«Что это я? – спохватилась Алена. – Конечно, все будет нормально, как я могу сомневаться! Нельзя! Не смей!» – пригрозила она себе.
Попыталась смотреть телевизор, но не могла сосредоточиться на экране. Картинки мелькали перед глазами, не вызывая никакого желания вникнуть в сюжет. Спасало курение. Создавало хотя бы видимость занятости. Алена докурилась до того, что сигарета уже не лезла в рот.
Звонок раздался около десяти вечера. Алена как раз загнала спать Димку. Взяла трубку и услышала незнакомый женский голос.
– Надеюсь, теперь ты оставишь его в покое! – голос звучал слегка приглушенно, как будто говорившая прикрывала рот рукой или говорила немного в сторону.
– Извините, вы, наверное, не туда попали, – не столько спросила, сколько ответила Алена.
– Туда, туда я попала. Угробила мужика, а теперь пытается делать вид, будто она здесь ни при чем! – Алене показалось, что прямо из трубки вместе со звуками приглушенного голоса ей в ухо вливается ненависть.
– Да что вы такое говорите! С ним все в порядке! – Алена понимала, что надо оборвать незнакомку или просто повесить трубку, а вместо этого начала глупо оправдываться.
– Все в порядке, как же! Он тебе, что ли, плакаться будет? Жене он будет плакаться, а не тебе. Она ему теперь нужна, а не ты. Да и кто ты ему? Никто! Ты думаешь, небось, он тебя безумно любит? Да у него до тебя таких любовей было предостаточно! Галину Титоренко помнишь? Вот уж красавица была, почище тебя? И то он жену не бросил. Ну, поразвлекался с тобой, а теперь ему не до тебя. Прекрати его преследовать! – не унимался голос.
– Вы говорите ерунду! – Алена хотела возмутиться, ответить наконец хоть что-то вразумительное, но не смогла. Незнакомый голос парализовал ее.
– В общем так, – видимо ее жалкий лепет настроил собеседницу на более миролюбивый лад. – Если есть у тебя хоть капля чувства к нему, то ты, надеюсь, понимаешь, что надо делать. Ты должна тихо исчезнуть с горизонта. Постепенно, так, чтобы его не травмировать. Позвони после операции, ну навести пару раз – и все… Да чего мне тебя учить. Думаю, ты и сама понимаешь – он тебе теперь ни к чему. Ты себе другого найдешь, получше. Так ведь?
И, очевидно, приняв молчание за согласие, на том конце повесили трубку.
Алена встала и пошла в ванную. У нее заболело левое ухо. Оно вообще было какое-то странное. Чувствительное и капризное, как кисейная барышня. Так обозвал его однажды врач, отчаявшийся найти причину ее вечных проблем. При первых лучах солнца именно это ухо вдруг воспалялось, краснело. И при этом дергалось, как будто кто-то нарочно тыкал в него иголкой. И каждое такое дерганье отдавалось в голове. А могло и не воспалиться, и не заболеть, даже если она жарилась на пляже. А то вдруг начинало опухать от малейшего сквознячка. И от чего зависело его плохое или хорошее поведение, никто понять не мог.
Раньше оно изредка воспалялось и после долгих разговоров по мобильнику. Алена этому даже радовалась: «Вот, – говорила она сыну, – наглядное подтверждение того, что долго говорить по мобильному телефону вредно!»
Сегодня ухо разболелось после трех минут разговора по обычному телефону. Видимо, как и Алена, не вынесло накала негативных эмоций, излучаемых аппаратом.
«Интересное наблюдение, – подумала она как-то отстраненно, – надо будет врачу об этом рассказать. Может, солнце и ветер – лишь вторичные факторы. А на самом деле ухо реагирует на ненависть? Возможно, я не замечала, но каждый раз оно болело тогда, когда меня кто-то сильно обижал? Надо будет проверить эту гипотезу. А может, ухо решило проявить солидарность с моей анонимной телефонной собеседницей и доконать меня. Мол, нечего было вообще с ней разговаривать и тем более прикладывать трубку с левой стороны».
Пока Алена возилась со своим ухом: мазала специальным лекарством, затыкала ватой, обматывала шарфом, – ей удавалось не думать о звонке. Но вот оказание первой медицинской помощи пострадавшему закончено. Голову перестало пробивать болью, словно электрическим током. Но, как известно, свято место пусто не бывает. Алена впервые поняла, что выражение – голова трещит – это вовсе не метафора. Бедная голова начала потихоньку потрескивать от распиравших ее вопросов.
«Кто это звонил? Жена? Нет, у той голос другой – бесцветный, безжизненный даже. И говорит она спокойно, монотонно – все слова на одной ноте произносит – будто заезженная пластинка играет. От одного голоса в тоску впасть можно. А тут его хоть и приглушили специально, но эмоции так и выплескиваются. И тембр другой. Хоть у меня со слухом и не очень, но не настолько, чтобы не отличить ре минор от фа мажора. Тем более что я с его женой не так давно разговаривала – неделю назад. Боже мой! Всего неделя прошла, а кажется, все случилось вечность назад».
Тот телефонный разговор тоже застал ее врасплох. Хотя, наверное, к такому и нельзя подготовиться. Она плохо помнила, что говорила ей жена Саши. В памяти осталась только ее растерянность, полная неспособность собраться с мыслями. И лишь одно желание: чтобы эта пытка как можно быстрее закончилась. Уже потом, когда разговор завершился, она испытала одновременно и стыд, и гнев. Стыд – оттого, что это произошло с ней. Ей выговаривала чужая жена. Говорила какие-то обидные слова, что-то от нее требовала, в чем-то пыталась убедить.
