о, проснусь позже».
Алена пошла на кухню, нашла таблетку от головной боли, подумала и добавила снотворное, выпила и вернулась в гостиную.
После больницы Сашу отправили в специальную клинику для сердечных больных. Здание клиники, где проходил реабилитацию Саша, и то, где оно находилось, поразили Алену. Огромное, почерневшее от времени, оно напоминало средневековый замок, каких немало сохранилось во Франции. И находилась эта клиника высоко в горах, похожих на швейцарские Альпы. Алене приходилось слышать о санаториях для легочных больных, расположенных в высокогорных районах, но почему так высоко, да еще в таком мрачном здании, решили разместить клинику для сердечников – было совершенно непонятно.
Каждый раз, прежде чем ехать навещать Сашу, она звонила и спрашивала, будет ли ему это приятно. И каждый раз слышала одно и то же. «Конечно, приезжай, буду рад». Первое время это ее успокаивало, но вскоре такой ответ перестал удовлетворять. А нужно ли ему видеть ее? Любит ли он ее по-прежнему? Но она боялась задавать эти вопросы. Человек еще только оправляется после такой серьезной операции, а тут она со своими эмоциями. Должна быть счастлива – любимый жив, она видит его – все остальное не имеет значения. Но в душе поселился страх, и порой казалось: она и не спрашивает ни о чем Сашу, боясь услышать то, о чем уже догадывается.
Они разговаривали, гуляли в маленьком садике, засаженном чахлым кустарником. Саша чувствовал себя все лучше. И оставался все таким же молчаливым и сдержанным. От него просто веяло холодом безразличия. Когда, уезжая, Алена целовала его в щеку, ей казалось, что она целует совершенно постороннего мужчину. Даже запах был чужой, не Сашин.
Однажды Алена задержалась на работе дольше обычного. Она не собиралась в этот день ехать в клинику. Но по дороге домой ее вдруг охватила такая тоска по нему, что она резко повернула в сторону выезда из города. Когда она поднялась в гору, начало темнеть. «Ничего, – подумала Алена, – быстренько навещу его и успею спуститься до наступления ночи. Сейчас лето, темнеет поздно». В этот вечер все вокруг выглядело каким-то таинственным и немного пугающим. Здание клиники, сложенное из почерневшего от времени камня, вечером казалось мрачнее обычного. В сгущающихся сумерках его остроконечный силуэт воспринимался как одна из горных вершин – основной элемент пейзажа на этой высоте. Облака, утром вершившие свой путь где-то там, высоко-высоко, к вечеру спустились ниже и устроились около замерших в вечном сне вершин, тоже готовясь к ночевке. Одно большущее облако, видно, по ошибке прилепилось к замку. Алена не шла к зданию, а продиралась сквозь густой туман.
«Надо было позвонить Саше и предупредить о приезде. Тогда он, как обычно, встретил бы меня. И было бы не так страшно».
Увидев, что в окне его комнаты горит свет, Алена ускорила шаги и через пару минут уже входила в пустынное в этот вечерний час здание. «Сейчас увижу его и сразу успокоюсь», – подумала она, постучав в дверь его комнаты. Не услышав ответа, вошла. Саша сидел на кровати, повернувшись к ней спиной. Она окликнула его, но он не ответил и не повернулся. Тогда она сама, обогнув кровать, подошла к нему с другой стороны. Саша медленно поднял голову… Алена в ужасе отшатнулась. На нее смотрел совершенно незнакомый человек. Вернее, черты лица у мужчины, сидящего на кровати, были Сашины, но какие-то искореженные, и это делало лицо чужим. Присмотревшись, Алена поняла, что перед ней не лицо, а маска. Подойдя еще ближе, Алена убедилась – да, здесь сидит кто-то, надевший маску. Даже толком не успевший натянуть ее как следует. Местами искусственная кожа отходила от лица, топорщилась. А из двух отверстий, проделанных в маске, на нее смотрели два пылающих, налившихся от ненависти кровью чужих глаза.
– Где Саша? – только и сумела пролепетать Алена.
– Ты почему не позвонила? Зачем пришла без спроса? – спросил ее человек Сашиным голосом. – Я же просил, чтобы ты всегда звонила!
Человек начал изо всех сил давить на прикрепленную над его кроватью кнопку вызова врача. Раздался неприятный, режущий ухо звук. И тут Алена заметила над кнопкой звонка прибитое большим гвоздем пульсирующее кровоточащее сердце. Ей даже показалось, что звук исходит именно оттуда, из сердца. Она закрыла глаза и закричала от ужаса, а звонок звонил все громче и громче.
«Боже мой, да это же был сон!» – со вздохом облегчения внезапно поняла Алена, когда с трудом заставила себя открыть глаза. Она лежала дома, на диване. Но звонок действительно звонил. Это был телефон. Пока Алена разбиралась в своих ощущениях, аппарат умолк. «Кто же может звонить ночью?» – подумала Алена. Но, посмотрев на часы, с удивлением обнаружила, что на дворе уже давно не ночь, а разгар дня. Стрелка приближалась к двенадцати. В комнате было темно, перед тем, как прилечь, она плотно задернула шторы. Алена стала вспоминать свой недавний сон.
