, уважаемый юноша, состоит в том, что ваша рукопись, будь она ахинеей или нет, вынуждена была пройти через беспощадные жернова цензуры. Кто-то ее просмотрел, пусть даже de visu[5]; кто-то оценил, кто-то бросил в корзину или направил в типографию. Как это ни постыдно, такое повторяется постоянно — в любой газете, в любом журнале. Мы всегда натыкаемся на цензора, который выбирает либо отвергает. Именно этого я не терплю и терпеть не собираюсь. Теперь вы понимаете, чем я руководствовался, когда заведовал литературным приложением? Я ничего не читал, ни о чем не судил. Всему находилось место в приложении. В ближайшее время случай, в виде нежданного наследства, позволит мне составить наконец «Первую открытую антологию национальной литературы». Вооружившись телефонным и прочими справочниками, я обратился к каждому из ныне живущих, в том числе и к вам, с просьбой присылать мне все, что заблагорассудится. С полным беспристрастием я буду публиковать авторов строго по алфавиту. Не беспокойтесь: все предстанет в печатном слове, даже самая грязная пачкотня. Не смею вас задерживать. Я, кажется, слышу гудки поезда, который вернет вас к повседневным трудам.
Я вышел, наверно думая: кто бы мог предположить, что первый визит к Гоменсоро окажется, увы, последним. Задушевная беседа с другом и учителем не возобновится уже, по меньшей мере, по эту сторону Стикса. Несколько месяцев спустя в усадьбе Машвица его унесла неумолимая смерть.
С отвращением отметая какой-либо принцип отбора, Гоменсоро, как говорят, перемешал в бочонке записки с именами сотрудничающих авторов, и в этой лотерее я вышел победителем. Мне выпало состояние, сумма которого превосходила самые блистательные мечтания моей алчности, при единственном условии — в кратчайшие сроки опубликовать полную антологию. Я согласился с вполне понятной поспешностью и перебрался в усадьбу, некогда радушно принявшую меня, где сбился с ног, пересчитывая огромные сараи, забитые рукописями, которые уже приближались к букве «В».
Разговор с типографом сразил меня наповал. Состояния едва хватало, чтобы напечатать антологию до Аньань, пусть даже на папиросной бумаге и микроскопическим шрифтом!
Я уже опубликовал в бумажном переплете всю эту прорву томов. Оставшиеся за бортом, от Аньань и дальше, вконец замучили меня тяжбами и исками. Мой адвокат, доктор Гонсалес Баральт, тщетно приводит в мое оправдание тот факт, что и я, чья фамилия начинается с «Б», также не попал в антологию, не говоря уже о невозможности включить другие буквы просто из-за отсутствия материальных средств. Он советует мне тем временем найти прибежище в гостинице «Новая независимая» — под вымышленным именем.
Пухато, 1 ноября 1971 г.
От переводчика
Онорио Бустос Домек — вымышленный автор сборника детективных рассказов: «Шесть загадок для дона Исидро Пароди» (1942), книг «Хроники Бустоса Домека» (1967) и «Новые рассказы Бустоса Домека» (1977), созданных в соавторстве Хорхе Луисом Борхесом и Адольфо Бьоем Касаресом.
Псевдоним состоит из сочетания фамилий прадедушки Борхеса по материнской линии (Бустос) и бабушки Бьоя по отцовской линии (Домек). Однако этот автор — не тождествен ни одному из двух замечательных писателей. У него свой творческий почерк, и все же Борхес угадывается здесь за системой зеркал, за игрой в триаде «автор — повествователь — герой», за подспудным драматизмом рассказов. Бьой привносит пародию, неповторимую ироническую атмосферу.
Борхес вспоминает, как появился Бустос Домек: «В начале сороковых годов мы начали писать вместе — подвиг, казавшийся мне прежде немыслимым. Я придумал сюжет, мы оба сочли его подходящим… а потом появился и сам Онорио Бустос Домек и взялся нами руководить. Долгое время он управлял железной рукой, это нас сперва забавляло, а затем, когда он стал совершенно непохожим на нас, принялся навязывать нам свои капризы, свои каламбуры и свой весьма вычурный стиль, — испугало».
«Как личность, — продолжает Борхес, — Домек не очень привлекателен. Ему ничего не стоит забыть о своих привязанностях. Он готов изменить своей сути, если того требует мода… Это ловчила, эгоист, ренегат, обманщик, фанфарон, дешевый казанова. Если друг попадает в беду, он его презирает. Когда у того все в порядке, сближается с ним. Он дурно отзывается о других и вообще далек от образца верности».
Но для обоих писателей Бустос Домек был настолько реален, что стал неотъемлемой частью их повседневной жизни. Его шутки вызывают раздражение у матери Борхеса. Бьой Касарес вспоминает: «На днях [в июле 1964 года, когда они с Борхесом писали рассказ Бустоса Домека „Вечер с Рамоном Бенавеной“ для парижского издательства „Л'Эрн“] Борхес сообщил матери, что мы начали писать рассказ, что пишем его всерьез, не позволяя себе никаких шуток. „Разве только, — уточнил он, — говорим о сеньоре Бенавене, что у него нет иного клетчатого жилета, кроме черного люстринового пиджака. Но это одна фраза, французы ее не заметят, они же бесхитростные“. — „Ну, да, бесхитростные, — возразила мать в сердцах, — они гораздо шустрее вас“»[6].
Совместные произведения Борхес оценил так: «Что до „Хроник Бустоса Домека“, они, я думаю, лучше того, что я написал под своим собственным именем, и почти столь же хороши, как то, что Бьой писал самостоятельно»[7].