Но, пожалуй, еще более сильным чувством был гнев. Гнев на себя – ведь это своим поведением она дала повод к унизительному разговору. Ну что же, поделом. Прав был отец, который, узнав о ее романе, спросил: «А почему вы не вместе?» И выслушав запутанные, невнятные объяснения, отрезал: «Значит, это не любовь, а адюльтер!» Она тогда на него даже не очень обиделась. Ведь не опишешь же ему все то, что со всей определенностью делало очевидным: это именно любовь, причем такая, о какой мечтает каждая женщина, да, наверное, и мужчина. И если они не вместе, то для этого существуют свои причины. Правда, именно после разговора с Сашиной женой в ней впервые зародились сомнения в справедливости тех доводов, которые приводил Саша, убеждая ее сохранять их отношения в тайне.
Тоже мне, хороша тайна. Ей и раньше, до звонка Сашиной жены, приходило в голову: надо быть полной идиоткой, чтобы верить во все эти бесконечные собрания, встречи с друзьями, партии игры в бридж, срочные вызовы по выходным и неоднократные деловые поездки, которые изобретались Сашей и давали им возможность встречаться. Но предпочитала не думать об этом – слишком хотелось видеть его. Чего греха таить, ей так тоже было удобнее. Вот она и стала невольной соучастницей постоянного вранья. «Почему невольной? – опять оборвала себя Алена. – Вольной, конечно». Все делалось с ее согласия и при ее участии. И жена была тысячу раз права, выговаривая ей, унижая ее.
Так же, как и сегодняшняя незнакомка. Кто же все-таки звонил? Наверное, какая-то подруга Сашиной жены. Может, по ее просьбе. А скорее всего, по собственной инициативе. Узнала о произошедшем несчастье, увидела, как расстроена Сашина жена… Сколько таких женщин, которые почему-то полагают, что они лучше всех все знают и понимают, и считают себя вправе вмешиваться в чужую жизнь… Судя по тону и словам, сегодняшняя собеседница принадлежит именно к категории таких вот недалеких, но весьма уверенных в себе и в своей правоте особ. Алена всегда не любила таких женщин и в то же время завидовала им – ей самой до крайности не хватало веры в себя, в свои силы. Если бы она была сильнее, разве довольствовалась бы объедками с чужого стола, как грубо, но справедливо заметила недавно ее подруга, с самого начала осудившая ее отношения с Сашей.
Да, слабый она человек. Получается, что пусть и во имя любви, но предала все свои лучшие качества – честность, порядочность, уважение к себе самой. Так что поделом. Но сейчас не время обо всем этом думать. Вот поправиться Саша, тогда надо будет решать, как ей дальше быть, именно ей самой решать…
Сколько сейчас? Уже одиннадцать. Можно еще раз позвонить в госпиталь. Двух женщин, отвечавших на звонки, она определила для себя так: «осуждающая» и «сочувствующая». «Осуждающая» не просто спрашивала, приходится ли она оперируемому родственницей, а просила уточнить, кем именно. Алена, очень не любившая врать, терялась, лепетала что-то не очень убедительное – и голос, сразу же становившийся суровым, отказывался давать информацию. Вскоре, услышав этот голос, Алена просто вешала трубку. «Сочувствующая» видимо, по тому, как Алена неубедительно пролепетала, что она «сестра» Смирнова, сразу поняла, в чем дело, и уже больше не расспрашивала. Наоборот, прониклась сочувствием и несколько раз повторила: «Звоните хоть каждые десять минут».
Алене вдруг мучительно захотелось поговорить с кем-то из своих подруг. Рассказать о Сашиной операции, об этом диком звонке, поплакаться в жилетку. Да просто прервать этот ставший невыносимым – он длился уже два часа – поединок с телефоном. Кому же удобно позвонить так поздно? Марине? Нет, не ей. Она всегда была настроена против Саши. Пожалуй, Татьяне. Тем более, ее муж, Володя, перенес нечто подобное. Можно будет узнать подробности об операции, о последствиях. К тому же Татьяна сама врач и даже, вроде бы, кардиолог.
Татьяна, слава богу, не спала. Но разговор с ней не принес облегчения. Подруга успокоила ее насчет операции – они сейчас стали рядовым явлением – и Алена может практически не сомневаться в благополучном исходе. Тем более, что платная больница, где находится Саша, славится своим кардиологическим центром и блестящими хирургами. Только Алена немного расслабилась, как вдруг услышала: «Но я должна тебя предупредить: ваши отношения скоро закончатся».
– Как! Ты же сказала, что через пару недель он будет в порядке! – такое продолжение разговора повергло Алену в смятение.
– Физически человек восстанавливается довольно быстро, мой Володя через месяц уже выглядел так, будто ничего и не было, – подтвердила Татьяна. – Но вот психологически он так и не отошел от того, что с ним случилось. Ты же сама видишь, как он изменился. Раньше был жизнелюб, весельчак, говорун. Да и выпить любил… Чего уж там, ты же знаешь. А после этого… Будто подменили… Первое время только и прислушивался к себе. Говорили мы исключительно на темы диет, режима…