«Неужели это тот самый случай, когда сон в руку? – подумала она. – Наверное, все произойдет так, как предсказывала Татьяна. Это конец наших отношений».
Алене стало опять страшно. На сей раз наяву. В это время телефон опять зазвонил.
«Подходить или нет? Вдруг это опять та женщина!»
Алена вспомнила вчерашний, такой неприятный, разговор. Но телефон звонил все настойчивее и настойчивее. Алена взяла трубку.
– Привет, – голос был такой до боли знакомый и родной, что у нее спазмом сжало горло, и она не смогла ничего ответить. – Это я…
– Господи! Саша! Ты? Откуда? – глупые, нелепые вопросы сами срывались с языка, позволяя прийти в себя и хоть немного успокоиться.
– Из госпиталя, из реанимации. Ты не удивляйся, голос у меня странный из-за специальной маски. Это чтобы дышать было легче…
– Сашенька, милый, я сразу тебя узнала, просто растерялась, не ожидала. Я знаю, тебя только ночью закончили оперировать. Как ты? Как себя чувствуешь?
– Да все нормально. Врач смотрел, сказал, все прошло хорошо. Буду теперь до ста лет жить…
– Разве тебе можно говорить? У тебя есть телефон? Тебе можно звонить?
– Да нет, это я уговорил медсестру. Очень захотелось услышать твой голос…
– Боже мой, мне так хочется тебя увидеть. Ты не знаешь, когда можно будет тебя навестить?
– Приезжай сейчас… Если, конечно, можешь…
– Сейчас? В реанимацию? Меня пустят? – у Алены опять перехватило горло, на сей раз от радости.
– Конечно. Скажи, моя сестра. Я предупрежу… Только не спеши, спокойно езжай, я никуда не денусь. Буду ждать тебя. Я очень хочу тебя видеть.
Алена ехала по тому же маршруту, что и вчера, когда узнала о предстоящей операции. Но общим между вчерашним и сегодняшним днем был лишь мелькавший за окном машины пейзаж. Все остальное было другим. А главное, иным было ее состояние. Меньше чем двадцать четыре часа назад, когда она ехала в больницу, ее захлестывали тревога и отчаяние. А сегодня, после разговора с Сашей, она не абстрактно, а всем своим существом понимала справедливость выражения «от счастья выросли крылья». Казалось, она может сейчас взмахнуть этими невидимыми крыльями и полететь. Алена была уверена: все самое страшное позади. И очень удивилась, если бы узнала, что все основные испытания еще только начинаются и сон, приснившийся в ночь после операции, будет вновь и вновь преследовать ее.
Ей многое еще предстоит. Увидеть любимого больным и немощным и быть не в силах ничем помочь. Пережить затяжную депрессию, навалившуюся на него, как назло, тогда, когда основная опасность останется позади. Почувствовать, как Саша замыкается в себе, в своей болезни, как ему становится не до любви…
И еще ей предстоит очень нескоро, всей кожей ощутить: вот оно, наконец, дождалась! Пусть медленное и очень болезненное, но началось его возвращение к жизни, к радости, к счастью. А значит, и к ней, к Алене.
Но все это будет потом. А пока по улицам города, нарушая правила движения, несется машина, за рулем которой сидит самая счастливая женщина на свете.
Праздник музыки
Есть только два способа прожить жизнь. Первый – будто чудес не существует. Второй – будто кругом одни чудеса.
Этого молодого человека я увидела на празднике музыки в Женеве. Его облик не просто привлек внимание, но поразил и отпечатался там, где хранятся зрительные образы, время от времени всплывающие в памяти.
В ту пятницу после работы мы с Марчеллой отправились пешком в центр города. Женеву было не узнать. На улицах полно народа. И народа необычного – не спешащего куда-то с озабоченным видом, а неспешно фланирующего и, что уж совсем странно, веселого, улыбающегося. Сам же город в эти июньские дни был отдан во власть музыки: в парке О-Вив розы послушно встряхивали головками в ритме хип-хопа; платаны на эспланаде Сен-Антуан вздрагивали от гулкого ритмичного барабанного боя очередной этно-группы; а статуи отцов Реформации с ужасом взирали на красочную толпу, расположившуюся прямо у их ног в парке Бастионов послушать джаз.
В старом городе царила классическая музыка. Во дворике мэрии, одном из самых уютных уголков старой Женевы, мы с Марчеллой послушали порхающего, невесомого, как будто сотканного из воздуха, Моцарта. Потом для контраста отправились в собор Святого Петра, где, казалось, наперекор холодному и удивительно безликому интерьеру здания, звучал полный трагизма и страсти Бах.
Город становился все уютнее и обретал необычные для него романтические очертания. Отчасти это объяснялось тем, что он освещался уже не ярким, жгучим утренним солнцем, которое порой заставляет все вокруг выглядеть беспощадно примитивным и убогим, а гораздо более доброжелательными вечерними лучами. Но главной причиной была, конечно, музыка. Она проникала даже сквозь стены соборов, церквей, залов и наполняла непривычными звуками улицы, переулки и площади. Благодаря ей все вокруг обретало какое-то новое очарование. Короче, сцена была подготовлена к появлению романтического героя. И он появился.