В зале Комбин было, как она и предполагала, отнюдь не прохладно. Воздух шатра, и без того согретый жарким дневным солнцем, еще больше разогрелся от присутствия сотен людей, возбужденных и наэлектризованных ожиданием. Добравшись до своего ряда, Татьяна еще раз пожалела о том, что ей не удалось купить билеты получше. Здесь, в задних рядах, было по-настоящему душно. Татьяна огляделась. Зал был полон. Почти все места были заняты, но немного ближе к сцене она увидела свободное кресло. Погас свет, исполнитель должен был вот-вот выйти на сцену.
Татьяна решилась. Она встала, спустилась вниз.
– Здесь свободно? – спросила она по-французски мужчину, сидевшего в соседнем кресле.
Тот явно не понял ее вопроса.
– Is this place occupied? – повторила она по-английски.
– I think today it is free, – довольно странно ответил мужчина, явно не без труда подбирая слова.
– Хорошо, я пока здесь сяду, а то сзади очень душно, – Татьяна, поняв по акценту, что перед ней соотечественник, ответила по-русски.
Тот понимающе кивнул, улыбнулся, убрал руку с подлокотника, и Татьяна села на свободное сиденье. Она старалась не смотреть по сторонам, опасаясь поймать осуждающий взгляд: в Швейцарии не очень-то принято пересаживаться на свободные места. В это время все зааплодировали, на сцену вышел Кисин. Татьяна вздохнула с облегчением и устроилась поудобнее.
На Кисине был белый элегантный пиджак, прекрасно гармонировавший с белыми орхидеями, украшавшими сцену. Он сел за рояль, немного откинулся назад и замер, сосредотачиваясь. Копна вьющихся волос живописно обрамляла высокий лоб. Но вот он поднял руки и очень нежно опустил их на клавиши.
Татьяна не очень любила Гайдна, его музыка казалась ей маловыразительной. Вот и сейчас она приготовилась проскучать первую часть. Но когда Кисин начала играть, она тут же почувствовала, что скучать ей не придется. Звуки накатывались волной, накрывали с головой, казалось, сейчас захлебнешься от восторга. Татьяна забыла обо всем, о чем думала еще за несколько минут до этого: о том, что в зале душно, о высоком воротнике вечернего платья, некрасиво подпиравшем наметившийся второй подбородок, о необходимости позвонить завтра дочери, уехавшей навестить бабушку в Москву. Очнулась, когда Кисин сбросил руки с клавиш и замер, опустив голову. Зал тоже замер, а потом взорвался такими овациями, каких Татьяна давно не слышала.
После небольшого перерыва концерт возобновился. На сей раз прозвучала соната Бетховена. В игре Кисина были мощь и энергия, но в то же время легкость и изящество. Татьяна слушала, наслаждалась, но в какой-то момент вдруг поймала себя на странном ощущении. Ей показалось, что эмоциональное воздействие музыки на нее было сильнее, чем обычно. Конечно, прежде всего, виной этому была непревзойденная игра Евгения Кисина, но было и еще одно объяснение: она слушала его исполнение не одна. Мужчина рядом с ней воспринимал музыку в унисон с ней, и два их эмоциональных потока сливались в один, гораздо более мощный.
Это было очень необычное ощущение. Как правило, она была довольна уже тем, что человек, сидевший рядом, не раздражал. А раздражали очень часто. Кто-то сморкался, шмыгал носом и покашливал, кто-то пытался смотреть программу и вертелся на стуле, кто-то просто громко и тяжело дышал. Случалось, что человек просто откровенно страдал. Так было с ее первым ухажером. В годы юности в Москве. Она как-то пригласила его в консерваторию. И любовь кончилась, когда исполнитель еще не добрался и до финала. Молодой человек так явно мучился – вздыхал, скрипел стулом, закатывал глаза куда-то под потолок, что Татьяна и сама едва дождалась конца концерта. Когда по дороге домой она не удержалась и пошутила на тему его мучений в консерватории, он возмутился:
– Тоже мне, вертелся. Конечно, с непривычки тяжело. Это ты уже научилась сидеть и делать вид, что нравится. А ведь признайся, тоже мучаешься. Просто решила, что это модно или положено, что ли. Вот и ходишь.
Его слова подвели финальную черту под их так и не успевшими развиться отношениями.
Кисин закончил играть Бетховена, и зазвучала последняя вещь, незнакомая Татьяне. Музыка была удивительной: тонкой, лиричной, проникновенной. И очень грустной. Да и Кисин играл так, что при прикосновении его пальцев к клавишам зал наполнялся не просто звуками, а невыплаканной печалью, страданием. Татьяна старалась сдерживать дыхание, боясь упустить даже миг того волшебства, которое происходило на сцене.
Зал взорвался аплодисментами. Мужчина рядом с ней аплодировал так, что его хлопки оглушали. Татьяна с неодобрением покосилась в его сторону. Но лицо у мужчины было таким растроганным и радостным, что Татьяна поскорее отвела глаза: ей расхотелось, чтобы он увидел ее осуждающий взгляд.
Кисина долго не отпускали. Он выходил, играл, ему бешено аплодировали и снова заставляли бисировать.
– Вы не знаете, что он играл после Бетховена? – спросила Татьяна, когда публика, сама утомившись от переполнявших ее эмоций, отпустила, наконец, Кисина со сцены.
– Это мелодия из оперы Глюка «Орфей и Эвридика», – ответил мужчина. – Потрясающая находка сыграть эту вещь после Бетховена. Буря, ураган, а потом сразу тихий летний вечер, воздух наполнен ароматами цветов, тишина и покой.
– Да, это было великолепно, – согласилась Татьяна, а про себя подумала: «Интересный мужчина. Вот бы познакомиться. Видно из музыкантов, да еще такой романтик. Хотя, пожалуй, немного чересчур…»
Вернувшись после концерта в гостиницу, Татьяна поняла, что слишком возбуждена, взволнована и уснуть не сможет. Посмотрела программу фестиваля и решила пойти посидеть в бар, где в двенадцать часов ночи начиналось выступление джазовой группы. Выходя из гостиницы, столкнулась в холле с мужчиной, сидевшим рядом с ней в шатре. Он тоже узнал ее, улыбнулся и приветственно наклонил голову.
– Вы остановились в этой гостинице? – спросила Татьяна.
– Нет, что вы, это не для моего кармана. А вы куда-то собрались?
– Да, хочу пойти в бар напротив. Там сегодня в двенадцать джем-сейшн.
– А, знаю, знаю. Кстати, будет играть пианист Жюльен Квентин. Он на днях прекрасно выступал с классикой. Но он еще и джазист, отлично импровизирует.
– Вы не хотите пойти туда? – решилась Татьяна.
– С удовольствием бы. Но, к сожалению, мы с приятелем договорились здесь встретиться и пойти куда-нибудь поужинать. Может быть, вы к нам присоединитесь?
Татьяна чуть было не сказала «да», но удержалась. Совершенно незнакомый мужчина, к тому же будет еще кто-то. Нет, неудобно. По дороге в бар она опять корила себя. Только что хотела познакомиться с этим человеком и вот его встретила. Так повезло, а она этим не воспользовалась. Ну что за идиотка такая! С другой стороны, идти с незнакомыми мужчинами ужинать неудобно. Хотя почему неудобно? Здесь все люди приличные. А эти к тому же русские. Соотечественники, как теперь модно выражаться. Эх, зря не пошла. Но теперь уж поздно!
В баре было полно народа. Татьяна с трудом нашла место. Заказала бокал красного вина и огляделась. Музыканты играть еще не начали, ждали Жюльена Квентина. Напротив, на диване, сидели две женщины. Они говорили по-английски. Одна, судя по акценту, была русской. У второй женщины акцент тоже был, но непонятного происхождения. Внешностью она напоминала японку или кореянку. Женщины бурно обсуждали сегодняшний концерт. Складывалось впечатление, что они профессиональные музыкантши.
– А как потрясающе он сыграл мелодию из «Орфея и Эвридики», – с жаром воскликнула та, которую Татьяна записала в «японки».
– Сейчас все кому не лень играют это произведение, даже фигуристы под него катаются. Но никто еще не играл Глюка так совершенно, как Кисин! В его игре было что-то не от мира сего. Такая возвышенность и одухотворенность! – поддержала «русская».
При этом она посмотрела на Татьяну, будто призывая ее в свидетельницы.
– Да, я тоже потрясена его игрой, – Татьяна с удовольствием присоединилась к разговору.
– Я думаю, Евгений прощался со своим отцом. Он недавно умер, – в голосе «японки» зазвучали трагические нотки. – А сколько он бисировал! И это при том, что у него проблема с пальцами. Какой-то грибок, и ему очень больно играть.
– Я даже не подозревала об этом, – удивилась Татьяна.
– Как, вы не знали? Кисин отменил до этого несколько концертов, – добавила «русская».
Татьяна призналась, что и этого она не знает. И что вообще она лишь любитель музыки, а не профессиональный музыкант. Разговорились. В том, что ее собеседницы музыкантши, она оказалась права. Но в отношении их национальности ошиблась. Все оказалось наоборот. Та, которую она приняла за японку, носила имя Маша и была родом из Бурятии. А вот «русская» была гражданкой Соединенных Штатов. Звали ее Айлин. Она еще ребенком уехала с родителями сначала в Израиль, а потом в Соединенные Штаты. Надо отдать ей должное: по-русски Айлин говорила куда лучше Маши. Зарабатывала она на жизнь, давая частные уроки музыки. И вот уже десять лет подряд приезжала в Вербье, где она, по ее собственным словам, не только наслаждалась игрой величайших музыкантов, но и набиралась ума-разума.
Набиралась она его, бегая по мастер-классам.
– Все время слышу об этих мастер-классах, – решилась спросить Татьяна. – А что это такое?
– А вы здесь впервые?
– Нет, но ходила лишь на концерты…
– Чем вы занимаетесь после завтрака?
– Я всегда до обеда гуляю в горах.
– Гуляете? В горах? – Айлин посмотрела на Татьяну так, будто та призналась в чем-то крайне неприличном. – Зачем же тогда приезжать в Вербье?
Татьяна хотела сказать, что большинство людей, как ни странно, приезжают в Вербье именно для того, чтобы заниматься этим крайне недостойным в глазах Айлин занятием. Но решила не травмировать новую знакомую.
Надо ли добавлять, что ее утренняя прогулка была тут же отменена. Айлин заявила, что завтра утром они отправятся на мастер-класс известного скрипача, который начинается в десять часов в отеле